Закон оружия - Силлов Дмитрий Олегович "sillov"
– Орда захватит город раньше, чем солнце успеет единожды пройти свой путь от горизонта до горизонта, – спокойным голосом произнес он.
– Ч… что ты сказал? – опешил Федор Васильевич.
– Ты слышал меня. Выслушай и дальше, – произнес гость. На этот раз в его голосе прозвучала едва различимая нотка печали.
– Говори, – приказал воевода.
– Стены города Цайчжоу были сложены из камня. Мощные самострелы и тяжелые камнеметы были установлены на стенах, высота которых была более тридцати чи [95]. Пять самых высоких воинов, встав друг другу на плечи, не смогли бы дотянуться до вершины стены. Наш император был искусным воином, но и не менее искусным хвастуном. Он заявил, что даже если все воины Поднебесной соберутся под стенами Цайчжоу для того, чтобы взять город, единственное, что они смогут сделать, – это заполнить крепостной ров своими костями.
Гость замолчал, уставясь в землю перед собой невидящим взглядом.
– И что случилось с городом? – прервал воевода безмолвные воспоминания гостя. Нельзя нарушать молчание человека, погрузившегося в прошлое, но сейчас каждое мгновение было на вес золота.
Гость словно очнулся.
– Воины пришли, – продолжил он. – Но это не были воины Поднебесной. Это была Орда. И ей понадобилось ровно четыре дня для того… чтобы сровнять город с землей и заполнить ров телами его защитников. И еще совсем немного времени после этого потребовалось им для того, чтобы втоптать в землю копытами своих коней остатки народа чжурчженей.
– И ты… сын того исчезнувшего народа? – осторожно спросил воевода.
– Возможно, последний сын, – чуть помедлив, ответил гость. – И потому я не хочу, чтобы твой народ также исчез с лица земли.
Хотелось, ох как хотелось верить в то, что заморский гость знает какой-то секрет, который поможет защитить град от неодолимой мощи степных кочевников, предавших огню и мечу уже не одну сотню городов. Что вот именно здесь, именно сейчас случится чудо! С малолетства и до самой смерти свойственно человеку верить в чудеса, и никуда не уйдешь от этого, хоть убеждай самого себя в обратном, хоть не убеждай – таково свойство человечьей природы. Может, потому и не скакал сейчас воевода по главной улице к детинцу, раздавая приказы направо и налево, а стоял и слушал странного заморского гостя. Оттого, наверно, и вопрос задал:
– И чем же ты можешь помочь? Если можешь, конечно…
– Возможно, если б я в то время был в Цайчжоу, этот город до сих пор бы стоял на прежнем месте, – ответил гость, пряча кисти рук в широкие рукава расшитого халата – холодный ветер гулял по пустой площади, покачивая вечевой колокол и, порой забираясь в его жерло, вновь рождал странный звук, который уже некому было считать знаком свыше. – Моя страсть к путешествиям и поискам нового всегда бросала меня по разным сторонам света. И, возможно, сегодня я наконец-то оказался в нужное время в нужном месте. Скажи, нет ли неподалеку от города могильника, где давно был захоронен падший скот?
Вопрос немного сбил воеводу с толку. Могильник? При чем здесь могильник?..
Воевода перевел взгляд на подковылявшую бабку Степаниду. Стоит в сторонке, никому не мешает, слушает. А чего слушать-то? Как торговый гость про старую падаль вызнает?
– Ну, есть такое, – недоумевая, ответил Федор Савельевич. – В прошлом годе засуха лютая была, леса горели. И падеж скота при той засухе такой был, что чуть совсем без коров да овец не остались. В самом городе сжигать скотину побоялись, дабы пожара не вышло, – больно много трупов было. Ну и зарыли в двух верстах от города. А за какой надобностью тебе нужен старый могильник?
– Нужен, – сказал гость. На его лице промелькнула удовлетворенная улыбка. – В том месте, где могильник тот, много земляной соли – селитры добыть можно. Да и на место лесного пожара пусть меня твои люди сводят. Древесный уголь и сера мне тоже понадобятся.
Надежда на чудо растаяла словно дым. Перед воеводой стоял обычный человек из далеких и незнакомых земель, тихо и незаметно для попутчиков спятивший от горя и лишений.
– Извини, уважаемый, но моим людям и без твоих выдумок достанет работы! – раздраженно бросил воевода, понукая коня. Застоявшийся конь рванул с места, швырнув на подол купеческого цветного халата веер грязных брызг. Миг – и всадник уже скрылся за углом ближайшей избы.
Последний из чжурчженей горько усмехнулся, покачал головой и медленно пошел прочь.
Но далеко уйти ему не дали.
– Почтенный!
Приближающийся топот сапог раздался за спиной. Кому еще может понадобиться чужой человек в чужой земле?
Паренек с разбитым лицом пристроился сбоку и пошел рядом, приноравливаясь к походке торгового гостя.
– Я слышал ваш разговор, почтенный, – сказал паренек. – Позволь мне отвести тебя в те места и подсобить по мере сил. Сдается мне, что в чужеродных землях много того знают, что нам неведомо.
Гость молчал. Но Никита не отставал, упрямо сопровождая человека в заляпанном грязью цветастом халате.
– Истинно так, – наконец нарушил молчание гость. – Но учти, работа будет грязной.
– Я не побоюсь грязной работы, ежели это подсобит обороне Козельска, – решительно сказал Никита. Наверно, слишком решительно, потому что в глазах гостя промелькнуло что-то похожее на удивление. Он остановился и пристальным, изучающим взглядом посмотрел в лицо Никиты. Потом достал красивый платок с вышитыми на нем невиданными знаками и протянул парню.
– Приложи к ране, чтобы кровь не заливала глаза, – сказал он. – Я хочу знать твое имя.
– Никита, – сказал Никита, принимая платок. – А как твое имя, почтенный?
– Зови меня просто Ли, – ответил гость.
В лесу было сыро.
Кое-где под вековыми дубами еще лежали сугробы, покрытые коркой подтаявшего и ночью вновь замерзшего снега. Верхушки высоченных деревьев сходились наверху, образуя плотным сплетением ветвей сплошную крышу, едва пропускавшую скудные лучи солнца. Потому в глубине чащобы даже в полдень всегда царил полумрак. Да и кто рискнул бы зайти туда, в самую глубину, где от недостатка света на корню мерла любая молодая поросль и лишь толстенные деревья, за сотни лет обретшие мрачный, медленный разум, тянули узловатые руки к небу, а корни – в самую глубь земли, словно пытаясь достать корявыми щупальцами до самого ее сердца и высосать соки, необходимые для жизни мрачных исполинов.
Но там, внизу, в полумраке, у подножия лесных великанов, через гиблое, местами заболоченное место, дышащее смрадными испарениями, в которое не забредает и зверь лесной, шла согнутая человеческая фигура в черном одеянии.
Удивленно качнули ветвями вековые чудовища, привыкшие пить силу из всего живого. Бывало, что забредал сюда медведь-шатун, одуревший от бессонной зимы, – и, коли не успевал убежать, то после выползал из урмана обессиленный. А то и тихо умирал, не добравшись до кромки урочища, чтобы после еще и своей гниющей плотью напитать корни деревьев и хоть немного утолить извечный голод черного леса.
Сейчас же другие, невидимые глазом корни со всех сторон протянулись к фигуре. Коснулись одежды, медленно, ощупывая, притронулись к теплой оболочке, окружающей все живое, – и вдруг отпрянули резко, будто обжегшись. Не теплой была та оболочка. Смертельным холодом веяло от фигуры. Лес вздохнул удивленно, с опаской. Случись ненароком, что умеет случайный гость выпускать свои корни, – еще вопрос, кто у кого выпьет жизненную силу.
– Не боись, – прошептала бабка Степанида, останавливаясь. – С добром я пришла.
Она закрыла глаза и представила себе корявого, древнего деда с бородой из пожухлой травы, с сучковатыми ногами, покрытыми зеленым мхом, с зелеными глазами без зрачков, горящими в полумраке урмана, словно болотные огоньки. Так оно всегда проще, когда в понятный образ облекаешь существо из иного мира. Хотя случается, что образ становится устойчивым, особо когда его представляют таким много народу, и в этом мире он обретает плоть и силу, которой его наделяют люди.
