Борис Орлов - Будь готов!
…В последнем селении, что я посетил по пути своему, не дали мне ничего. Но остались у меня три сухаря и мед, что я собрал в дупле диких пчел, одурманив их дымом, и ягоды, что нашел я вчера на пути своем. Неужели не достанет мне этой трапезы, дабы укрепить силы мои на пути подвига?..
…Блажен, кто вкусит вечерю во Царствии Твоем, но Ты уже на земле приобщил меня к блаженству. Сколько раз Ты простирал мне Божественной десницей Тело и Кровь Твою, и я, многогрешный, принимал эту святыню и чувствовал Твою любовь, несказанную, сверхъестественную. Слава Тебе за непостижимую живительную силу благодати; Слава Тебе, воздвигшему Церковь Свою, как тихое пристанище измученному миру; Слава Тебе, возрождающему нас животворящими водами крещения; Слава Тебе, Ты возвращаешь кающимся чистоту непорочных лилий; Слава Тебе, неиссякаемая бездна прощения; Слава Тебе за чашу жизни, за хлеб вечной радости; Слава Тебе, возведшему нас на небо; Слава Тебе, Боже, во веки!..
…Молитва моя горяча и искренна. Ни зверь, ни птица не потревожили меня, не прервали меня. Поклоны земные, поклоны поясные… Господи, узри мое рвение! Даруй мне умение и мудрость, дабы просветил я встретившихся мне и они уверовали!.. …Что моя хвала пред Тобой! Я не слыхал пения херувимов — это удел высоких душ, но я знаю, как хвалит Тебя природа. Я созерцал зимой, как в лунном безмолвии вся земля тихо молилась Тебе, облеченная в белую ризу, сияя алмазами снега. Я видел, как радовалось о Тебе восходящее солнце и хоры птиц гремели славу. Я слышал, как таинственно о Тебе шумит лес, поют ветры, журчат воды, как проповедуют о Тебе хоры светил своим стройным движением в бесконечном пространстве. Что моя хвала! Природа послушна, а я — нет, пока живу, я вижу любовь Твою, хочу благодарить, молиться и взывать. Слава Тебе, показавшему нам свет; Слава Тебе, возлюбившему нас любовью глубокой, неизмеримой, божественной; Слава Тебе, осеняющему нас светом, сонмами ангелов и святых; Слава Тебе, всесвятый Отче, заповедавший нам Твое Царство; Слава Тебе, Дух Святой, животворящее солнце будущего века; Слава Тебе за все, о Троице Божественная, всеблагая; Слава Тебе, Боже, во веки!..
— Слышь, Слава, — голос идет у меня из-за спины. — Ты стой, как стоишь, и руки на виду держи!
Глава 3
Я обернулся на голос и не увидел ничего. Что это? Кто говорит со мной?..
— Чего вертишься, как угорь на сковородке? — голос негромкий, но твердый. И снова идет из-за спины…
Снова поворачиваюсь. Прямо передо мной — ничего, хотя…
Из дальних кустов на меня смотрит своим холодным зрачком ствол оружия…
— Слава, тебе же русским языком сказано: стой, как стоишь! — другой голос, тоже твердый, тоже негромкий. Но в нем чувствуется сила, привычка повелевать…
Я снова оборачиваюсь. Беззвучно раздвигаются ветви кустов и неслышно, словно тень, ко мне шагает человек в одежде странного, бурого цвета, с красной косынкой на шее. Подойдя ближе, он интересуется:
— Оружие есть? — и когда я отрицательно мотаю головой, вздыхает, — Ты откуда такой взялся, Слава?
— Почему Слава? Я — Алексий, инок Новониколаевского монастыря, что на Уральских горах…
Человек в красной косынке удивленно смотрит на меня и некоторое время молчит, видимо что-то соображая. Мне, наконец, удается разглядеть его получше. Совсем молодой, даже моложе меня, но вот глаза… Глаза холодные, жесткие. Словно два стальных меча. И в них нет Бога…
Он переспрашивает:
— Алексей? Дела… Тезка, значит…
— Нет, не Алексей — смиренный инок, иеромонах-просветитель Алексий. Можно просто: отец Алексий…
— Почему отец? — парень в красной косынке выглядит озадаченным. — Ты ж не отец… А-а, понял! У вас в племени, наверное, принято называть «отцами» всех, у кого есть дети, да?
— У меня нет детей, сын мой…
— Ты чего плетешь? — парень явно поражен. — Какой я тебе сын?! Да моего отца вообще Борисом звали!
Я не заметил, как и когда это произошло, но теперь мы на поляне уже не одни. Нас обступило еще человек десять. Самого разного вида и пола, но их всех объединяют три обстоятельства: все они молоды, а некоторые — просто дети; все они вооружены и у каждого на шее — красная косынка. И есть еще четвертое: в глазах у них нет света. Нет Бога…
…Вот же блин, наткнулись на кого-то — не пойми кого! Он что, сумасшедший, меня своим сыном называть? Чайка, которая подошла к нему со спины, выразительно постукивает пальчиком по лбу. Маринка огорченно вздыхает. Действительно, жаль: такой молодой, а уже головой повредился. Негуляев сокрушенно качает головой. Его тоже можно понять: источник информации из психа — никакой. Тихонов, Сергиенко и начкар Левченко фыркают, перемигиваются и видно еле сдерживаются, чтобы не захохотать в голос. И, похоже, единственное, что их удерживает — так это присутствие мальков. Смеяться над инвалидами непозволительно для пионера…
— Видишь ли, сыне, — снова начинает этот дурно пахнущий, грязный придурок, — все мы — суть есть дети божие. Но некоторые из нас — те, кому отверзлись врата…
— Постой, постой… Кто кому врезал?
— Не «врезал», сыне, а «отверзлись». Ну, открылись, если по мирскому. Те, кому открылись врата благодати господней…
— Так, понятно, — вот же ж свезло! Нашли, блин, чудика! Но закон пионеров гласит: «Пионер всегда готов помочь инвалиду, больному, ребенку, человеку преклонного возраста и женщине, готовящейся стать матерью». Даже если этот больной — больной на голову…
— Слушай, Леха, ты ж, наверное, голодный. Пойдем, покормим тебя. Да и санитарам тебя осмотреть, наверное, нужно… — вот как бы ему еще про гигиену сказать? — Только знаешь, что? Давай-ка, друг, мы сперва с тобой к ручейку пройдемся. Руки помоем и вообще…
Он кивает головой, произносит что-то непонятное, типа: «Благослови тя бог, сыне», и мы отправляемся к нашей стоянке. За нами топают все остальные, кроме часовых, которые снова занимают свой пост.
Я отчетливо слышу, как сзади жалостливо вздыхает Маринка Семенова:
— Жалко паренька. Такой молодой…
…Я иду следом за парнем, который вышел ко мне первым. Он уверенно и совершенно бесшумно шагает по лесу. Такой походкой ходят кошки. И рыси. Не оборачиваясь, он командует:
— Димка! Пошли кого-нибудь мыло нам принести. И полотенце. И зубную щетку с порошком. Марин, поможешь мне?
Сзади слышится девичий голос «Угу». Парень сворачивает и через несколько десятков шагов мы оказываемся на берегу небольшого ручейка.
Мой проводник Алексей оглядывает меня, затем снимает с себя куртку, тонкую облегающую тело фуфайку… Господи Боже! Сколько у него шрамов! Это не когти диких зверей рыкающих, это что-то другое…
— Сыне, а какие же звери столь страшно тебя уязвляли?
После небольшой паузы он усмехается:
— Двуногие, тезка, двуногие. Выродни, скандинавы, оленеводы… Да мало ли кто? Ты, это, давай свое шмотье тоже скидывай.
— Постойте! Что вы собираетесь делать?..
…Парень смотрит на нас испуганно… Да нет, не испуганно, а как-то настороженно, что ли…
— У меня нет ничего, любезные чада, что могло бы вас заинтересовать. Вот, — и он широким жестом протягивает нам с Маринкой свою сумку.
— Да ты не бойся, дурачок, — ласково воркует Семенова. — Тебе ж лучше станет, если отмоешься…
Она подходит к нему поближе и, крепко ухватив за рукава его балахона, пытается его стянуть.
— Отойди, греховодница! Изыди, сатана! — взвизгивает Алексей, пытаясь вырваться из цепких рук Маринки.
Но не тут-то было… Через секунду-другую наш шизик-найденыш уже разоблачен, разут и засунут в ручей по плечи. Примчался малек с мылом и прочими причиндалами для умывания. И закипела работа…
— Товарищ старший звеньевой, у него не одежда, а санаторий для вшей, — озабоченно сообщает Семенова. — Может, ему что из запасного отдать? Или из трофейного?
Молодец, Маринка! Я как-то об этом и не подумал. Вот что значит женский взгляд…
— Эй, Васек! — малек вытягивается в струнку. — Слушай, сбегай к Негуляеву, скажи ему, чтобы подобрал какие-нибудь шмотки для нашего гостя. И пулей со шмотьем сюда!
— Пусть Чайка и Лиза Маленькая подбирают, — добавляет Семенова. — Они его размеры лучше запомнили…
…Какой стыд! Боже мой, какой позор! Женщина, сосуд греха, разоблачила меня, а я даже не смог вырваться! Правда, приятно, что удалось помыться с мылом, но их нахальные руки, которые вертели меня, словно слепого кутенка!
А моя ряса?! Моя скуфья?! Я не успел даже глазом моргнуть, как они просто унесли их куда-то. Вытащенный из ручья, я снова оказался в немилосердных руках моих мучителей, растираемый грубым холстом. Затем меня облачили в мирское одеяние и девица спросила своего начальника:
— Товарищ старший звеньевой, может его еще и постричь?
Я не успел возразить, как Алексей Товарищ Старший Звеньевой, ответил:
