Михаил Михеев - Изгнанники
"Эскалибур" немедленно перенес огонь части орудий главного и среднего калибра на легкие силы французов, поддерживая свои корабли, и одновременно отворачивая в сторону от французских линкоров. Сближение с ними было для русских абсолютно невыгодно, флагман уже получил несколько попаданий. Силовое поле выдержало, но его возможности тоже были не беспредельны. Теперь Соломин был намерен вернуться к первоначально выбранной тактике, которой он хотел придерживаться до того, как увидел спешащий на помощь флот Нового Амстердама. Тактика была простой, как молоток, и столь же надежной - пользуясь преимуществом в скорости и дальнобойности своих орудий держаться вне зоны поражения французов и вести обстрел.
Минусом этой тактики было то, что процент попаданий с такой дистанции был невелик, и уничтожить эскадру противника вряд ли удалось бы. Однако Соломин рассчитывал, что ему удастся или заставить французов отступить, или, нанеся им максимально возможные повреждения, он сам вернется к Новому Амстердаму, где, пополнив боезапас, встретит французов под прикрытием орбитальных крепостей. Сейчас же, в свете того, что вражеская эскадра была уже изрядно переполовинена, имелся неплохой шанс закидать их снарядами до полного уничтожения или потери боеспособности, а потом добить ударами легких кораблей. Увы, проверить состоятельность своего плана в деле Соломину было не суждено.
Два подбитых эсминца, которые все давно уже сбросили со счетов... Логично, в общем-то, что могут исковерканные жестянки с массой, в десятки раз меньшей, чем у линейных кораблей, вооружение которых, и без того слабое, наверняка уже выбито? Да ровно ничего. Тем не менее, именно один из этих корабликов оказал решающее влияние на ход боя.
Неизвестно, кто стоял за пультом этого корабля - капитан, кто-либо из лейтенантов или просто матрос. При таких повреждениях потери в экипаже должны быть колоссальны, а смерть не делает различий между офицерами и рядовыми. Заранее выпущенный из отсеков воздух предотвратил образование ударных волн при взрывах, но сами взрывы никто не отменял, и чудом было уже то, что в напоминающем швейцарский сыр корабле уцелел хоть кто-то, и продолжал работать гиперпривод. И один из уцелевших вел сейчас эсминец в его последнюю атаку - и в легенду.
Свой выбор этот человек сделал осознанно, не бросаясь на врага, подобно пережравшему мухоморов берсерку, а хладнокровно дождавшись, пока линкоры французов окажутся в оптимальной позиции, не менее хладнокровно выбрал себе объект для атаки. После этого эсминец дал ход, форсируя двигатели - на их ресурс и необходимость капитального ремонта после работы в таком режиме всем было уже плевать, ясно было, что пережить этот бой кораблю не суждено. Мгновенно разогнавшись до запредельных скоростей, эсминец броском преодолел отделяющее его от французских линкоров расстояние и, уже разрываемый на куски десятками попаданий, врезался в борт наиболее поврежденному их них, чья малокалиберная артиллерия была уже почти уничтожена и не смогла создать необходимой плотности заградительного огня.
Масса покоя даже этого, устаревшего и изначально небольшого корабля составляла почти пять тысяч тонн, и, хотя она была несравнима с массой линкора, этого хватило. Реакторы даже не взорвались - просто не успели. Столкновение кораблей с работающими гиперприводами превратил обоих в облако атомарной пыли.
Это зрелище на мгновение заставило замереть всех, с обеих сторон. Только компьютеры продолжали управлять огнем, им было все равно, а вот человеческие нервы железными не были. Секунду спустя русские корабли изменили курс, начиная сближение с французскими линкорами, становясь уязвимыми, но выходя на оптимальную для своих орудий дистанцию. Вот только французы, похоже, сломались и продолжать бой уже не хотели. Они слишком хорошо знали, что бывает, когда русские плюют на инстинкт самосохранения - может быть, их и удастся остановить, вот только девять из десяти остановщиков этот бой не переживут. К тому же, после таранного удара эсминца они, очевидно, решили, что экипажи всех кораблей укомплектованы русскими - мысль о том, что голландцы могут быть тоже готовы на самопожертвование, никому в голову почему-то не приходила. Для них было бы, наверное, шоком узнать, что на эсминцах не было ни одного русского - их экипажи были укомплектованы исключительно местными кадрами. А вот сами русские отнеслись к ситуации, как к норме - защищающий свой дом и своих родных человек способен и не на такое.
Готовностью умереть, но победить, французы не славились никогда, и теперь, лишившись, вдобавок, своего изначального огневого превосходства, они начали отворачивать, пытаясь разорвать дистанцию и фактически оставляя на съедение русским и потерявшие ход корабли, и второй авианосец, поврежденный, но все еще сражающийся, и свои легкие силы. Каждый спасался в одиночку, и если сохранившие ход и приличную фору в дистанции линкоры не преследовали, ограничившись несколькими залпами вдогонку, то на авианосец, крейсера и эсминцы, оставшиеся практически рядом, обрушилась совокупная мощь четырех русских кораблей. Именно в тот момент и прозвучал знаменитый "Приказ о пленных", ставший традицией для флота Нового Амстердама. Корабли его с тех пор не сдавались сами, а их экипажи считали сдающихся в плен врагов недостойными статуса человека.
Из огневого мешка сумел вырваться один-единственный крейсер, который, в свою очередь, изобразил таранный удар, а потом, пользуясь снижением эффективности огня русских из-за резкого маневра уклонения, в свою очередь резко изменил курс и проскочил. Конечно, досталось ему серьезно, но он проскочил, остальным так не повезло - русские не повторяли прежних ошибок, распределив цели и сосредоточенным огнем выбивая одного противника за другим. Это был уже не бой, а избиение. А покончив с легкими кораблями и всадив в авианосец не менее десятка торпед, от чего он просто развалился, русские взялись за потерявших ход французов, с которыми уже азартно перестреливались амстердамские крейсера.
Трофеями в том сражении стали два сильно поврежденных линкора, из которых, тем не менее, можно было собрать один боеспособный, благо корабли были однотипные, и авианосец. У него повреждения были незначительными, и экипаж уже практически закончил ремонт гиперпривода, когда "Эскалибур", подойдя "на пистолетный выстрел", выбросил две волны абордажников на десантных ботах. Теоретически, многочисленный экипаж авианосца мог оказать им сопротивление, и, возможно, отбиться, а выпустив собственные боты, даже нанести повреждения русскому флагману, однако делать все это пришлось бы под огнем бьющих в упор крупнокалиберных орудий. Французы предпочли сдаться - и ошиблись. Их просто вышвырнули в космос без скафандров, равно как и экипажи линкоров. Эскадра вторжения перестала существовать.
Позже, уже когда победители вернулись на Новый Амстердам, когда закончилось чествование победителей, плач родителей по погибшим детям и установка соответствующих ситуации памятных символов, а по корпусам искалеченных кораблей муравьями поползли рабочие, ужасающиеся масштабам предстоящего ремонта, выяснилось, что пленные все же есть. Целых четыре человека. Эти четверо были пилотами торпедоносцев, которые провели первую, самую удачную атаку французов, и они были несказанно удивлены тем, что их не только подобрали, но и отнеслись со всем возможным уважением. Для Соломина же в этом ничего удивительного как раз не было - психология русских успешно приживалась на Новом Амстердаме, и тяжелая, но решительная победа над превосходящим противником, очень этому способствовала. Дайте народу, людям, которые привыкли чувствовать себя ущербными и слабыми, возможность почувствовать себя героям, убедите их в собственных силах - и вы получите хищников, готовых зубами рвать кого угодно, но не вернуться в прежнее униженное состояние.
Через месяц примерно на Новый Амстердам прибыл новый французский посол - официально никакой войны не было, просто посольство Франции было эвакуировано, точнее, точнее, его служащие отозваны для консультаций, так это официально звучало. Впрочем, как раз в этом не было ничего удивительного, так произошло в большинстве посольств - знали, козлы, о грядущее драке. Ну, прибыл - и прибыл, его приняли не то чтобы тепло, но спокойно. Правда, на церемонии вручения верительных грамот Соломин поинтересовался, куда же делся предыдущий. Из многословного и витиеватого ответа посла (истинный дипломат, блин!) стало ясно, что тот снят с должности за допущенные ошибки. Проще говоря, за то, что не сумел правильно оценить оборонительный потенциал Нового Амстердама. Ну, то, что посольства во все времена связаны с разведкой, общеизвестно, возмущаться глупо и бессмысленно, поэтому Соломин воспринял смену дипломатов, как должное. В смысле, совершенно безразлично, враг есть враг, а как его зовут - так ли уж это важно?
