Элона Демидова - Метро 2033. Отступник
Еще раз обняв пса на прощание, Олег заторопился к дому.
В прихожей он закинул на плечо рюкзак, приоткрыл дверь, осторожно выглянул на улицу и прислушался к тишине.
Он хотел еще что-то сказать, но понимая, что время безвозвратно уходит, обнял старуху и прошептал:
– Благодарю, Лиза… Иди, ложись и скажи, что ты меня не видела. Надеюсь, что тебя не накажут.
Никто из хозяев Лакедемона никогда не обнимал ее. Старуха засопела, слезы наполнили уставшие глаза и потекли по морщинистым щекам.
– Я вынесу любое наказание…
Но юноша этого уже не слышал. Он мчался что есть мочи по улице, и единственная мысль, что занимала его в это мгновение – как бы не нарваться на патруль. Спустя несколько минут он оказался возле здания карантина и толкнул незапертую дверь. Бесшумно Олег прокрался к караулке, где по всем прикидкам должна была быть девочка и дежурный.
Интуиция не обманула: в помещении, освещаемом едва горящим ночником, развалившись на кровати храпел тридцатисемилетний бородач по имени Яков Кувагия, а на полу, метрах в трех от кровати, стоял металлический таз, в котором лежал ребенок. Олег притаился: старейшина должен быть вооружен пистолетом и обязательно иметь при себе тесак или хотя бы стилет. Но раз стражник беспечно спит, значит, убрать нерадивого воина не составит особого труда.
Юноша застыл в нерешительности: сейчас решалась судьба его и этого маленького ребенка с кошачьими зрачками. Надо лишь ступить через порог, за черту, после которой не будет возврата. На какой-то миг Олег вдруг засомневался: сможет ли он убить человека, которого хорошо знал? Чепуха! Конечно, сможет. Он ведь уже убивал однажды. Три года назад. А старейшины говорили, что пройдя через обряд, воин переступает грань, возведенную из страха перед кровью себе подобных. Значит, вперед.
Обнажив стилет, Олег шагнул в комнату.
Глава 4
Что же, лети, мотылёк. Попытайся успеть до рассвета!
Олег медленно крался в темноте. Пот, ледяной и обжигающий одновременно, стекал липкими каплями по лбу, по занемевшей шее, по напряженной спине. Юноша передвигался почти бесшумно, но ему чудилось, что шарканье берцев перекрывало громоподобный храп бородача Якова. Он остановился возле кровати, сжимая в правой руке стилет. Теперь нужно просто ударить… пожалуй, лучше чуть ниже уха…
Старейшины ошибались. Убивая в первый раз, не переступаешь грань, но становишься на нее, зависаешь над пропастью, оказываешься перед выбором: идти дальше, хладнокровно истребляя своих недругов, оставляя за собой трупы, или отступить, раскаяться и больше никогда не совершать того, что сделал. Ты переходишь черту не тогда, когда убил впервые, а когда снова повторяешь свой кровавый опыт.
Олег застыл в нерешительности… а может, просто забрать девочку и уйти? Но вдруг она заплачет? Дети ведь плачут, в отличие от настоящих воинов… Тогда придется драться, а это лишний шум… Нет, нельзя рисковать. И вот еще: унести ребенка из-под носа и оставить в живых часового – это несмываемый позор, бесчестье, которое будет во много раз хуже смерти, так что, наверняка, сам Яков выбрал бы стилет… там, где челюсть подходит к уху… или чуть ниже…
Юноша подобрался, приготовившись к броску…
Нет! Даже если уже стал преступником, так поступать нельзя. Яков – старый воин. Девять или десять лет назад, во время Второго Новоазовского похода, он один уничтожил в рукопашном бою толпу выродков рода человеческого – про это знал каждый малолетний сопляк в интернате, ведь больше половины уроков посвящалось истории Лакедемона после Великого Коллапса. Так что нельзя убить живую легенду во сне, это недостойно. Даже рабов будят перед тем, как зарезать во время обрядов.
Олег перестал дышать.
– Доблесть и сила! – прохрипел он.
– А!.. – Яков резко сел. – Что?…
Яков не успел ничего понять, но рука его на автомате схватилась за рукоять тесака, а тело рванулось с кровати, но было поздно. В глазах Олега побагровело: кровь ударила в голову. Он метнулся к часовому, пальцами левой руки впился в губы бородача, отворачивая голову, одновременно нанося удар правой. Стилет легко, без сопротивления, по самую крестовину вошел туда, куда и целился – в район сочленения, чуть ниже уха. А в следующую секунду, заваливаясь на кровать вместе с грузным телом, убийца выдернул свое оружие и воткнул его под ребра.
Вот и все. Воин-легенда Яков Кувагия мертв. Олег, тяжело дыша, вытер клинок о покрывало, снял с трупа кобуру с «Макаром», и хотел было забрать тесак, но раздумал: во-первых, шашка самого Олега была куда лучше, а во-вторых, это ведь личное оружие Якова, так что пусть останется при хозяине. Юноша вытащил из ножен клинок, который покойник так и не успел обнажить, и вложил рукоять в еще теплую ладонь: воин должен умирать с оружием в руках.
– Да восславят тебя вечные воды Миуса, – прошептал он.
Потом Олег наклонился к тазу. В нем, свернувшись причудливым калачиком, среди отвратительно пахнущего тряпья, спала его девочка… совсем крохотная… с торчащими клочками темных волосенок на маленькой голове. Олег вспомнил, что у него в вещмешке есть пеленки, достал одну и расстелил на полу. Затем потянулся к младенцу, но в самое последнее мгновение, когда окровавленные пальцы должны были коснуться ребенка, отдернул трясущиеся руки. Взять это человеческое существо оказалось гораздо труднее, чем заколоть воина-легенду. Может, он так и стоял бы в нерешительности, да время не ждало. За окном начинало светлеть. Больно, до крови закусив губу и громко сопя, юноша взял-таки на руки крошечное тельце. Девочка дернула ножкой, но не проснулась. «О вечные воды Миуса! Кто бы меня еще научил, как надо пеленать детей!», – промелькнуло в голове Олега.
Несколько минут спустя юноша накинул на себя черный с серыми разводами плащ, скрывающий левую руку с нелепым свертком, и побежал в направлении главных ворот. Тянуло предутренней сыростью, и хотя ночь все еще властвовала на улицах Лакедемона, небо на востоке едва заметно порозовело.
«Не успеваю… Не успеваю!!!» – билась в голове отчаянная мысль. Но Олег со злобой прогнал ее. Удары сердца болезненно отдавались в висках. Есть еще надежда! Есть! Сегодня на седьмом посту должен дежурить Петька, которого всегда ставят на замену… Шестнадцатилетний молокосос. Совсем зеленый, необстрелянный юнец… впрочем, своего раба он уже прикончил. Значит, как и любой мужчина, если и не переступил черту, то уж точно стоит на грани. Но это не меняло дела. Петр был жутким растяпой, сочинителем стихов о любви к отчизне. Это его зачастую и спасало от конкретной взбучки за нарушения устава. Заснул на посту, что случалось с ним постоянно, тут же сочинил стишок – и вроде как погасил строгач… Здесь и была лазейка: Олег надеялся оглушить спящего дозорного, связать… ну а там как боги решат.
Беглец миновал последний проулок и оказался перед укреплениями, на открытой полосе, засаженной капустой. Впереди, в пятидесяти шагах проглядывали ажурные контуры сторожевой вышки, а от нее – влево и вправо – расходился четырехметровый частокол. Стало еще светлее, чудилось, вот-вот из-за горизонта должен показаться край солнечного диска. Олег, стараясь не шуметь, быстрым шагом направился к своей цели. Проклятые кочаны то и дело попадались под ноги, ступни оскальзывались на тугих кругляшах, сбивая листья, которые ломались со свежим хрустом.
«Может, спит?» – он с надеждой посмотрел вверх. Нет. Там кто-то шевелился, но не осознавал приближения опасности, не понимал, что врага нужно высматривать с внутренней стороны.
Вот дозорный поднялся и начал медленно-медленно поворачиваться в сторону Олега. Видимо, все-таки что-то услышал, или просто надоело смотреть в одну сторону. Так или иначе, беглец отчетливо осознал, что в любом случае, даже если он рванет что есть мочи, не сможет приблизиться на расстояние вытянутой руки, потому что пробежать эти невероятно длинные десять метров, а потом еще пятнадцать ступеней по лестнице, было попросту невозможно. Нет… за это время успеет среагировать любой безмозглый сопляк, даже такой, как поэт-недотепа Петр. Не из «Макарова» же в него палить? Тогда уж точно на шум сбежится пол-Лакедемона. Отчаяние стало подниматься в душе Олега, и вдруг, словно щелкнул выключатель – все мысли погасли, и какая-то древняя часть души, коварная, до поры таящаяся на дне, перехватила власть, оттеснив разум в сторону.
– Петя! Пе-е-тя! – нарочито громкий шепот, привлек внимание дозорного.
Плечи юного стражника дрогнули, он недоуменно помотал головой. Наконец, увидел-таки внизу, почти уже возле вышки своего старшего товарища по интернату Олега, сына Виктора, с каким-то свертком в руке.
– Что? – дозорный часто заморгал, лицо его, конопатое, совсем еще детское, расплылось в улыбке. – Это… ты?
– Я, кто же еще… – нога беглеца коснулась первой ступеньки лестницы, – у меня к тебе дело.
– Но… – Петя нахмурился, будто вспоминая что-то очень важное. – Тебе сюда нельзя. До смены еще два часа, наверное…
