Энн Леки - Слуги правосудия
— Буфера Аатр! Прекрати этот шум! — По тому, как подергивались мышцы руки Сеиварден, я поняла, что она вот-вот поднимет свое оружие.
Никого бы не взволновало, если б она отколотила пленного до бесчувствия рукояткой пистолета. Никого бы не обеспокоило, если б она уложила пленного выстрелом в голову, — главное, чтобы в процессе не пострадало жизненно важное оборудование. Человеческие тела, подходящие для превращения во вспомогательные компоненты, отнюдь не относились к дефицитным ресурсам.
Я встала перед ней.
— Лейтенант, — произнесла я ровно и невыразительно, — чай, который вы просили, готов. — На самом деле он был готов пять минут назад, но я ничего не сказала, оставила его про запас.
В данных, которые поступали от этого жутко молодого лейтенанта Сеиварден, я увидела изумление, неудовлетворенность, ярость. Раздражение.
— Это было пятнадцать минут назад, — выпалила она. Я не ответила. Позади меня пленная все еще всхлипывала и стонала. — Можешь ее заткнуть?
— Сделаю все, что могу, лейтенант, — сказала я, хотя понимала, что есть лишь один способ, только одно уняло бы горе пленной. Свежеиспеченная лейтенант Сеиварден, казалось, понятия не имела что.
Через двадцать один год после прибытия на «Справедливость Торена» — чуть больше чем за тысячу лет до того, как я нашла ее в снегу, — Сеиварден являлась старшим лейтенантом подразделения Эск. Ей было тридцать восемь, еще вполне молода по радчаайским стандартам. Гражданин мог жить лет двести.
В последний день она пила чай, сидя на койке в собственной каюте три на два на два метра с белыми стенами, очень опрятной. Ее нос уже был аристократичным, она стала собой. Никакой неуклюжести или неуверенности.
Рядом с ней на аккуратно застеленной койке сидела самый юный лейтенант подразделения Эск, состоящая с ней в родстве, но из другого семейства; она прибыла лишь несколько недель назад. Выше, чем Сеиварден в этом возрасте, шире в плечах, несколько изящнее. По большей части. Взволнованная приглашением на аудиенцию с глазу на глаз со старшим лейтенантом — пусть родственником, — но скрывающая это. Сеиварден сказала ей:
— Тебе, лейтенант, нужно быть осторожной в выборе тех, кому ты оказываешь честь своими… ухаживаниями.
Очень юный лейтенант нахмурилась, сконфуженная, осознав внезапно, о чем идет речь.
— Ты знаешь, кого я имею в виду, — продолжила Сеиварден, и я тоже это знала. Один из офицеров подразделения Эск определенно заметила появление на борту очень юного лейтенанта и медленно, сдержанно выясняла, возможно ли, чтобы очень юный лейтенант также заметила ее. Но не настолько сдержанно, чтобы Сеиварден этого не увидела. На самом деле это видела вся кают-компания подразделения, и заинтересованный отклик очень юного лейтенанта также не остался незамеченным.
— Я знаю, кого ты имеешь в виду, — сказала очень юный лейтенант с негодованием. — Но я не понимаю почему…
— А! — воскликнула Сеиварден резко и властно. — Ты думаешь, это безобидная забава. Ладно, скорее всего, это было бы забавно. — Сеиварден как-то сама спала с лейтенантом, о которой шла речь, и знала, о чем говорит. — Но точно не безобидно. Она — довольно хороший офицер, но ее клан весьма провинциален. Не будь она старше тебя, проблемы бы не было.
Клан очень молодого лейтенанта определенно не относился к «весьма провинциальным». При всей своей наивности она сразу поняла, что имеет в виду Сеиварден. И разозлилась настолько, чтобы обратиться к Сеиварден менее официально, чем требовали нормы поведения:
— Буфера Аатр, кузина, никто и слова не сказал о клиентских отношениях. Никто и не стал бы: мы же не можем заключать сделки, пока не уйдем со службы.
В состоятельных кругах отношения патрон — клиент строго иерархичны: патрон обещал своему клиенту определенную помощь, финансовую и социальную, а клиент обеспечивал патрону поддержку и оказывал услуги. Эти взаимные обязательства могли длиться поколениями. К примеру, в старейших, самых влиятельных кланах почти все слуги были потомками клиентов, и штаты многих компаний, которыми владели состоятельные семейства, были укомплектованы выходцами из семей клиентов мелких кланов.
— Людям из провинциальных кланов присуще честолюбие, — объяснила Сеиварден, в голосе зазвучала едва уловимая снисходительность. — К тому же они умны, в противном случае не добились бы таких успехов. Она старше тебя, и вам обеим еще служить и служить. Если ты удостоишь ее близости, позволишь этой связи длиться и впадешь в зависимость, то однажды окажешься ее клиентом, а должно быть наоборот. Не думаю, что твоя мать будет благодарна, если ты подвергнешь клан такому оскорблению.
Лицо молоденького лейтенанта горело от ярости и досады, блеск ее первого взрослого увлечения внезапно потускнел, и вся эта история оказалась постыдной и хладнокровно рассчитанной.
Сеиварден, наклонившись вперед, протянула руку за флягой с чаем и вдруг остановилась, ощутив резкое раздражение. Безмолвно обратилась ко мне, подергивая пальцами свободной руки: «Эта манжета порвана уже три дня».
Я сказала в ее ухе: «Извините, лейтенант».
Я должна была предложить тут же привести манжету в порядок и послать Один Эск, чтобы убрать рубашку с глаз долой. Я должна была на самом деле починить ее три дня назад. Вообще не надевать на Сеиварден эту рубашку в тот день.
В тесной каюте воцарилась тишина, молоденькая лейтенант все еще была поглощена крушением своих надежд. Затем я сказала в ухе Сеиварден: «Лейтенант, командир подразделения желает видеть вас как можно скорее».
Я знала о предстоящем повышении. Испытала капельку удовлетворения от того, что, даже если бы она приказала мне починить рукав в тот же миг, мне не хватило бы времени на это. Как только она вышла из каюты, я стала укладывать ее вещи, и три часа спустя она была уже в пути к новой должности капитана «Меча Настаса». Я не особо жалела, что она уходит.
Такие мелкие детали. Не ее вина, что она неважно повела себя в ситуации, с которой мало кто из семнадцатилетних смог бы уверенно справиться. Едва ли стоило удивляться тому, что она была именно таким снобом, каким ее воспитали. Не ее вина, что за свое тысячелетнее (на тот период) существование я стала ценить одаренность выше, чем происхождение, и видела возвышение не одного «очень провинциального» клана, которые оставляли этот ярлык в прошлом и выпускали в свет своих Сеиварден.
Все эти годы, разделявшие юного лейтенанта Сеиварден и капитана Сеиварден, состояли из кратких мгновений. Всяких мелочей. Я никогда не испытывала неприязни к ней. Просто она никогда мне особо не нравилась. Но, глядя на нее сейчас, я не могла не думать кое о ком еще.
Следующая неделя в доме Стриган была неприятной. За Сеиварден требовалось постоянно присматривать и часто приводить ее в порядок. Ела она очень мало (что в некоторых отношениях было весьма удачно), и мне приходилось прилагать усилия, чтобы ее организм не оказался обезвоженным. К концу недели рвота прекратилась и, по крайней мере время от времени, Сеиварден стала спать. Спала она некрепко, дергалась и вертелась, часто вздрагивала, тяжело дышала и внезапно просыпалась. Когда она бодрствовала и не рыдала, то жаловалась, что все вокруг слишком жесткое, грубое, громкое и яркое.
Через несколько дней, решив, что я сплю, она подошла к внешней двери, выглянула наружу и посмотрела на снег, затем оделась и потащилась ко второму дому, а потом — к флаеру. Она попыталась завести его, но я вытащила одну существенную деталь и держала возле себя. Когда Сеиварден вернулась в дом, у нее хватило, по крайней мере, самообладания, чтобы закрыть обе двери, прежде чем ввалиться со снегом на ногах в главную комнату, где я сидела на скамье со струнным инструментом Стриган в руках. Она уставилась на меня с нескрываемым изумлением, то и дело слегка пожимая плечами, чувствуя себя неловко в тяжелой куртке и испытывая зуд.
— Я хочу уехать, — сказала она, и в ее голосе странным образом прозвучали и страх, и надменность, присущая радчаайскому командиру.
— Мы уедем, когда я буду готова, — заявила я и взяла несколько нот на инструменте. На нее нахлынули такие сильные чувства, что скрыть их не удалось, и гнев с отчаянием отразились на ее лице. — Ты там, где ты есть, — заметила я ровным тоном, — из-за решений, которые приняла сама.
Ее спина выпрямилась, плечи развернулись.
— Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моих решениях, принимал я их или нет.
Этого оказалось довольно, чтобы я снова разозлилась. Я кое-что знала о принятых решениях, и о непринятых — тоже.
— Ах да, я позабыла. Все происходит по воле Амаата, твоих ошибок не существует.
Глаза Сеиварден округлились. Она открыла рот, чтобы заговорить, втянула воздух, но выдох вышел шумным и прерывистым. Она повернулась ко мне спиной, якобы для того, чтобы раздеться, и уронила куртку на скамью рядом.
