Алкесандр Шакилов - Хозяин Янтаря
— Сыр дживэса?[6] — подмигнул мне бородач. Надо было что-то ответить насчет сыра, да так чтобы не обидеть.
Я сказал:
— Спасибо. Дякую.[7]
Отказываясь от угощения, никогда не помешает поблагодарить человека: тебе все равно, а ему приятно.
— Мишто! Шукар![8] — обрадовался человек-камень и удалился, выдав напоследок: — Йав састо, пшало![9]
Я остался лежать в палатке, мучительно размышляя о том, правильно ли я сделал, отклонив предложение бородача. Нельзя брать пищу у первого встречного, но жрать-то ведь хочется…
Я попробовал пошевелиться — и у меня получилось! Оцепенение прошло. Я поднял руку, едва не опрокинув подставку для капельницы — из локтевого сгиба торчала игла, от которой к банке тянулась прозрачная трубка.
Рука перебинтована. Вторая — тоже. Танк ведь горел… Все так ужасно? У меня сильные ожоги? Но главное — кто этот бородач, что ко мне заглядывал, и на каком языке он говорил? Выдернув иглу, я попробовал привстать на локтях. Есть такое дело. Не так уж я и плох, мышцы целы.
Что-то блеснуло справа. Осторожно повернув голову, я обнаружил зеркало — и увидел себя. Хорош, нечего сказать. Красавец, блин, мужчина. Морда в бинтах, одни только глаза видны, да прорезаны дырки для носа и рта. Чтобы дышал и слюни пускал. Но — жив, а там разберемся, сколько нужно пластических операций, чтобы стать «на свете всех милее».
Стараясь не шуметь, я выбрался из палатки.
Снаружи меня встретил погожий денек — большая редкость там, где я провел последние недели. Я будто вернулся в то утро, когда до Периметра оставалось всего ничего. Считанные шаги — и я стал бы… Кем, а?! Какая разница, ведь всем моим планам суждено было рухнуть в одночасье.
Мне хотелось выть на небо, хотелось упасть на траву и рыдать. Завидую детям, им можно так делать. А мне — нет. Мне нельзя.
Облака в небе сложились в причудливый орнамент из серых овалов и фиолетово-черных ромбов, сквозь который пробивались косые лучи солнца. «Я все еще в Зоне, здесь мой дом», — вдруг подумалось с теплотой.
У палатки сидела здоровенная ворона и клевала череп псевдоплоти. За лапу птицу привязали к колышку, вбитому в землю. Чуть дальше кипел на костре казан, похлебкой из которого объелась бы рота вечно голодных «духов». И везде стояли шатры и кибитки. На лугу паслись лошади. Значит, я действительно слышал ржание. Кого-кого, а лошадей в цыганском таборе было предостаточно.
Увидев местных жителей, я сразу понял, куда попал. Чернокосые женщины в пестрых юбках занимались стряпней. Бородатые мужчины в полушубках курили трубки. Ватаги ребятишек, пробегая мимо, поглядывали на меня, как на диковинную зверушку, — и неудивительно, ведь сейчас я походил на египетскую мумию, которая выбралась из пирамиды на прогулку.
Я не сразу заметил, что обитатели табора выглядят как-то странно. Вроде и нормальные люди, но не совсем. У красотки, которая схватила за ухо визжащего сорванца, кожа едва заметно отдавала зеленцой, а у самого малыша она была еще более насыщенного цвета. Пацан скорчил мне рожицу и показал раздвоенный язык.
Это не просто цыганский табор, кочующий через Зону. Я попал в лагерь темных, аборигенов здешних мест.
— Чего встал, как чужой? Иди к нам, обедать будем.
Я повернулся на голос и увидел того самого бородача, который заглядывал ко мне в палатку. Кивнув мужчинам, собравшимся у костра, я присел на табурет. Уминая горячий наваристый суп, выслушал рассказ Яноша — так звали бородача, цыганского барона. Он обстоятельно поведал о том, как меня подобрали и выходили его люди. Их предки осели в этих местах после второго взрыва на ЧАЭС, когда из карантинной зоны никого не выпускали.
Меня обнаружили в доме довольно далеко от поста № 12 — спасибо Санко, тому самому зеленокожему сорванцу. В надежде найти алюминиевую ложку, моток проволоки или кастрюлю Санко забрался в старый дом на краю заброшенного хутора. Это был единственный дом в округе, стены которого еще не обвалились. Но вместо ложки Санко нашел меня. Поначалу он хотел снять с трупа ботинки, но я оказался не таким уж и мертвым.
Дом? Хутор? Что все это значит?..
Жадно хлебая из миски, я спросил Яноша о двух сталкерах, которые были со мной. Цыган ничего не знал о судьбе Орфея и Турка. О винтовках Гаусса барон тоже впервые услышал от меня.
— Наша судьба — дорога, — сказал Янош, мягко прерывая мои расспросы. — Жаль только, табору не выбраться из Зоны, уж мы бы тогда разгулялись!
Он еще долго рассказывал о вольном ветре, потом взял гитару и затянул печальную песню. А я сидел и думал о том, что со мной случилось. Мог ли я в беспамятстве так далеко уйти — ведь ожоги и контузия? И как я вообще выбрался из горящего танка? Или мне помогли? Куда делись Турок и Орфей?.. Фигуры в ОЗК бежали по тропе в клубах копоти, среди разрывов бомб… Скорее всего это была галлюцинация. Может, мне вообще все приснилось? Но куда подевались винтовки?! Наверняка бродяги ушли с моими винтовками… Но как могли двое унести двадцать отнюдь не легких стволов? Да еще под обстрелом ооновцев?..
Вопросов без ответа было слишком много. Черные полосы крестами легли на глаза.
— Э, пшало, да ты еще слаб, как я погляжу! — прервался на полуслове Янош и велел двум крепким парням помочь мне добраться до палатки.
* * *С того момента, как я очнулся, прошла неделя.
Когда мать Санко снимала с меня бинты, я волновался, как прыщавый подросток. У нее были длинные кошачьи когти. И это уродство лишь придавало ей особого, неповторимого шарма. Она была очень женственной. Она будила во мне звериную страсть. Я с трудом сдерживался: так и тянулась рука, чтобы прикоснуться к округлой груди цыганки.
Заметив, что я не в себе, она улыбнулась и сказала:
— Ты уже здоров. Ты — сильный. Оставайся с нами, я рожу тебе сына.
Я отдернул руку и подмигнул цыганке: мол, приворожила, красавица, умеешь, да.
Улыбнувшись в ответ, темная острым ножом срезала с меня пласты материи, пропитанные целебной мазью и переложенные листьями неизвестных мне растений-мутантов.
Закончив с бинтами, она поднесла мне зеркало.
Хозяева знают, как я боялся увидеть обугленное нечто вместо лица. И потому сказать, что я сильно удивился, — ничего не сказать. Я подмигнул своей растерянной роже, на которой не добавилось шрамов, зато исчезла пара-тройка старых рубцов. Кожа приобрела розовый оттенок, будто содрали струп с заживающей ранки. В ближайшее время о бритве придется забыть — ни намека на щетину.
А еще через неделю я окреп настолько, что смог удержать в руках автомат. Отозвав барона в сторону, я сказал, что должен уйти.
— Ты спас мне жизнь. Я помню, как умер. Твои люди вытащили меня с того света. Я благодарен вам, но мне пора. Слишком много долгов я должен раздать.
Ни к чему цыгану знать, что я собираюсь найти и вернуть винтовки Гаусса, а потом осуществить свою мечту. Судьба дает мне второй шанс, предлагая заняться чем-нибудь другим, но когда я ладил со своей судьбой?
Янош кивнул, будто заранее знал, что сегодня я покину табор.
— Ты умер? Думаешь, так легко убить того, кто вдохнул однажды… — цыган сделал паузу, подбирая нужное слово, — «пиранью». Люди называют жизнь Зоны, ее зародыш, «пираньей». Люди глупы, они ничего не понимают!
«Пиранья»? Вот, оказывается, в чем дело!
Будучи ныряльщиком на Янтаре, я вытащил из воды артефакт, которому дал имя «пиранья». Артефакт упал в костер, у которого мы, отщепенцы, грелись, и тут же расплавился, затем испарился. Через минуту нашу стоянку расстрелял вертолет миротворцев. Взрыв, вспышка, грохот… А мы — ошалевшие — живы и здоровы. И ни царапины, ничего вообще…
Янош хитро подмигнул и коснулся моих висков большими пальцами:
— Смотри.
Глаза мои закрылись сами собой.
Сначала было темно, а потом я увидел горящий танк, увидел себя, кричащего в конвульсиях. Но пламя, коснувшись моего тела, словно испугалось чего-то и отступило…
В начале боя я слился с танком воедино, как учил меня тренер. И когда танк подбили, я почувствовал его «боль» как свою. Танк «умер» — и «умер» я. Но на самом деле ничего страшного со мной не случилось.
— А ты можешь показать, куда делось мое оружие?! — Голос предательски дрогнул.
Но барон лишь покачал головой:
— Ты видишь только то, что сам видел. Я не показываю. Я помогаю.
Жаль, очень жаль. Это облегчило бы мне жизнь. Я еще раз сердечно поблагодарил цыгана за помощь.
— Когда-то мы приютили бродягу, — сказал он. — За ним охотились, но мы помогли ему. А потом он увел с собой девушку, которую я любил…
Янош замолчал, глядя куда-то вдаль, и я заметил, что его борода прикрывала жаберные щели, а когда он волновался, жабры становились ярко-малиновыми.
После того, что сделал тот бродяга, барон должен ненавидеть людей.
