Анна Калинкина - Метро 2033: Под-Московье (сборник)
Вчера что-то изменилось. Когда она стала рассказывать ему нелепые байки с полной уверенностью в собственной правоте, он почти растрогался. Какой она, в сущности, еще ребенок – так слепо верит всяким глупостям, чем невероятнее – тем лучше. А уж когда она расплакалась, жалея утонувшего зайчика, лед был сломан окончательно. Он понял, что любая женщина, как она ни хорохорится, в глубине души остается существом нежным и ранимым. А уж о том, что она мутантка, он и думать к тому моменту забыл.
И еще у него осталось смутное ощущение, что ей грозит какая-то опасность. Или ей кажется, что грозит.
Впрочем, ради справедливости стоит заметить, что все эти мысли занимали Сергея недолго. Гораздо более важным ему казалось решить, что делать дальше. От этого выбора, возможно, сейчас зависела его жизнь.
Если он вернется на Красную Линию, скорее всего, ему не поверят и уморят в лагере. Значит, этот путь закрыт. Но странно – Сергей вовсе не испытал сильного огорчения при мысли об этом. Оказавшись когда-то волей случая жителем Красной Линии, он так и оставался на ней по инерции. Тем более, что жена его, испытавшая жуткий шок в момент Катастрофы, категорически не хотела больше никаких перемен в жизни по принципу «Не вышло бы хуже». Но жена умерла несколько лет назад. Он продолжал жить по-прежнему, не особо тяготясь порядками коммунистов, стараясь не замечать неприятных, а порой и жутких вещей. Конечно, он не мог быть ярым сторонником идеологии марксизма-ленинизма, но зато на станциях Красной ветки существовал определенный порядок, и это было лучше, чем либеральный хаос. Тем, кто трудился, был гарантирован кусок хлеба. Да-да, именно хлеба: Красную Линию весьма долго обеспечивала мукой и зерном станция Сокольники, переименованная в Сталинскую. Говорили, что поблизости от нее находился огромный мукомольный комбинат, носивший какое-то нежное женское имя. Сергей поморщился. Он старался не слушать сплетни, но кое-какие вести и до него доходили – об опале секретаря Северной партячейки, о его дочери, по слухам убившей собственного отца, а теперь гниющей заживо где-то в лагере. Может, это хорошо, что у них с женой не было детей? А теперь мучные склады уже опустели – невозможно же бесконечно жить старыми запасами. Красная ветка вновь жила под угрозой голода. И все же по своей воле Сергей вряд ли ушел бы. Но теперь, когда судьба все решила за него, он испытал облегчение. Он ведь ни в чем не виноват. Он не хотел дезертировать, просто так уж вышло. Он мирный человек, ему всегда хотелось заниматься наукой и не влезать ни в какие дрязги.
Сейчас у него есть временный пропуск на Ганзу, который сделали ему как члену экспедиции. Но когда срок закончится, его выдворят – и до тех пор ему надо определиться.
Спутники его собираются на Третьяковскую – а почему бы не пойти пока с ними? Воспользоваться случаем увидеть новые места – может, появятся еще какие-то варианты. Сергей, в отличие от умудренной жизненным опытом Кошки, вовсе не опасался подвоха со стороны Кузнецова (проводница называла его Седым), которого знал уже несколько лет, и был уверен, что Топтун упал с моста в реку случайно, без посторонней помощи.
«Можно было бы отправиться в Полис», – думал Сергей. Его всегда манило государство, расположившееся в самом центре метро, на Библиотеке Ленина и трех прилегающих станциях. Только там еще и пытались заниматься наукой, сберечь накопленные человечеством знания. Но вот если бы их экспедиция в Изумрудный Город удалась, ему было бы что сообщить ученым-браминам, да и военных-кшатриев такая информация наверняка заинтересовала бы. То есть, он пришел бы к ним не с пустыми руками. Тогда и отношение к нему было бы другое. А может, не зря Кузнецов обронил, что они еще собираются подняться на поверхность? Продолжить разведку, несмотря ни на что? Надо будет потолковать с ним об этом.
Сегодня он как раз обдумывал предстоящий разговор с военным, а странную женщину-проводника до поры до времени вовсе выкинул из головы.
Тем временем они подошли к переходу в центре зала. Сверху над ступеньками свисал ганзейский флаг, с двух сторон стояли пограничники в черно-сером камуфляже. Здесь кончалась территория Ганзы. Пройдя по переходу, путники спустились по ступенькам на Октябрьскую радиальную. Эта станция выглядела куда более грязной и запущенной, да и строители ее, видно, не заботились особо об украшениях – глазу не на чем было отдохнуть. Квадратные серые колонны, белый потолок без лепнины. Люди здесь были одеты намного беднее и выглядели изможденнее. Прямо сказать, куда более затрапезная станция, да и убирали ее, видно, в лучшем случае по большим праздникам. Не сравнить даже со станциями Красной Линии, где мраморные поверхности обычно натирались до блеска. Но Кошке такая обстановка была не в новинку – станция, где она росла, тоже не отличалась излишней роскошью. Наоборот, ей казалось, что в толпе этих оборванцев затеряться легче.
Часовые, проверив документы, пропустили их в туннель к Третьяковской. Один из них еще долго и косноязычно пытался что-то объяснить, но Кошка слушала вполуха, поглощенная своими переживаниями. В память врезалось лишь настойчиво повторявшееся слово «мертвый», но ей было не до того. Давно уже не приходилось ей бывать так близко от родных мест, и она молилась про себя, чтобы все окончилось благополучно.
В то, что девушка, которую они ищут, жива, ей верилось с трудом, но для Кошки удачным исходом было бы и то, чтобы все они вернулись из этого похода живыми. Рохля сегодня выглядел не таким сонным, как обычно, настроение у него было хорошее, словно он заранее верил, что, Яну они найдут. Кошка хмыкнула про себя. Парень, видно, надеется, что как только они дойдут до места, его девушка сама выбежит им навстречу, как будто все это время только его и поджидала, целая и невредимая. А что, если она давно мертва? Или от перенесенных испытаний превратилась в отупевшее, изможденное существо? Что он будет делать тогда? По-прежнему захочет забрать ее с собой? Да и как он надеется забрать ее у бандитов – те просто так ничего не отдадут, в лучшем случае потребуют выкуп. Впрочем, патронов у Седого, кажется, хватает, но пожелает ли он отдавать их за девчонку?
Страшно, что там может встретиться ей кто-нибудь из прежних знакомых. Если узнают, ей конец. Кошка постаралась, конечно, принять меры, чтобы хоть как-то изменить внешность: намазав щеки жиром, припудрила их потом мукой, а веки натерла пеплом. Подумав, под глазами растерла пепел тоже. На голову повязала черную тряпку на манер банданы. Когда она увидела в осколке зеркала, вмазанном в стену, свое отражение, то чуть сама не испугалась. Теперь она чем-то походила на одну из девушек с отдаленных станций, раскрашивавших лица всеми подручными средствами. Для полного сходства оставалось только намазать поярче рот и нацепить побольше железных висюлек – на одежду, в уши, на шею и даже в нос. Но этого она решила не делать, рассудив, что тогда будет, наоборот, чересчур выделяться. Пока она выглядела скорее изможденной замарашкой. Когда Сергей ее увидел, брови у него взлетели вверх, а Рохля лишь тихо присвистнул. Седой ничего не сказал, но в его глазах она заметила что-то похожее на одобрение. Казалось, он понимал, что заставило проводницу сегодня выглядеть таким чучелом. «Ничего, – подумала она. – Главное, капюшон толстовки натянуть до бровей, чтоб лица не видно было». С ее мальчишеской фигурой можно было издали и за подростка сойти.
* * *В туннеле было сыро, по стенам стекала вода. Кошка то и дело вертела головой по сторонам, но ничего подозрительного пока не видела. Странным ей показалось лишь то, что по пути им никто не встретился: ни бродяги, ни челноки. Это ее слегка насторожило.
Кошка заметила ответвление, уходившее вправо. Насколько она помнила, то был съезд к Новокузнецкой, Павелецкой и Серпуховской. На всякий случай стоило иметь это в виду. Хотя на Новокузнецкой, по ее мнению, ничего хорошего не было, и она надеялась, что туда им не придется отправляться. На Павелецкой радиальной не было гермоворот, и оттуда периодически пыталась прорваться всякая нечисть сверху. Впрочем, Павелецкая кольцевая, кажется, пока держалась за счет радиальной, снабжая ее людьми и патронами. Но обстановка там все равно была тяжелая. По мнению Кошки, для того, чтобы отсидеться, из всех этих станций больше всего подходила Серпуховская, и она решила на всякий случай держать это в памяти. Как ни странно, хотя раньше Кошка жила, казалось бы, недалеко отсюда, у нее не было возможности изучить этот путь как следует. До событий, перевернувших ее жизнь, она почти никуда со своей станции не уходила, а после, наоборот, у нее были веские причины держаться от родных мест как можно дальше.
Чем ближе была Третьяковская, тем больше Кошка беспокоилась. Наверняка она встретит там знакомых – ведь оттуда до Китай-города рукой подать. Зачем, зачем она только согласилась вести группу туда? Всех патронов не заработаешь, а своя шкура дороже. И поглощенная мыслями об одной опасности, она благополучно проглядела другую. Когда появилась очередная развилка, она силилась вспомнить, что там ей объяснял часовой, но, конечно, сделала все наоборот.
