Роберт Ферриньо - Грехи ассасина
Армия превосходила фидаинов по численности в пятьдесят раз, но была плохо вооружена, плохо обучена, плохо управляема и состояла в основном из раскиданных вдоль границы гарнизонов, к ведению войны почти не готовых. Как когда-то заметил Рыжебородый, подобная слабость не могла оказаться случайной. Фидаины, не состоявшие в подчинении у военного командования, являлись преторианской гвардией, действующей без какого-либо надзора, и несли ответственность только перед генералом Киддом и самим президентом. Расчет оправдался. Лишь через много лет, в связи с появлением «черных халатов», в рядах элитных воинов произошел раскол. Испытанию подверглась верность даже самых преданных бойцов. Три месяца назад дезертировала целая рота фидаинов. Восемьдесят человек, захватив тяжелое вооружение, укрылись в цитадели воинствующих фундаменталистов в окрестностях Дирборна, в Мичигане.
Седой и сгорбленный имам склонился над кафедрой. Эхо многократно усиливало каждое его слово, подчеркнутое благоговейным молчанием. Правоверные лишь согласно кивали. В отличие от шикарных огромных мечетей, разбросанных по всему городу, крохотное строение в районе Фремонт выглядело простым и крепким, как и молившиеся здесь люди. С полом, набранным из серых плит природного шифера, белеными стенами и куполом, покрытым листами меди. Михрабом на восточной стене служил древний деревянный полумесяц, указывающий направление на Мекку. Его привезли из селения рядом с Кисмайо, где Кидд провел детство. От старых воинов и их сыновей исходило куда большее умиротворение, нежели от прихожан какого-нибудь другого храма. Если проповедники фундаменталистов выкрикивали с кафедр требования и угрозы, то имам из Сомали вещал о традиционных ценностях: набожности, скромности и чувстве долга. Призывал сторониться излишеств современного мира. «Изучайте Коран, — несколько раз повторил он, наставляя братьев заботиться о семьях так, как Аллах заботится о них самих, — и вы обретете покой в мире этом, и воздастся вам в следующем».
Покой в мире этом. Правоверные прижались лбами к каменному полу. «Аллах акбар». «Господь велик». Имам говорил, конечно, умные слова, но даже в этом святом месте Ракким не чувствовал себя совершенно спокойным. Всю жизнь он произносил такие же фразы, заявлял о вере в Аллаха и единственного пророка его, Мухаммеда, однако мусульманином оставался только на словах. Как и большая часть граждан страны, он предпочитал не выделяться, чтобы выжить. Бывший фидаин завидовал набожности правоверных. Их смирению. Их покою. Вещам, недоступным для него, подобно берегу для утопающего. Пока не убил Дарвина.
Удивительно, но божественное присутствие он ощутил, лишь встретившись лицом к лицу с воплощением зла. Дарвину, личному убийце Старейшего, следовало прикончить Раккима, как только представилась первая возможность. А он затеял игру. Решил сразиться с ним на ножах в заброшенной церкви. Ассасин безумно смеялся, снова и снова расписываясь клинком на теле противника. Кровь обоих забрызгала все вокруг, точно святая вода. «Сара останется совсем одна, когда я убью тебя, Рикки. Нет ничего более приятного, чем трахнуть только что овдовевшую женщину. Лучшая вагина в мире». Лицо Дарвина побледнело и осунулось, но глаза как будто светились в полумраке. «Может, мне положить ей под подушку твой член?» Ракким помнил собственное тяжелое дыхание, помнил хруст осколков витражей под ногами, помнил, как неотрывно следил за ассасином, и помнил самого ассасина. Свежего, стремительного, немного франтоватого. С ножом в длинных тонких пальцах, которым он грациозно руководил движениями Раккима, словно дирижер — симфоническим оркестром. «Уже устал, Рикки? Мы ведь только начали. Это же всего лишь прелюдия. Подожди, скоро я покажу, что приготовил для тебя на самом деле». Бывший фидаин закачался, ослабев от сотен мелких ран, и вдруг ощутил прикосновение к щеке мягкого крыла, а вслед за ним испытал прилив сил. Он метнул нож, и Дарвин замер, пригвожденный к деревянной колонне вонзившимся глубоко в рот карбопластовым клинком. Полные мягкие губы ассасина шевелились, когда он попытался что-то сказать, удивленный не меньше противника. Оседая на пол церкви, Ракким счел собственную смерть не самой худшей… учитывая, что дьявол отправился в ад первым… а крылья ангела… просто бред умирающего. И уже почти потеряв сознание, он вновь уловил то же прикосновение. Больше сомнений не оставалось. Ракким ослеп от потока слез, пока мягкие крылья, нежно обняв, удерживали его над ямой вечного небытия. Дарвин ушел, а он остался. Ему даровали жизнь. И все связанные с ней тяготы.
Подобрав под себя стопы и положив руки на колени, Ракким двигал губами в унисон с правоверными, испрашивая милости у Аллаха. Повернул голову вправо, к ангелу, считавшему добрые поступки. Затем влево, к ангелу, считавшему скверные. «Ассалам алейкум ва рахматулла». «Мир вам и благословение Аллаха и милость его». Он поднялся вместе со всеми и обнял Кидда.
— Аллах да услышит наши молитвы.
Ракким быстро направился к выходу. После заброшенной церкви, где погиб Дарвин, он ни разу не почувствовал присутствия Аллаха. Ни единого. Тот ускользнул, словно песок сквозь пальцы. Ушел, когда бывший фидаин валялся там, где упал, а его тело медленно выздоравливало. Не важно. То единственное прикосновение, тот взгляд в вечность все равно оставили след в памяти. Но хватит о чудесах. Теперь все зависело исключительно от самого Раккима. Он сделался другим человеком, и каждый шаг его станет первым. Если раньше сомнения не давали ему покоя, то в последнее время Ракким начал испытывать извращенное удовольствие от положения, в котором оказался. Никогда не ощущал себя таким свободным. Для него больше не существовало ничего недостижимого.
Кидд шагал рядом по узкой улице к семейному кварталу. В домах уже царила деловитая суета, а воздух стремительно наполнялся запахом жареных бананов и кукурузных лепешек. Район Фремонт принадлежал почти исключительно выходцам из Сомали. Консервативный анклав с племенным укладом жизни и очень хорошей охраной. Предводитель фидаинов находился здесь в полной безопасности. Как и Ракким. Шестеро сыновей генерала следовали за ними на почтительном расстоянии.
— Крыша мечети на нас не упала, — заметил Кидд.
— Очевидно, Аллах занят более важными делами, — пожал плечами Ракким.
Генерал едва заметно улыбнулся.
— Ты уже давно не ходил в мечеть со мной. У тебя все в порядке, Абу-Майкл?
Абу-Майкл. Так Кидд называл Раккима, оставшись с ним с глазу на глаз. Сомалиец терял прежнее имя с рождением первенца, и к нему обращались, упоминая имя ребенка. Абу-Майкл — отец Майкла. По рассказам генерала, во времена его предков мужчины, если первой рождалась девочка, часто убивали ребенка, лишь бы избежать позора называться женским именем. Странные времена. Прямо как нынешние. Став Абу-Майклом, перестал ли он принадлежать себе? Превратился ли в другое существо? И вообще, откуда в голову лезут подобные мысли? У него есть жена, сын, обязанности и ответственность, а также все связанные с ними радости и печали. Отец Майкла. Да, такое имя стоило сохранить. Воин-тень Ракким имел много имен, но Абу-Майкл нравилось ему больше всех. Интересно, каким именем назовет его Аллах, когда придет пора предстать перед ним?
Кидд поднял на него внимательные, глубоко посаженные глаза. Свет отражался от бритого черепа. Он по-прежнему ждал ответа на вопрос.
— Абу-Майкл?
— Лучше не бывает.
Амир, один из тридцати семи сыновей генерала, ловко уклонился от удара ножом, зажатым в кулаке одного из тридцати шести братьев, поднырнул под руку и сам нанес удар в сердце. Братья поклонились друг другу, и проигравший отошел к стене останавливать кровь из множества неглубоких ран на ногах и туловище. Их матери, сестры и жены с закрытыми чадрой лицами возлежали на подушках у противоположной стены помещения для тренировок, поедали сласти и сплетничали.
Амир жестом подозвал последнего соперника, терпеливо дожидавшегося своей очереди. Младший из братьев послушно подбежал к нему, вздымая босыми ногами тучи песка. Начался небольшой дождь.
— Амир стал искусным бойцом, — заметил Ракким. — В выпусках новостей ничего не преувеличили.
Дождь постепенно усиливался, громко барабаня по металлической крыше.
— Лев Боулдер-Сити? — Кидд равнодушно пожал плечами. — Ему всего двадцать пять. Молодой воин не должен слушать похвалы тех, кто каждую ночь спит на мягкой постели.
Самая молодая жена генерала незаметно помахала ему одними кончиками пальцев. Более обольстительного жеста Раккиму видеть не приходилось.
— У тебя мало жен, Абу-Майкл.
— Одной больше чем достаточно.
— Коран разрешает иметь по меньшей мере четырех, и не без основания. — Кидд наклонился к нему. — Человек, у которого один верблюд, находится во власти верблюда. Человек, у которого стадо верблюдов…
![Роберт Хайнлайн - Фрайди [= Пятница, которая убивает; Меня зовут Фрайди]](/uploads/posts/books/104774/104774.jpg)
