Алексей Доронин - Поколение пепла
По дороге к ним присоединился двоюродный брат Алисы с несколькими своими приятелями – все на лошадях и при винтовках, с виду сущие монголы. Он был черноволосый, смуглый и почти такой же свирепый, как она. После казни Зырянова они сочли изгнание хорошей альтернативой трудовому лагерю.
Они были первыми, но вскоре Колонию пополнила пестрая компания других, также выселенных Богдановым за разные прегрешения. К зиме их число выросло до пятисот человек – оптимум для того, чтобы избежать генетического вырождения.
А в январе они встретили коренных прокопчан. Тех оставалось не больше двух сотен, разбросанных по всей территории города. Все они были старше сорока и явно собирались доживать последние дни. Никто из них не знал Сашу, но, к его удивлению, некоторые знали когда-то его отца. Им ничего не оставалось, кроме как принять новых соседей.
По своему устройству то, что получилось, было анархической вольной коммуной. В чем-то похожей, а в чем-то отличной от той, которую они нашли на Урале. Здесь у них было гораздо больше беспорядка.
Впрочем, пятьдесят человек из бывших уральцев попали в конце концов сюда, и среди них был и Краснов.
– А ты чем провинился? – спросил Александр Славу-КПСС, найдя его в первый же день за работой по рытью колодцев. Из старых довоенных вода давно ушла.
– Я сказал нашему солнцеликому, что он ничего не понимает в фундаментах.
– И все?
– Ну, вместо «ничего» я сказал другой аналог… Но я, блин, не знал, что у нас есть закон об оскорблении величества, мать его растуда.
– Ты сказал ему про фундаменты лично? – уточнил Данилов.
– Да не, на стройке. При всей смене.
«Ну и болван же ты, коммунар, – подумал Александр, вслух ничего не сказал. – В средневековье надо вести себя по-средневековому. А в Азии – по-азиатски. Ломать шапку, чтоб не сломали хребет».
Самому ему дискурс расторопного слуги давался хорошо, и с виду нельзя было догадаться, что он исполнен внутренней иронии.
Данилов понимал, как рассуждал Богданов. Ему сказали резкость и поставили под сомнение его всезнание и всеведение. Он бы скорее простил того, кто послал его по матушке наедине. А этот бедолага оскорбил не его лично, а институт власти, который православный сурвайвер считал священным.
* * *Прямо за их забором текла река. Прежний грязный ручей Аба, или Абушка, после всех разливов превратился в неширокий, но полноводный поток, который и не думал пересыхать. Он не был чистым, но в нем водилась рыба.
Улица Глубокий Яр – вот как раньше называлось это место, и название себя оправдывало. Казалось, эти места состояли из сплошных яров-оврагов. Тем не менее деревня расположилась именно здесь и медленно переваривала остатки города, разбирая руины торговых центров и автосервисов, как когда-то арабы растаскивали египетские пирамиды.
В один из дней Александр пришел с похода на речку, светясь от счастья.
– Вот. – На стол, разбрызгивая во все стороны воду, шлепнулись две небольших рыбины в белесой прозрачной чешуе. И хотя определить их видовую принадлежность было трудно, выглядели они вполне съедобными.
– Ты не представляешь, каких трудов мне это стоило.
Жена всплеснула руками:
– А она не опасная?
– Да вроде не кусается уже.
– Я про радиацию.
– Не знаю. Представляешь, во всей нашей деревне нет счетчика, – сказал он. – А тебе разве станет легче, если ты будешь знать, сколько рентгенов съедаешь на обед?
Уха получилась просто замечательная.
Через полчаса Данилов сидел, откинувшись, в стареньком кресле с книжкой в руке. Вкусная еда и тепло настроили его на оптимистический лад.
На мрачные мысли его натолкнула перегоревшая лампочка.
Да, деградация техносферы шла полным ходом, и их быт приближался к быту крестьян дореволюционной деревни. Электричество становилось экзотикой и роскошью, сложные приборы давно сломались. Секрет рафинирования не был утрачен, и если где-то в Заринске сахар из свеклы производился в крошечных объемах, то до Прокопьевска он не доходил. Даже соли, и той постоянно не хватало. Поэтому они были рады любому разнообразию в своем меню.
Александру пришлось освоить не только профессию рыбака, но и ремесло плотника. Он всегда быстро учился. Если он чего-то и не умел, то лишь потому, что за него в прежней жизни это делали другие. Но как только возникала острая потребность, Данилов, скрепя сердце и засучив рукава, сам овладевал новым видом деятельности. Поправить старый дом оказалось не легче, чем выучить три иностранных языка, но он справился.
Сказать, что они были бедны, было бы неверным. Натуральное хозяйство не подразумевает излишков – что не съели, то на разведение. Что не на разведение, то съесть.
Продукты, которые поселенцы привезли с собой, закончились за пару месяцев. Дальше им предстояло обеспечивать себя самим. Но сельское хозяйство в первые годы их часто подводило – если бы не леса и реки, они бы умерли с голоду.
* * *Много воды утекло с тех пор, как они обосновались на этом месте. В день, который Данилов вспомнит и отметит потом как важный, они с Алисой крепко поссорились. Они ссорились часто, когда он возвращался с пустыми руками, и в тот раз ссора не была какой-то из ряда вон выходящей.
День начался дурным предзнаменованием – с похорон.
Сколько неприятных сюрпризов раскидывает жизнь у человека на пути; пряча их, словно мины – даже если десять минуешь, одиннадцатая твоя. И в прежнем мире звонок в полпервого ночи редко сообщал вам, что вы выиграли в лотерею.
«Есть определенные плюсы в том состоянии, когда у тебя мало близких людей, – размышлял Данилов, пока несли гроб. – Всего один-два человека. Зато вероятность потерять кого-то из них именно в этот год очень мала».
Пока смерть забирала только тех, кто стоял на границе Сашиного круга, но внутрь не входила.
Болезнь дала Мяснику еще четыре года. Умирал он спокойно и с достоинством, заковыристо матерясь весь день, а потом просто закрыв глаза. После него осталось трое сыновей от разных женщин, и это только те, про которых было известно.
На старом кладбище, которое они «оживили» новыми могилами, Данилов хотел зачитать эпиграф к роману «По ком звонит колокол» про то, что никто из людей не остров, но головная боль заставила его отказаться от этой идеи. И он просто молча стоял и мял носовой платок.
По дороге домой Александр думал о прошлых и грядущих утратах. Он решил, что уход друзей, близких и даже дальних надо воспринимать как потери отряда, штурмующего безымянную высоту. Невозможно без жертв. Нельзя. За все надо платить. И, даже если кажется, что побед нет, победы – это само поддержание жизни, огня внутри нас каждый новый день. Иногда, чтобы вспомнить молодость, Данилов посещал руины, пошел он туда и в этот раз. Ему надо было побыть одному, чтобы разобраться с мыслями.
