Конец века (СИ) - Респов Андрей
Несмотря на морось и периодически усиливающийся дождь, тело всё равно покрылось липкой просоленной плёнкой. Рваные брюки благодаря потовым и солевым разводам приобрели причудливую камуфляжную расцветку.
Затащив последнюю пару мешков, я решил немного полежать прямо здесь, на дощатом полу вагона. Неожиданно всплыли ещё яркие воспоминания о лагерном эшелоне. Я лежал, тупо уставившись в щелястый потолок, с которого медленно капала скапливающаяся дождевая вода, и поэтому пропустил момент, когда меня окликнул экспедитор.
— Удивляешь, Гяур, — тем не менее голос Зелимхановича не выдавал и нотки волнения. В руках гробовщик держал небольшую стопку бланков. На отвороте верхнего типографским шрифтом значилось «Накладная».
Я встал, зачем-то отряхивая безвозвратно испорченные штаны.
— Я же обещал, — пожал я плечами, — ну что, всё на сегодня? Пойду-ка, ополоснусь и переоденусь с вашего разрешения.
— Иди, иди Гяур. Потом не забудь, зайди в контору за расчётом, — Ахмат Зелимханович отошёл от дверей вагона, его шаги заглушил шелест дождя.
Кое-как приведя себя в относительный порядок, натянул на ещё влажное от воды тело джинсы и рубашку, отложив в памяти необходимость в следующий раз обязательно взять с собой мыло и полотенце. Мало ли что грузить придётся.
В своей конторе гробовщик что-то записывал в большую амбарную книгу. Завидев меня, кавказец отложил писанину и полез в стол.
— Вот, получи и распишись в ведомости. Пятьсот двадцать восемь рублей. Копейка в копейку, — я невольно раскрыл рот, — бери, бери, заработал, Гяур. Настоящий джигит! А с первого взгляда и не скажешь. Вот на этом листке напиши пока фамилию, имя, отчество, место прописки, дату и год рождения. В следующий раз принесёшь паспорт.
После подписи я взял деньги и всё ещё не решался сунуть их в карман. Потом, почти не раздумывая, отсчитал сотню и положил её на стол рядом с книгой, в которой вёл записи гробовщик.
— Спасибо вам, Ахмат Зелимханович, за доверие и уважение.
Кавказец пристально глянул мне в лицо. Взгляда я не отвёл, лишь немного отступил со стола. Гробовщик кивнул, смахнув купюры в выдвижной ящик.
— Правильно, Гяур. Уважение главное. Вот тебе номер моего рабочего телефона. Звони мне каждый день, утром и вечером, справляйся о работе. Понадобишься, приглашу.
— А как же второй вагон?
— Пару дней подождёт. Мы его пока брезентом накрыли. У меня машин на всё не хватит. На базе тоже свободных нет. Осень! Овощи привезли, и ликёроводка на подходе. Короче, скоропортящееся, а с бутылками глаз да глаз нужен. Превысим бой — мне же и отвечать. Но ты всё равно звони, Гяур. Таком крепкому джигиту работа всегда найдётся.
— Спасибо ещё раз, Ахмат Зелимханович!
— Голодный? — остановил меня гробовщик.
— Есть такое, — не стал я кокетничать.
Кавказец встал, подошёл к стоявшему в углу конторы старому платяному шкафу великанских размеров. Скрипнула створка.
— Сумку свою давай, джигит, — я молча расстегнул и подал ему свою спортивку. Зелимханович завозился, послышался глухой металлический перестук, — я в твоём возрасте всё время кушать хотел. Кушать и женщину! Днём и ночью! Держи, Гяур, тут консервы. Будешь честно работать — никогда не останешься голодным. Мужчина должен хорошо есть. А ты хорошо работал. Да! Всё. Иди уже, — Зелимханович махнул рукой и вернулся за стол, а я, прижав потяжелевшую сумку к груди, вышел за дверь.
Рассчитываясь со Степанычем и Андреем, которые устало курили у начала пассажирского перрона, щурясь от табачного дыма и поглядывая на начавшее светлеть пасмурное небо, напросился водителю газона в попутчики.
— Бывай, Геракл, — кашлянул-хохотнул Степаныч, высаживая у меня на перекрёстке в двух кварталах от общаги, — Совет хошь? Следующим разом с тебя простава грузчикам. Ежели хочешь работать без проблем, прихвати кое-чего и для бригадиров. Да не шикуй особо, дорого внимание. Усёк?
— Спасибо, Степаныч. Усёк, как не усечь. Бывай, спасибо, что подвёз.
Уточнив у водителей время (было уже четверть восьмого) поспешил в общагу. На троллейбусе я бы точно к началу занятий опоздал. А тут такая оказия. Маршруток же ещё и в природе не существует. А тратить свой первый заработок на такси — примета плохая. Станешь деньги транжирить — они на тебя обидятся и уйдут.
Блин, ещё бы на клык успеть что-нибудь закинуть из кровно заработанного. А то желудок уже сам себя переваривать начал.
Моё утреннее явление в комнате никого не удивило: чем хороша общага — по большому счёту, всем плевать где ты шлялся всю ночь. Разве что бросят мимоходом какую-нибудь избитую пошлую шутку, типа «гандонов хватило?» или «неспящему в СССР, чтобы Кремль стоял!»
Я выгрузил в старый холодильник «ЗИЛ» почти все банки, которыми снабдил меня Зелимханович. Вышло немало: тут тебе и сайра в масле, и сгущёнка и целых четыре банки свиной тушёнки! Настоящее богатство по нынешним временам.
По-быстрому вскрыл одну и, заглатывая пищу, словно удав, расправился за пару минут с тушняком под слегка зачерствевшую горбушку серого хлеба. Запив всю эту прелесть тепловатой водой из чайника, почувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Чай заваривать было некогда. Тем более, тот, что был у нас, турецкий в жёлтой килограммовой пачке требовалось минут десять чуть ли не кипятить, чтобы заварился. «Пьём за дружбу и любовь в дружеских беседах!» — вспомнился мне его дурацкий рекламный слоган.
— Ого, Гавр, да ты со славной добычей! — заглянул мне через плечо, вернувшийся из умывальника свежевыбритый и пахнущий одеколоном Мурат, — откуда дровишки?
— На железку грузчиком устроился.
— Фига се! Да ты гонишь! — Мурат немедленно зацепился, — там же место в бригаде не меньше куска стоит!
— Мне родственник помог, словечко замолвил и денег занял. В течение месяца частями отдам. Всё равно испытательный срок. Ставят на самую тяжёлую работу, — я решил воспользоваться присутствием всех своих соседей и выдал заранее подготовленную версию. Родственная протекция на Кавказе, как, впрочем, и во всей России, дело обычное. Лишних вопросов вызвать не должна. Ну не объяснять же мне каждому в отдельности? Но я не учёл неуёмную натуру Мурата.
— Не свисти, Гавр. Какой такой родственник? Там всем нохчи заправляют. Или ты веру сменил?
— Не зуди, Мурик. Мой дядя в своё время работал с Ахматом Зелимхановичем, экспедитором на железке. Вот и договорился, — решил я добавить достоверности и попал в десятку. Лицо Мурата слегка вытянулось от досады, и он стал похож на монгольского идола. Зависть — это тяжкий грех. По себе знаю.
— Э… — туркмен не знал, что ответить, но желание зарубиться по инерции не отпускало.
— Ты, Мурик, мне лучше ответь, это твои кореша тут вчера вечером нам всю комнату шмалью прокоптили?
— Чего-о-о? Поосторожнее на поворотах, Гавр! Тебе оно надо?! — мгновенно переключившись, закусил удила Мурат.
— Ой, надо, дружище, надо. Мне до твоих приятелей дела нет. Но и самому под статью подставляться не хочется. Да и здоровье дорого. Комната у нас общая. Хочешь дурь курить или друзьям комнатку для этого предоставлять, спроси разрешения у меня и остальных. Мы люди с пониманием, — я подмигнул внимательно слушающим наш диалог соседям, — пойдём часик-другой погуляем. Я ведь правду говорю, Сань, Ром? — обратился я к собиравшимся на занятия студентам.
Те от неожиданности и щекотливости обсуждаемой темы замешкались с ответом. Оно и понятно. Молча выражать недовольство или возмущаться за глаза все мастаки. А вот предъявить в глаза… Благодаря опыту прожитых реальностей, сейчас у меня это получалось легко и непринуждённо. Что не скажешь о реальном студенческом прошлом.
Эх, прав был Михаил Афанасьевич, вложив бессмертные в слова в уста Иешуа Га-Ноцри: «Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков…»
— Да ты…Гавр, совсем страх потерял? Ты куда лезешь? — видя отсутствие явной поддержки от остальных, стал бычить туркмен.
— Стопэ, Мурик! — я поднял руки ладонями от себя, — против тебя у меня претензий нет. Просто хочу довести информацию: если повторится подобная хрень, огребёшь и ты и те, кто в моём присутствии здесь запалит хоть один косяк.
