Александр Шакилов - Осторожно! Мины!
Ритм. Иногда Максу казалось, что тренер не понимает, какой бред он несет, старый ниггер не улавливает ни полслова из той мешанины, что вылетает из его рта. Его голосовыми связками управляет программа, задача которой — вбить в мозги футболистов нужные аксиомы.
Макс почти уверен в своей правоте. Но, бывает, тренер говорит что-то вроде этого:
— Мальчики, мне жаль вас. Многие погибнут, но тем, кто выживет, достанется всё.
Из ушей Макса потекла кровь. Он готов отдать всё за свободу.
Свобода — это прежде всего помнить, кто ты.
Глава 9
ХОЛОДИЛЬНИК
Беркут ближе всех к Грому, на то он и беркут.
Ведь Гром частенько оборачивается остроклювым птахом, из глаз которого вылетают молнии. Только у самых храбрых воинов така есть головные уборы из орлиных перьев. И каждое перо — ку, кровь врага и спасение товарища, скальп и пленная женщина, добыча и бизонья туша. Когда Старый Сокол вернется домой, он попросит охотника на орлов, худого старичка по имени Гнилое Мясо, добыть для него очень много перьев. Двойной шлейф? Ха! Тройной минимум.
Каждый день в междутропье — это настоящий подвиг-ку.
Встреча с танком прогнала сон. Сокол вернулся на сломанную плиту, укрылся курткой, разрешил Рексу лизнуть его в лицо. А потом небо оделось в свинцовые тучи, вот-вот на голову едкими струями помочится. Одного взгляда вверх оказалось достаточно, чтобы сообразить: надо поскорее убираться с открытого пространства.
Что Сокол и сделал.
Первые капли обжигали затылок и грозили продырявить брезентовую куртку, но Стас не спешил. Резво дернешься, от боли покачнешься, зацепив растяжку, — и раскидает тебя гуляшом по междутропью. Не зря старики говорят: тише ходишь, дольше живешь. Ой, не зря!
Пес напрягал мускулистые лапы, розовый язык то и дело высовывался. Рекс натягивал поводок все сильней и сильней. Проводник чуял укрытие, мол, два прыжка — и порядок. Но Стас сдерживал его, отпуская проволочный поводок метра на полтора и вновь подтягивая. Напряженно вглядываясь в раскисшую почву, ступал следом за проводником. Рекс никогда не заведет на минную поляну. Никогда! И все-таки…
А дождь не каплет уже — хлещет струями.
Стас накинул на голову влагонепроницаемый капюшон и надел перчатки, пропитанные маслом. Куртка, конечно, не предназначена для прогулок под ливнем, но пока еще не прохудилась. То-то и оно, что пока. А вот Рексу туго приходилось, ой как туго. Падающая с небес вода растворяла шерсть, выедала мясо, кровавыми проплешинами метя спину. Пес скулил и рвался вперед — вот-вот упадет от болевого шока.
В качестве убежища от непогоды Стас выбрал тот самый заброшенный дом с крестом-лепкой. Махэо, пожалуйста, пусть в темном подъезде будет сухо и комфортно. Хотя бы сухо.
Всего два шага.
Целых два шага.
Очередная капля упала псу на и так мокрый нос — Рекс завизжал и рванул к подъезду. Стаса кинуло вперед, на грязи он поскользнулся, потерял равновесие и улегся лопатками в кислотную жижу. Падая, сбросил с кисти темляк поводка.
Всего два шага!..
Плеск. Хорошо хоть не лицом. Томагавк?! Щуп?! Да разве найдешь, в воде-то?!
Все так быстро случилось, что Сокол не успел даже испугаться. Впрочем, сгруппироваться он тоже не успел — затылком испытал на прочность асфальт и, широко раскинув руки, ладошками шлепнул по луже. Хорошо хоть лицо не залило кислотой — потому что козырек. Стас таки добрался до подъезда. А Рекс уже в доме.
Старый Сокол перевернулся на бок, опустил ладони в лужу. Мудрая Черепаха, как же это мерзко — пусть даже в перчатках трогать дождевую воду. Да, знаешь, что ничего тебе не грозит — промасленная кожа надежно защитит пальцы, — а все равно стремно.
Опираясь на кисти, он поднялся. Вода струйками стекала по куртке и штанам. Если подошвы мокасин дадут течь, пяткам не поздоровится.
Два шага — и темная пасть подъезда проглотит его. Всего два шага! Ерунда, в сравнении с охотничьими переходами. Но и эти два шага надо пройти. Воды чуть ли не по колено. Здесь низина, чтоб ее, а стоки давно забиты листьями и наносной почвой.
Два шага, да? Стас споткнулся на первом же, зацепившись мокасином за что-то твердое, торчащее над асфальтом, — небось о металлическую пластину для чистки обуви. Как бы то ни было, но он опять рухнул. Злые духи гонят его прочь от своих чертогов? Падая, Сокол выставил перед собой руки. Что-то хрустнуло. Пальцы выгнулись под углом кверху. Сломал!
В мутной воде плавали травинки, кузнечик и трупик мыши-полевки.
— Встать!
Дверь скрипнула несмазанными петлями, норовя захлопнуться под напором ржавой, но еще крепкой пружины. Ступенька, вторая, третья…
Стас поднялся на второй этаж. Здесь сухо, и это хорошо. Плохо — когда мокро. А когда сухо — хорошо, отлично даже!
Дождь хлестал по чудом уцелевшей раме — стекло не вышибли ни зимний ветер, ни осенний град, ни осколки мин, плодоносящих в любое время года. По стеклу ядовитыми змеями извивались струи воды, еще немного — и они сольются в Великого Змея Севера, который заслонит собой нечеткий пейзаж снаружи.
Стас баюкал сломанные пальцы, неудачно выставленные при падении. На правой — пострадавшей — руке было два пальца, два и осталось, но теперь они распухли и стали зелено-синими. Чтобы унять боль, Стас шептал заклинание Безымянных Предков:
А когда я тебя обниму,
Наши тени сольются в одну,
Упадут на асфальт и поймут —
Мягче пуха следы босых ног…
Заговор помогал слабо. Вообще не помогал! Пальцы болели. Любое движение, отдаваясь в фалангах, перекатывалось через кисть в предплечье и локтевой сустав. Нет сил терпеть! Закричать бы, заругаться до хрипа в горле! А нельзя. Надо держать темп, не путать строфы и связывать рифмы в песню.
Мягче пуха… мягче…
Боль-таракан спряталась в укромную щелку подсознания. Но испугать боль — это даже не начало, это самообман: и дышать вроде легче, и вообще. Но если все так и оставить, боль вернется и ударит с новой силой. Стас снял кожаную сумку — простую, без вышивки и побрякушек. Иглы дикобразов и волосы врагов хороши перед девушками красоваться, но в походе они ни к чему. Сокол расстегнул узкий ремень разгрузки, в карманах которой лежали амулеты и мешочки с лечебными травами, сушеным мясом, ягодами и грибами. Нехотя снял с шеи перевязь из головок чеснока, призванную отгонять злых духов и оберегать язык от болячек и типунов. Звякнуло медвежьими клыками ожерелье, что отец дал в дальнюю дорогу. Клыки те помогают воину в бою, наполняя сердце бесстрашием. Стас не хотел брать, но отец сказал: «А вдруг встретишься с Обожженными Бедрами?» Старый Сокол аккуратно положил подарок отца на мешочки. Это правильная привычка — все делать аккуратно.
Куртку и штаны Стас расстелил на ступеньках, чтоб просохли. К тому же обряд надобно в голом виде производить. Рубаха, чехол от мачете и набедренная повязка тоже отправились на просушку. А заодно и мокасины с портянками.
Прохладно в подъезде, но ритуал должен соблюдаться неукоснительно.
Воин така обнажен. Лишь на груди, среди черных завитков, висит на шнуре глиняный флакон с целебной мазью.
Флакон удобно лег в ладонь. Прокусив воск, Стас зубами выдернул пробку. Вязкая мазь, пахнущая мятой и подгоревшим козьим молоком, потекла на сломанные пальцы. Флакон дала Светлая Ночь.
Спасибо, мама! Бормоча заговоры, Старый Сокол занялся врачеванием.
…и когда я тебя обниму…
В одном из мешочков он нашел льняной бинт — тонкую длинную полоску ткани, которой крепко обмотал поврежденные фаланги.
…наши тени сольются в одну…
Юный воин сел на ступеньки. Он дрожал то ли от холода, то ли от страха: пустое здание — пристанище духов мертвого народа. Эти призраки до сих пор включают в доме така лифты и запускают воду в сливные бачки. Но в родном доме каждый угол обвязан охранными заклятьями — нечисть туда не проникнет, минное семя не попадет. А строение, затерянное в междутропье, — это совсем другое дело!
Проверив содержимое мешочков, Стас нашел жестяную банку с барсучьим жиром, смешанным с кизилом и корнем петрушки. Если натереться этой дрянью, то кислотные ожоги будут не страшны. Вскоре торс юноши заблестел во вспышках молний: зеленоватые татуировки, бугры мышц, шрамы…
Оделся. Спустился туда, где к ступенькам подступил ядовитый поток. Отвесные струи ливня соединяли небо с междутропьем. Как бы Стас ни опасался призраков, но в дождь он не пойдет, даже если бесплотные духи нападут на него и будут грызть живьем. Ибо промокнуть — значит умереть.
Почтовые ящики — бледно-голубые коробки из металла — крепко привинчены к стене. На деревянных перилах нет и намека на гниль. Заброшенный дом простоит еще не один десяток зим.
