Закон оружия - Силлов Дмитрий Олегович "sillov"
– Испей, Федор Савельич.
Незнакомая девка, потупив глаза, протянула ковш.
– Благодарствую, девица, – несколько удивленно кивнул воевода, принимая принесенное. Чуть смочил пересохшие губы студеной колодезной водицей, остальное плеснул в лицо. Ух, хорошо! Ночной недосып словно рукой сняло. Вот только надолго ли? Вторые сутки пошли, как на ногах…
– Вы б отдохнули, Федор Савельич, – сказала девка, протягивая расшитое причудливым узором полотенце. – Скоро в битву, а вы за ночь не присели…
– Ты чья будешь такая шустрая, что воеводе советы даешь? – улыбнулся Федор Савельевич.
Девка глаза потупила, но не сказать что особо смутилась.
– Русской земли дочь, – прошептала еле слышно. – Хороша ли водица, воевода?
– Хороша, – хмыкнул Федор Савельич. Ишь ты, «русской земли дочь». Чуть старше Настены – а смела не по годам. И собой пригожа, лик словно с иконы списан… Чего греха таить – нравились воеводе бедовые девки. Надо будет присмотреться к ней получше… Кто знает? Сколько можно вдовым ходить?..
Подумал – и помрачнел. Не ко времени мысли, ох не ко времени…
«Спаси тебя Господи, красна девица, от того, что будет здесь завтра», – подумал воевода, а вслух сказал строго, чуть ли не грубо:
– Ты ступай, голубица, с забрала [101]. А то мамка заругает.
Девушка подняла глаза.
– Меня не заругает, – сказала певуче. – Она тебе за подвиг твой в ноги кланяться велела.
И поклонилась в пояс.
Воеводе вдруг стало неловко.
– Какой подвиг? О чем ты?
– За тот, что тебе совершить предстоит во славу земли русской, – произнесла девица.
«А голос-то какой! Словно речка весенняя по камням журчит, – пронеслось в голове воеводы. – Да кто ж такая-то? Вроде всех в Козельске знаю, а кого не знаю – того хоть видал мельком. Такой голос кабы услышал – вовек не забыл. Эх, кабы не Орда треклятая…»
Федор Савельевич бросил взгляд на Степь, туда, откуда грозила беда неминучая. А когда обернулся – уже и нет никого за спиною, словно и не было никогда.
И тут словно мо́рок спал с глаз воеводы. Вновь ворвались в уши крики, многоголосая перебранка работающих мужиков и бойкий перестук топоров.
Воевода тряхнул головой и провел рукой по лицу и бороде.
«Уж не привиделось ли с недосыпу?»
Борода была влажной. А во рту было солоно, словно не водицы, а слез пригубил из ковша.
Воевода покачал головой, вспоминая нездешний девичий лик. «Подвиг во славу земли русской… Стало быть, не зря все это!» Он задумчиво окинул взглядом сделанное за ночь.
А сделано было немало! Ров стал чуть не вдвое глубже. Словно острые зубы чудовища, торчали по его внешнему краю врытые под углом свежеоструганные колья, обращенные остриями в сторону Степи. Вал, на котором стояла приступная стена, стал чуть не отвесным – поди взберись! При том, что не только кочевники с луком обращаться с малолетства обучены. Славянские стрелки что белке в глаз, что ворогу в горло при случае не промахнутся.
Сейчас топоры стучали у детинца. Малая княжья крепость в случае чего укроет тех, кто останется, коли случится страшное и падет оборона городских стен.
А на площади, что раскинулась сразу за воротами в город, Игнат со товарищи мастерили невиданное.
Длиннющее бревно с огромной ложкой вместо навершия крепилось под массивной вертикально стоящей рамой, в свою очередь установленной на большом деревянном колесе. Края колеса щетинились зубьями, сбоку к нему крепился механизм внушительных размеров, похожий на тот, посредством которого поднимался-опускался подъемный мост и открывались-закрывались городские ворота. Второй механизм, поменьше, служил для оттягивания бревна назад. С рамой бревно соединял толстый пучок туго скрученных канатов, сплетенных из воловьих жил и конского волоса.
«Что-то навроде большой прашты, – подумал воевода. – А жгуты те дают ей силу заместо раскрутки. С этим понятно. Только вот над чем сейчас гость из Поднебесной страны колдует, все никак в толк не возьму…»
На проезжей башне пришлый купец, тот, что шарами огненными кидаться мастер, нынче что-то странное строил. Настолько странное, что и сравнить не с чем. С проезжей башни [102], с самого опасного направления – осаждающие же прежде всего ворота штурмуют – убрал иноземец один из больших самострелов и заместо него трубу железную в просвет меж кольями тына просунул, которую всю ночь кузнец Иван со своим подмастерьем ковали.
«Не зря ли пообещал я иноземцу в его выдумках помогать? – размышлял воевода. – Лучшего кузнеца от дела оторвал. Хотя… кто его знает? Чем черт не шутит, может, и вправду иноземец еще что-то дельное помимо тех шаров измыслит. Только вот что может быть дельного от трубы? Вон еще меха кузнечные зачем-то наверх тащат. На кой ему на башне меха?»
К всходам на взмыленном жеребце подлетел горбоносый торговый гость в дорогой черной рубахе, перемазанной грязью. Видел воевода – с утра ускакал он с братьями к берегу Жиздры и долго там копались они в земле, чего-то вымеряя и прикидывая. Ну, гость, он на то и гость, чтобы чудить, как ему вздумается. Воевода про себя уже махнул рукой на выходки заморских купцов – пусть делают чего хотят, лишь бы не во вред. А там до дела дойдет – глядишь, лишний меч пригодится. Не особо верил воевода в иноземные чудеса. Воз разломать – это не Орду остановить. А что такое Орда, воевода знал не понаслышке. Битва на Калке научила. Не многие с той битвы вернулись, но Федор Савельевич был в их числе.
Всадник соскочил с коня и взбежал по всходам на стену.
– Приветствую тебя, воевода!
– И тебе поздорову, мил человек, – ровно ответил Федор Савельевич. – С чем пожаловал?
Гость, назвавший себя иберийцем, ткнул пальцем в сторону купца из Поднебесной, под командой которого мужики тащили из Ивановой кузни в сторону башни какую-то уж совсем несуразную штуковину.
– Я видел ночью, как из руки того человека родился гром и тысячи солнц сожгли повозку, – возбужденно заговорил ибериец. – У себя на родине я слышал об этом искусстве, но никогда не видел.
Воевода пожал плечами.
– А я и не слышал и не видел. Но, думаю, ордынцам оно придется по вкусу.
Ибериец прижал руку к сердцу. Глаза его горели.
– Сыны моей родины веками бились против орд диких сельджуков и тоже накопили кое-какие знания. Ты выслушаешь меня, воевода?
Пыл горца был искренним. Да и потом – грех отказываться, когда помощь предлагают. Вон Игнат намедни хорошую идею предложил. Глядишь, еще пара таких идей – и появится хоть какой-то шанс отстоять город.
Воевода кивнул.
– Говори. Сейчас нам кажная дельная мысль важна. Вон, видишь, купцы да охотники все меха да звериные шкуры задарма отдали, чтобы крыши не сразу от зажженных стрел занялись. Ты что получше придумал?
– Как это? – удивился ибериец. – Зачем на крышу меха?
– А затем, – хмыкнул воевода. – У нас на Руси весна не то что у ваших теплых морей. У нас марток – оденешь десять порток. Вишь, вон бабы землю в воде разводят, в той грязи шкуры вымачивают, а после их на крыши стелят. Мокрые меха ночью морозец прихватит – вот и думай, загорится ли ледышка напополам с землей, когда ордынцы начнут горящими стрелами град осыпать?
– Вах, ловко придумано! – восхищенно воскликнул ибериец, прищелкнув пальцами.
– То-то и оно, – сказал воевода. – А ты чего дельного присоветуешь?
– Показать надо. Туда сходить.
Горец ткнул рукой в сторону реки.
– Ну что ж, надо – так сходим, – кивнул Федор Савельевич.
Стоящий рядом с воеводой десятский [103] скользнул равнодушным взглядом по гостю и едва заметно качнул копьем, словно острием в небе круг рисовал. И только что вроде бы и не было никого – а под всходами тут же откуда ни возьмись нарисовался десяток конных дружинников в полной боевой сброе. В поводу у двоих гридней было по оседланному коню – для воеводы и для своего старшо́го.
