Сергей Демченко - Ангел
Нортон с опаской глянул на Первого, словно опасаясь, что тот кинется наказывать его немедленно.
— Это я, вместе с неким Гарпером, помог тонхам обжиться и уютно устроиться на планете. Так что я здесь — один из самых ярких примеров несовершенства тела, жаждущего богатства и удобств, сытости и признания. Любой ценой…
Видя, что его не стали казнить на месте, Чик продолжил:
— Остаётся душа. Но и с ней — не всё ладно. Убеждая самоё себя в бессмертии, она больше всего страшится именно гибели своего вместилища. Вот как сейчас, — я понимаю, что за всё сделанное мною в недавнем прошлом мне придётся ответить, но меня гложет страх. Страх души за гибель тела. То есть уязвимой и капризной оболочки, доставшейся по разнарядке случая. Горшка, что может треснуть в любой момент от обжорства или чрезмерного усердия достичь чего-то большего. Стать, к примеру, красивой вазой… Странно получается, Хранитель, — умирая, душа уже не помнит о теле. Ей ничего не нужно из того, чем жило оно. Она ищет что-то другое, предав то, о чём ранее так пеклась. И её не накормить пирогами и удовольствиями, ибо немощности ни к чему прежние удовольствия силы. Она не пережуёт их, хоть тресни… Она — прах, как сказал Он. Так стоит ли горевать о щепоти так и не насытившегося за годы жизни праха, летящего по ветру, если не будет больше души, помнящей этот ветер, это солнце и эти небеса?! — Чик помолчал, и закончил:
— Я готов. Больше сказать мне нечего, увы…
Маакуа смотрел на Чика так, словно раз за разом его мнение о чём-то претерпевало существенные трансформации. Словно рассуждая сам собою, Первый говорил нам всем:
— Ты должен иметь Печать познания, не иначе, человек. — И повернул голову ко мне. Я кивнул.
Он вновь оглядел нескладную фигуру Нортона и произнёс:
— Как обманчива беззащитность робких соцветий, что прорастают сквозь точимые ими камни…
После чего под его взглядом молча и без колебаний взметнул кверху руку Джи. Несколько вальяжно, но честно:
— Согласен с ним, полностью.
В глазах же Герхарда читалось, что он примет свою долю такой, какой он абсолютно не понимал, но какой её уготовила для него судьба.
О моём мнении спрашивать не стоило. Я вообще всегда и теперь в частности испытывал непонятное мне самому ощущение. Внешне свободный и неподконтрольный, подспудно я чувствовал, что не принадлежу ни одному из обязательств. Никому не давая присяги или клятвы, я ни на минуту не сомневался, что выполню всё, для чего меня вырвали из Небытия. Странная и необъяснимая уверенность того, кого ни к чему конкретно не принуждали и не склоняли. Я словно был частью той силы, что просто не могла, не умела жить другим образом, по другим правилам. Вольно или невольно, но я был Его. До мозга костей. Каждая клетка моей сущности стремилась к тому свету, что брезжил предо мною, едва я начинал думать о том, что есть Он, и что Он лишь и есть Истина…
…Первый осторожно коснулся моей руки. Видимо, я задумался так глубоко, что моё «отсутствие» стало заметным. Я встрепенулся.
— Пора…
Он извлёк из складок балахона металлический футляр ломаной формы, раскрыл его… и следящие за его действиями Фогель и Нортон одновременно воскликнули:
— Звезда Давида!
Маакуа согласно кивнул. И действительно, — в раскрытом виде эта «конструкция» представляла собою общеизвестный знак, — шестиугольную «звезду» с углублениями по краям лучей и в местах пересечения образующих её двух пирамид.
— Здесь, на Земле, она известна вам, как "звезда Давида". Символ замкнутого движения и постоянства, благополучия и прямолинейности, она и в самом деле изображает звезду. Наш величественный и давно погибший Неаннтарр. Эта фигурка — всё, что осталось анаггеалам от памяти о родном светиле… — Конечности Первого высоко и неподвижно замерли над миниатюрным символом.
— Анаггеалы…ангелы, ну так да же! — Восторгу Чика не было предела. — Свитки не врут, понимаете?! — Он возбуждённо толкал в бок Ковбоя и Фогеля, что старались не пропустить ни слова, ни единого действия.
Меж тем анаггеал, — я услышал ещё одно его имя, — медленно и осторожно опускал узкие ладони к матово поблёскивающим линиям фигуры. По мере того, как приближались к «звезде» его конечности, та начинала светиться голубым сиянием, края которого источали непереносимо белый свет. Будто ореол, протуберанцы настоящего светила. Задержав «руки», как мне хотелось их называть, недалеко от пересечения острых граней, Первый спокойным и торжественным тоном произнёс:
— Печать первого Имени… Печать Долга. Дик Брэндон. Рекомый Воин, ценою собственной жизни остановивший Преобразованного, рекомого Спящим. И не допустившим последнего к смертоносному оружию. Умер в глубине планеты в полном одиночестве, предупредив многих других о грозящей Земле опасности от её собственного оружия. Аминь Воину и Долгу, Господа почитавшему…
Фогель опомнился первым. Он зашипел мне испуганно, словно боялся опоздать:
— Мистер Ангел, дайте скорее Печать с этим Именем!!!
Я быстро вынул пояс, и Имя Брэндона легло из моих рук в вершину треугольника, что первой начала излучать белый свет. Полыхнув коротко бордовым, «сторона» в один миг обуглилась и впаялась в вершину «звезды». Могу спорить, что теперь её не вынуть оттуда всеми силами Мира…
По всей видимости, начатый однажды процесс прерывать было нельзя, и Маакуа продолжал, не спеша, но и не останавливаясь:
— Джимми Робинсон, житель Земли. Печать Раба. Преобразованный Словом, рекомый Спящим. Убит воином Брэндоном в схватке в глубинах планеты. Аминь мерзости Смерти и Рабу, Господа забывшему…
Второе Имя укрепилось в связи с его обладателем. Лишь не было света, — потускнев, «звезда» вобрала его с сердитым мерцанием…
Не знаю, чем руководствовался Первый, вызывая Имена именно в такой последовательности, но на его челе не было и тени сомнения. Мне на миг представилось, как нечто подобное когда-то производили древние Хранители и над коленами народа Иудеи. Словно прочитав мои мысли, Маакуа мельком взглянул на меня, коротким кивком подтвердив мои догадки, и продолжал:
— Печать третьего Имени… Печать Греха. Питер ван Гарпер. Житель Земли, рекомый Раскаявшийся. — Голос анаггеала на мгновение дрогнул и потускнел. — Умер мученической смертью, положив на алтарь Противостояния свою кровь, что есть вместилище Души. Да не последним будет Гарпер в чертогах Его! Аминь Стойкости и Греху, пред Господом спасённому…
— Чик Нортон, житель Земли. Печать Познания Сути и Правды вещей. Рекомый Мудростью наделённый. Аллилуйя Откровению и Познанию, Господом хранимому…
…Имя за Именем становились частью фигуры, и Прощением помянут был Рене, Верностью Фогель и Войной Доленгран, Властитель тонхов, которому Маакуа отвёл анафему перед Творцом. И предательство Роека, и я. Что было странно тем, что попало моё Имя в «список» среди ординарных, или даже преступных, личностей. Нет, не гордость душила меня, и не уязвлённое самолюбие. Чувство, что что-то идёт не так. «Стороны» послушно прикипали к своим местам, каждая уже по своему реагируя на соприкосновение с металлом фигуры, но смутное беспокойство не оставляло меня. Похоже, это понимал и Первый, но, по всей вероятности, он не смел прервать процесса, а потому упрямо вёл его, всё более мрачнея, если я смог правильно оценить эти нотки в его голосе и неуловимо изменившиеся черты «лица».
Оставались лишь два Имени, и их ячейки оказались аккурат внутри фигуры, напротив друг друга.
— Печать одиннадцатого Имени… Печать Покорности. Кафых Йерргы, род Тынуха, житель Земли…
Неожиданно засветившиеся сразу две ячейки поставили Первого в тупик. Он старательно повторил словесное описание, но ничего не изменилось. Не прерываясь, Маакуа перешёл на Имя Луессфаррам, рекомый Пра Хаара. Я озадачился и хотел было подумать, что это за гусь, но тут снова сработали всё те же два отверстия. Они горели нестерпимо чёрным, с отливом серебра, словно издеваясь или не понимая команд. Анаггеал поднял на меня глаза, и в собственных мыслях я вдруг прочёл: "Оба. Оба Имени в ячейки, скорее!"
Не задумываясь более, я торопливо бросил «стороны» по ячейкам. Первый обеспокоенно зачастил что-то на незнакомом мне языке, потом приблизил ладони к фигуре так, что сияние едва пробивалось из-под них, подсвечивая конечности анаггеала снизу, даже стали видны его неровные и тончайшие кости, возле которых вились нитеобразные жилы. Маакуа словно пытался сдержать что-то, рвущееся на свободу из вязи периметра фигуры. Вен на кистях у Первого почти не было. Лишь одна главная артерия, в этом месте толще человеческой раза в три. Я бегло помыслил, что такая конституция должна быть оправдана лишь крайне суровыми условиями существования…
…Как если бы вдалеке запел свисток паровоза. Всё нарастая и делаясь невыносимым, он давил на перепонки сверхвысокими частотами.
