Сергей Анисимов - За день до послезавтра
Пробивающие сопротивление батальонов и рот российской армии стальные клинья войск НАТО стремились к сердцу России. Они были еще далеки от Москвы, Петербурга, Брянска, Калуги, Рязани – а там уже перестали работать или работали с перебоями водопровод, теплоснабжение, городская телефонная сеть. Электричество подавалось в города на несколько часов в день, причем по графикам, которые не имели ничего общего с появившимися на углах домов листовками либо объявлениями в эфире. У чего-то из этого были свои объяснения. В частности, даже одиночные ударные самолеты НАТО, использующие снаряженные суббоеприпасами BLU-114/B управляемые бомбы AGM-154D JSOW, при прорывах к объектам электроэнергетической инфраструктуры на многие часы выводили из строя целые блоки региональных поставщиков. В нескольких случаях собственно тотальное отключение энергоснабжения или пожары после коротких замыканий, вызванных тысячами упавших на высоковольтные линии электропередач токопроводящих нитей, имели все шансы привести к катастрофическим последствиям. Речь здесь даже не шла о гибели больных и раненых в медучреждениях – важнее было энергоснабжение химических и очистных предприятий, насосных станций трубопроводов, объектов транспортного контроля и так далее. Не всегда существовали в реальности те системы независимого энергоснабжения, которые имелись на бумаге, не всегда было дизельное топливо, которое должно было быть. Не всегда имелся транспорт, чтобы везти материалы и людей к местам аварий, или просто топливо для этого транспорта. Не всегда люди, которые должны были подниматься «по тревоге», чтобы запускать имеющиеся системы и ремонтировать выбитые, делали это. Потому что на многих повисали рыдающие жены, которые были убеждены, что «нормальный отец должен кормить детей и заботиться о семье», а не уезжать неизвестно куда. За последние 20 лет русские семьи потеряли привычку хранить дома двухмесячный запас продуктов на «выжить», а продуктовые магазины не работали с самого начала, с первого объявления по телевидению. Мародеров, попытавшихся затовариться на складах и в крупных, всем известных местах, расстреливали на месте, что было довольно неожиданным для многих, решивших, что власть кончилась уже совсем и бесповоротно, сверху донизу. Но мародеров, вовремя переориентировавшихся на своих соседей, контролировать было невозможно. А как известно, «сто старушек – это уже рубль». По квартирам и особенно по пригородным поселкам, еще полупустым в марте, действительно ходили люди, без колебаний наносящие удар топором за пачку макарон. Настоящего голода еще не было, еще не могло быть за пару дней – а это уже было. И это все было пунктами в списке действующих факторов, складывающихся в приблизительно одно и то же.
Продолжающие действовать и применяющие свои навыки специалисты четко расставляли приоритеты. Нельзя не признать, что крупных техногенных катастроф удалось все же избежать. Ничего не случилось с атомными электростанциями, плотинами крупных водохранилищ, с ОАО «ВХЗ», ОАО «Тольяттиазот», ЗАО «Агрохимия», десятками других мест, способных накрыть смертью действительно миллионы людей. Даже на никому не известной овощной базе может быть по 150–200 тонн аммиака – что же говорить о потенциале, который содержат химические, целлюлозно-бумажные, нефтеперерабатывающие комбинаты. Отсутствие массовых жертв в этой строке общего списка является несомненной заслугой развернутой в предвоенные годы системы противодействия чрезвычайным ситуациям – со скрипом и пробуксовкой, но работающей и теперь. Но гражданское население прочувствовало мировую политическую конъюнктуру на своей шкуре. Пока не полностью, не так, как жители Ливии несколько лет назад и Югославии чуть раньше. Всего лишь перебои с электро– и водоснабжением, редкая стрельба одиночными где-то вдалеке. И мгновенное закрытие всех продуктовых магазинов в пределах «шаговой доступности». И сетевых супермаркетов в пределах полутора часов ходьбы пешком – по ставшим ловушками дорогам, перегораживаемым все более плотной сетью импровизированных блок-постов. Но и это ощущение было впечатляющим. «Переоценка ценностей», как это принято называть, произошла за часы. Висящая на стене плазменная панель с диагональю в 42 дюйма теперь не стоила ничего, потому что изображение на ней появлялось на несколько часов в день и совершенно не было веселее, чем на старом «Витязе» на кухне у любого работяги. И элитные часы на запястье тоже не стоили теперь ничего или почти ничего. И тюнинговая машина тоже, потому что надо было думать о проходимости, расходе бензина на 100 км и ее привлекательности для других, а не о молдингах.
Деталей, которыми можно было описать первые сутки войны, были многие тысячи. Разных, своих в каждом городе, своих в каждом селе. Неизвестные, расстрелявшие пассажирские автобусы и троллейбусы из автоматического оружия в нескольких крупных городах западной части России, в одно и то же время, в 11.00–11.30 утра, – ни одного из них не удалось поймать. Сотни молодых людей, организованно вышедших в полдень на улицы с плакатами, озвучивающими их требования: немедленно признать правоту требований международного сообщества, немедленно предать суду военных преступников, виновных в провокации. Видеосюжеты о начале этих демонстраций, умноженных на экранах многократно, и об их безжалостном и почти мгновенном разгоне полицией были переданы всеми крупнейшими новостными агентствами мира почти в режиме реального времени. С комментариями о «сотнях убитых на месте и арестованных правозащитников», ставших жертвами кровавого режима, окончательно поставившего себя за грань закона. С отсечением звонков в прямой эфир, с попытками упомянуть, что на таких и таких кадрах опознается Киев или Тбилиси, и многотысячные толпы на них – это съемки минимум прошлого года. Мир был потрясен и так, ему не нужны были бредовые измышления маргиналов. Они мешали воспринимать целостную картину, полностью пока совпадающую с тем, как это должно было быть.
Детали, сотни деталей… Через 10 часов после начала всего этого безумия, еще не поздно вечером, в некоторых городах почти одновременно начали продавать хлеб на улице – с каких-то фургонов без надписей. В Москве это были огромные двухкилограммовые буханки, похожие по форме и размеру на половину крупной дыни, – такие мало кто раньше видел, откуда они взялись? Тем более в таком количестве: где эти фургоны были, там хлеба хватило действительно многим. Стоимость одной такой буханки в Юго-Западном районе Москвы составляла в 19.00 уже 900 рублей, и никто не возразил по этому поводу ни слова – опять же потому, что зелененькую бумажку с изображением памятника вместо хлеба не съешь. К 21.30 та же буханка стоила 2200 рублей, и тоже никто не возражал. Порядок в молчаливых, перешептывающихся очередях поддерживался стальной. В одном случае прибывшую бригаду крепких ребят, попробовавшую присвоить только прибывший на смену пустеющему фургон с хлебом себе в формате «возглавить его охрану», реально забили насмерть на месте. Этот случай, обрастая подробностями, потом долго расписывался в разных видах, но такая история действительно была. К 11 часам вечера, а кое-где и раньше, все это прекратилось – опустевшие фургоны из последних уехали, провожаемые несколькими бегущими за ними сумасшедшими. Показавшую о них 5-минутный видеосюжет телекомпанию забросали звонками – подавляющее большинство жителей даже этого района не имели понятия о том, что где-то продается хлеб. Об этом же не имела никакого представления и мэрия Москвы – либо там не удалось связаться с человеком, способным хоть на что-то, кроме общих слов, что «делается все возможное».
Часть людей, которых было довольно много, просто исчезла за первые сутки – за день и ночь после начала вторжения. Исчезла отовсюду – из поля зрения начальства или подчиненных на работе, из работающих с пятого на десятое мобильных телефонных сетей и умершего «твиттера». Из своих квартир, запертых на все замки, в которых иногда заупокойно выли потом умирающие от жажды комнатные собачки. Уезжали на дорогих машинах с многочисленной вооруженной охраной люди, у которых было накоплено достаточно много, чтобы отдавать это кому-либо: лишь бы подальше из этой страны, лишь бы добраться до первого работающего отделения «Сосьете Женераль» или «Кредит Свисс АГ». Уезжали матери-одиночки, спасающие своих выросших сыновей от того, что должно было случиться с ними в ближайшие дни и недели, – в никуда, без плана, потратив на сборы 10 или 20 минут, с тряпками и мятыми деньгами в сумках. Уезжали те, кто слишком хорошо понимал цену словам, несущимся с экранов в те часы, когда они работали, – про «решительный отпор и уверенность в своих силах». Как и пробивающимся через многосложные каналы спутниковых подписок – о том, что «Задачей миротворческих сил является оказание помощи народу России, свержение диктатуры, установление порядка и восстановление мира, попранного провокацией русской армии против независимого государства». Примерно тем же словам на разных языках, наполняющим радиоэфир, – их глушили, но кто хотел, тот мог настроиться и выслушать, что ему скажут по этому поводу радиостанции цивилизованных государств. Первых слов – тех, которые про «оборону священных рубежей Родины» – было больше. Но произносили их в целом те же самые люди, которые почти всю свою взрослую жизнь меняли оставшиеся нам от родителей авианесущие и ракетные крейсера на виллы в Калабрии и Валенсии, боевые истребители и военные летные училища – на футбольные клубы, и всех нас скопом – на бабло и гарантируемую им безнаказанность. Не сами, не своими руками, но в итоге получилось именно так. И теперь эти же люди напоминали о священном долге, требовали «встать как один», и так далее – пока опять не погаснут экраны. В их собственных глазах не было страха, в их голосах была уверенность. Они не боялись, потому что ситуация была ясна им насквозь: война – это огромная возможность, возникшая ниоткуда. Фактически – подарок небес. На ней можно создать не политический капитал – кому он будет нужен, в остатках, в осколках этой страны, когда все закончится? Капитал настоящий, живой! И бояться было незачем – ни они, ни их дети, ни их племянники, ни их друзья ни при каких обстоятельствах не прикоснутся к войне иначе, чем в качестве выгодоприобретателей. Получателей платежей по контрактам, которые не состоятся, посредников в сделках, которые будут иметь невероятный, с трудом представляемый в мирное время масштаб. Перед ним, перед этим масштабом, бледнели даже миллиарды, заработанные десятками людей в годы Чеченской войны и зарабатываемые сейчас, до позавчерашнего и вчерашнего дня включительно. Потоки средств, долгие годы копимых страной и сейчас способных развернуть Землю, направляемых внутрь и наружу, подальше отсюда… Встать около всего этого – это был шанс на будущее. Будущее без обреченного народа, который сам был виноват в том, что с ним теперь должно было произойти. И это было чистым, это не имело никакого, ни малейшего отношения к крови, текущей по дну обочины дороги в 1200 километрах от Кремля и Думы. Текущей по телам первых, взявших оружие в руки, и теперь мертвых, скинутых с порубленного траками асфальта. С пути тех, кто пришел.
