Сьюзен Коллинз - Воспламенение
— Давай посмотрим, как это сочетается с улыбкой? — произносит он мягко. Это напоминание о том, что через минуту вокруг снова будут камеры. Мне удается приподнять уголки своих губ. — Так сойдет.
Когда все мы собираемся, чтобы спуститься на обед, я вижу, что Эффи не в духе. Конечно, Хеймитч не сказал ей, что случилось на площади. Я бы не удивилась, если бы Цинна и Порция знали обо всем, но, кажется, есть негласное соглашение не посвящать Эффи в дурные новости. И все же пройдет не слишком много времени, прежде чем она узнает о проблеме.
Эффи просматривает расписание вечера, затем отбрасывает список.
— А потом, слава Богу, мы все сможем сесть в поезд и убраться отсюда, — говорит она.
— Что-то не так, Эффи? — спрашивает Цинна.
— Мне не нравится, как с нами обращаются. Закидываю нас в грузовики и запирают. А где-то час назад я решила осмотреть Дом Правосудия. Я кое-что понимаю в художественном оформлении, вы же знаете, — говорит она.
— О, да, я слышала об этом, — говорит Порция, прежде чем пауза становится слишком долгой.
— Так вот, я просто осматривалась вокруг, потому что районные развалины будут на пике моды в этом году, когда ко мне подошли два
Миротворца и велели идти обратно в нашу часть. Один из них фактически толкал меня оружием! — рассказывает Эффи.
Я не могу не думать о том, что это непосредственный результат нашего, моего, Хеймитча и Пита, исчезновения сегодня днем. Это немного успокаивает меня: похоже, Хеймитч был прав. Пыльный чердак, на котором мы разговаривали, никем не контролировался. Хотя, могу поспорить, теперь это изменилось.
Эффи выглядит настолько взволнованной, что я, неожиданно даже для себя, обнимаю ее.
— Это ужасно, Эффи. Может, нам вообще не следует идти на обед? По крайней мере, пока они не извинятся. — Я прекрасно понимаю, что она никогда не согласится на это, но она хотя бы прекратит жаловаться и ей станет немного легче.
— Нет, я справлюсь. Это часть моей работы — выдерживать все взлеты и падения. И мы не можем позволить вам двоим пропустить обед в вашу честь, — говорит она. — Но спасибо за предложение, Китнисс.
Эффи ставит нас в определенном порядке для нашего выхода. Сначала приготовительная команда, потом она, стилисты, Хеймитч. Пит и я, конечно, пойдем последние.
Где-то внизу начинают играть музыканты. Поскольку первая часть нашей процессии начинает спускаться, мы с Питом беремся за руки.
— Хеймитч говорит, что я не должен был кричать на тебя. Ты всего лишь следовала его командам, — говорит Пит. — И я совру, если скажу, что не скрывал ничего от тебя в прошлом.
Я помню свой шок в тот момент, когда Пит признался в своей любви ко мне перед всем Панемом. Хеймитч знал об этом, но ничего не сказал мне.
— Кажется, я покалечила несколько вещей после того интервью.
— Только вазу, — говорит он.
— А твои руки? Но нет никакого смысла вспоминать все это сейчас, так ведь? Не после того, как мы пообещали быть честными друг с другом.
— Никакого смысла, — соглашается Пит. — Мы стоим наверху лестницы, давая Хеймитчу фору в пятнадцать шагов, как и велела Эффи. — Ты правда целовала Гейла только раз?
Я поражена, но отвечаю:
— Да.
Неужели после всего, что случилось сегодня, это единственный вопрос, волнующий его?
— Пятнадцать. Давай сделаем это.
Свет ударяет в нас, и я натягиваю на лицо самую великолепную улыбку, какую только могу. Мы спускаемся по ступенькам и попадаем в череду официальных обедов, церемоний и поездок в поезде. Каждый день одно и то же. Проснулся. Оделся. Прошел через приветствующую тебя толпу. Послушал речь в свою честь. Выдал слова благодарности в ответ, но теперь только те, которые предоставил нам Капитолий, никаких личных комментариев. Иногда небольшие экскурсии: море в одном из Дистриктов, высокие леса в другом, уродливые фабрики, поля пшеницы, зловонные заводы. Одеваешься в вечернее платье. Посещаешь обед. Поезд.
Во время церемоний мы торжественны и почтительны, но всегда рядом, держимся за руки. На обедах мы обезумевшие от любви друг к другу. Мы целуемся, мы танцуем, мы стараемся попасться на попытках осторожно прокрасться подальше, чтобы побыть наедине. А в поезде мы печальны, пытаемся оценить, какой эффект мы произвели.
Даже без наших личных речей, которые могут вызвать неповиновение (само собой, то, что мы сделали в Дистрикте-11, было вырезано до того, как это показали), мы можем чувствовать что-то в воздухе, словно что-то вот-вот вскипит и выплеснется. Не везде. Некоторые толпы похожи на стадо уставшего рогатого скота, так обычно, насколько я знаю, выглядит Дистрикт-12 во время Тура Победителя. Но в некоторых — особенно в Восьмом, Четвертом и Третьем — в лицах людей при виде нас появляется неподдельный восторг, а под восторгом — ярость. Когда они скандируют мое имя, это больше похоже на крик, чем на приветствие. Когда Миротворцы приближаются, чтобы успокоить буйствующую толпу, это только усиливает их крики, вместо того, чтобы остановить. Я понимаю, что нет ничего, что бы я могла сделать, чтобы изменить это. Никакая демонстрация любви, насколько бы правдоподобна она ни была, не остановит это. Если мой трюк с ягодами был актом временного безумия, то этих людей оно тоже охватило.
Цинна начинает сужать мою одежду на талии, приготовительная команда беспокоится о кругах под моими глазами.
Эффи пыталась давать мне таблетки, чтобы я могла поспать, но они не помогли. Не слишком хорошо. Я заснула только для того, чтобы проснуться от кошмаров, которые увеличились в своем числе и силе. Пит, тратящий большую часть ночи на то, чтобы бродить по поезду, услышал, как я кричу, потому что я изо всех сил старалась сбежать из окутывающего меня тумана от лекарств, которые просто продлили мои кошмарные сны. Ему удалось разбудить и успокоить меня. Тогда он лег ко мне в кровать, чтобы обнимать меня, пока я не засну снова. После этого я отказалась от таблеток. Но каждую ночь я позволяю ему ложиться со мной. Мы боремся с темнотой так же, как мы делали это на арене, обнимая друг друга, защищая друг друга от опасностей, которые могут прийти в любой момент. Ничего больше не происходит, но наше соглашение очень быстро становится предметом для сплетен в поезде.
Когда Эффи начинает читать мне по этому поводу нотации, я думаю: хорошо. Быть может, это дойдет до президента Сноу. Я обещаю ей быть более осторожной с этим, но не выполняю обещания.
Так постепенно мы подбираемся ко Второму и Первому Дистриктам, что само по себе ужасно. Катон и Мирта, трибуты из Дистрикта-2, могли бы вернуться домой, если бы не мы с Питом. Я своими руками убила Диадему и парня из Дистрикта-1. Пока я пытаюсь избежать взглядов в сторону его семьи, я выясняю, что его зовут Марвел..[9] Как я могла не знать этого? Полагаю, до Игр я не обращала на него внимания, а после — не хотела знать.
К тому времени, когда мы добираемся до Капитолия, мы в отчаянье. Наши постоянные выступления вызывают в толпе обожание. Нет никакой опасности восстания здесь, среди привилегированных, среди тех, чьи имена никогда не помещаются в шары для Жатвы, чьи дети никогда не погибают за мнимые преступления, случившиеся годы назад. В Капитолии никого не нужно убеждать в нашей любви, но мы все еще надеемся, что, возможно, сможем убедить тех, кого не удалось, в Дистриктах. Независимо от того, что мы делаем, кажется, что этого слишком мало, что это слишком поздно.
Когда мы возвращаемся на наш этаж в Тренировочном центре, у меня возникает идея публичного предложения руки и сердца. Пит соглашается на это, но потом надолго исчезает в своей комнате. Хеймитч велит мне оставить его в покое.
— Я думала, он хотел этого, так или иначе, — говорю я.
— Но не так, — отвечает Хеймитч. — Он хотел бы, чтобы это было по-настоящему.
Я возвращаюсь в свою комнату и ложусь под одеяла, пытаясь не думать о Гейле… и вообще ни о чем.
В тот вечер перед Тренировочным центром мы отвечаем на целый ряд вопросов. Цезарь Фликермен все в том же костюме, мерцающем, словно звездное небо, с его по-прежнему синими волосами, губами и веками, безупречно проводит нас через все интервью. Когда он спрашивает о будущем, Пит опускается на одно колено, кладя руку на сердце, и просит меня выйти за него. Я, конечно, соглашаюсь. Цезарь в восторге, публика в истерике, вокруг кадры, показывающие толпу всего Панема, опьяненную счастьем.
Сам президент Сноу неожиданно спускается к нам, чтобы поздравить. Он жмет руку Пита и одобрительно хлопает его по плечу. Он обнимает меня, снова окутывая запахом крови и роз, и целует своими пухлыми губами мою щеку. Когда он отступает, его пальцы сжимают мою руку, он улыбается мне, и я осмеливаюсь приподнять брови. Они спрашивают о том, о чем не могут мои губы. Я сделала это? Этого достаточно? Решило ли проблему наше с Питом обещание пожениться?
