Дмитрий Лазарев - Руна Гибели
Наконец, Шестаков остановился метрах в пяти от Э-мага. Сергей Александрович был весьма приличным стрелком, но когда попадать надо в голову, к чему искушать судьбу, подвергая себя риску промаха? Поэтому он предпочел приблизиться на дистанцию, с которой попадет наверняка. И только тогда Э-маг поднял на него взгляд. Инквизитор вздрогнул: на него смотрели абсолютно пустые глаза молодого человека. Ни страха, ни удивления, ни гнева, ни мольбы в них не было. Только безграничная усталость.
Инквизитор поднял пистолет и заколебался. Трудно стрелять в того, кто вот так сидит и даже не пытается нападать или защищаться. Томительно тянулись секунды, а они все молча смотрели друг на друга — бывший инквизитор с пистолетом в руке и безоружный Э-маг, лишившийся Силы.
— Ну, — наконец, с усилием выговорил Логинов, — чего же ты ждешь? Думаешь, пощады просить буду? Хрен тебе! Перебьешься!
Шестаков молчал. Он чувствовал, что сейчас любые слова в его устах будут выглядеть пошлостью, лицемерием и банальщиной. Ничего он сейчас не может сказать Э-магу. Все соображения целесообразности, которые привели его сюда с пистолетом в руке, будут пустым звуком для этого человека, который только что спас Вселенную, а в награду получит смерть от руки одного из спасенных. Инквизитор молчал, ибо понимал: заговорит — и уже не сможет выстрелить. Но палец словно окаменел на курке, и все громадные усилия, которые предпринимал Шестаков для того, чтобы таки нажать на него, пропадали втуне. Знал, что надо, но не мог.
«Почему?! — яростно спрашивал он себя. — Все последние годы тобой владела лишь одна неотступная мысль — убить Игоря Логинова. Так вот же он — беспомощный и безоружный, а у тебя пистолет. Так стреляй же! Ну!! Давай, Пустота тебя сожри!!!»
Э-маг криво усмехнулся.
— Ты не торопишься? — вдруг будничным тоном спросил он. — Тогда дай мне дописать. Тут немного осталось. А потом, если не сложно, отдай эти записи кому-нибудь из ваших. Или анхоров. Или смотрящих… Да что там — даже обычных людей. Пусть прочитают. Сделаешь?
— Что это изменит? — наконец, едва разлепил губы Шестаков.
Логинов пожал плечами.
— Может быть, ничего… А возможно, все. Кто сейчас это может знать?
— Мемуары пишешь? Героем себя выставить хочешь?! Мучеником сделаться?! — с неожиданной злобой вырвалось у Шестакова.
— Эх, ты… — сокрушенно опустились плечи Э-мага. — Героем… Мучеником… Нельзя же всех по себе судить, инквизитор… Ты ведь инквизитор, верно? И наверняка, тот самый. Долго за мной гонялся, да? Впрочем, теперь уже не важно. Послушай: в этой тетради написано, как все было на самом деле. Может, кому-то это окажется полезным, поможет… или даже спасет. Что тебе, трудно? Последнее желание приговоренного…
— Не спекулируй этим! — каркнул Шестаков. — Не поможет!
— Так ты сделаешь?
— Там видно будет, — бросил инквизитор после небольшого колебания. — Пиши. У тебя пятнадцать минут.
— Щедро! — невесело усмехнулся Логинов. — Но постараюсь успеть.
И он вновь уткнулся в свои записи. Рука дрожала уже меньше, и писал он быстро, мелким почерком. Пытливый взгляд Шестакова впивался в него, словно был в состоянии разглядеть признаки возвращающейся Силы, если таковые появятся. Молчало и чутье. Опасности не было — колодец сухой. Похоже, это надолго. Значит, время еще есть. В эпицентр недавно творившегося здесь ада еще не скоро решится сунуться кто-то еще. Так что пусть пишет. Пусть. А он, Шестаков, потом прочитает и решит, можно ли это видеть миру.
Э-маг торопился. Видимо, отчего-то ему было очень важно закончить свои записи даже сейчас, перед лицом неминуемой смерти. Почему? Что там такого? Шестаков постарался отогнать от себя эту мысль: она отвлекала, сбивала с нужного настроя. Когда истекут эти пятнадцать минут, он убьет этого человека… точнее, уже давно не человека, а нечто большее, могущественное и очень опасное. Обязательно убьет. Просто не может не убить! А все остальное по сравнению с этим — полная ерунда, рябь на поверхности бытия.
Сергей Александрович взглянул на часы. Прошло двенадцать с половиной минут. Он одновременно и торопил время и безумно боялся того мгновения, когда истечет последняя секунда, отведенная им на жизнь Э-магу. У инквизитора уже давно не было подсознательного барьера, останавливающего многих его бывших коллег по Ордену перед убийством людей. Он уже убивал их и, к сожалению, не раз. Не в этом было дело, нет, совсем не в этом. Если присутствовала уверенность в том, что он, как это ни пафосно звучит, бьется за правое дело, даже колебаний особых не было. Может, все из-за того, что в данный момент он не чувствовал «железобетонной» уверенности в собственной правоте?
Все. К черту колебания! Пятнадцать минут истекли.
— Время! — хрипло бросил Шестаков. Воздух вдруг сделался шершавым, как наждак.
— Успел ведь! — криво улыбнулся Логинов, откладывая тетрадь в сторону. — Правда, не так подробно, как хотелось бы, но в данной ситуации и это хорошо. Ты выполнишь мою просьбу?
— Сказал же — там видно будет! — инквизитор уже искусственно распалял свое раздражение. Оно, равно как и гнев с ненавистью были для него самыми полезными чувствами, ибо помогали сделать главное.
— Ладно, — спокойно произнес Э-маг. — Творец тебе судья. Стреляй, если, конечно, не передумал.
Шестаков снова поднял пистолет, целясь прямо в голову, но затем перевел прицел на центр груди сидящего Логинова. Если у Э-мага нет Силы, без разницы куда стрелять. Сначала свалить, а потом подойти и в упор добить уже лежачего. Да, так будет вернее. Но пальцу на курке от этой пятнадцатиминутной паузы легче не стало. Сделать роковое движение он почему-то не мог.
Усталость из глаз Логинова никуда не делась и, казалось, ему абсолютно все равно, будет он жить или нет.
— Странно, — медленно проронил Э-маг, — ты колеблешься. Что, нелегко собственными руками-то? Впрочем, — неприятная усмешка вновь косой трещиной разрезала его лицо, — о чем это я? Ведь это ты, инквизитор, резал тех несчастных туристов в лесу на Сулавеси, когда ставил ловушку на Моргану. Конечно ты, больше некому! И не дрогнула ведь рука! И еще убивать приходилось, верно? Ты ведь меня преследуешь с самого начала, словно пес цепной, которого однажды натравили, а загрызть врага он не сумел. Три года уже… Как я Силу получил, так ты ко мне и прицепился. И через Мишку, друга моего покойного достать меня пытался, и через Лену. За что, спрашивается? Что я тебе сделал?! Э-маги — зло, а потому подлежат безусловному уничтожению — так что ли?! Директива Ордена — это конечно, важно, но в твоем случае — далеко не все. У тебя личное появилось! Навязчивая мысль, потом одержимость… Что именно ты должен меня прикончить, и тебя высшие силы избрали для этой священной миссии! Тьфу ты! Всегда терпеть не мог фанатиков!
Слова Логинова мало задевали Шестакова, и если тот рассчитывал вывести инквизитора из равновесия, то совершенно напрасно: вряд ли нашелся бы такой отрицательный эпитет, которым бы не награждал себя бывший инквизитор за последние годы. Он — сам себе самый суровый судия. Но зачем Э-маг разоряется? Выпускает пар перед смертью? Провоцирует на что-то? Или… Шестаков похолодел. Да он же себя распаляет, в надежде, что раскрученная ярость вернет ему Силу!
Мысль эта до такой степени поразила инквизитора страхом, что палец на спусковом крючке конвульсивно дернулся, и пистолет выстрелил. Впрочем, ни о какой прицельности в данном случае и речи нельзя было вести. Рука дрогнула, и пуля ударила Э-мага в правое плечо, опрокинув его навзничь. Теперь, вперед — добить! Шестаков подбежал к упавшему Логинову, снова поднимая свое оружие, и встретил его взгляд. Встретил и ненависти вновь не увидел — только все та же усталая обреченность. Не удалось ему вернуть себе Силу — слишком далеко она ушла. Но теперь уже инквизитора это остановить не могло — паралич с пальца был снят. Он хладнокровно выцелил голову Э-мага, и прогремел еще один выстрел.
Эпилог. Неофит
Бывшая Метрополия Криила.
Они стояли на краю каменистого плато и смотрели на дикий, неприветливый горный пейзаж. Хаос жутковатых ущелий и клыкастых пиков, тонущих в молочно-белой пелене высокослоистых облаков. Первозданная природа. Только одно в этой картине не попадало под вышеозначенное определение — уродливое циклопическое сооружение в виде замка, возвышающееся на сравнительно плоской вершине горы, чуть выше и вправо, через пропасть от двоих, неподвижно застывших на плато.
— Его резиденция, — заметил, наконец, один. — Точнее, была его. Теперь она твоя, если ты согласен.
— А у меня есть выбор? — почти безразличным тоном отозвался второй.
— Выбор есть всегда, — назидательно произнес первый. — Особенно для нас, Демиургов. Ты теперь тоже один из нас, пусть и неофит.
