Алексей Доронин - Поколение пепла
На всей территории нового государства Богданов под страхом смерти запретил такое рабовладение и под страхом исправительных работ – меновую торговлю едой, одеждой и еще десятком товаров («А безделушки меняйте сколько хотите»). Последний запрет, впрочем, соблюдался не так строго, а за пределами города и вовсе существовали послабления. Владимир, похоже, понимал, что наладить систему распределения в масштабах региона невозможно, поэтому дал союзным поселениям немного свободы действий. Но ревизоров посылал регулярно.
Помимо гарантированного всем скудного минимума, фиксированная оплата продуктами полагалась за труд. На личном контроле у правителя было обеспечение детей, больных и стариков. Сам Данилов получал паек по второму из четырех разрядов. По первому получали разведчики и бойцы. Себе скромный Богданов тоже поставил второй.
Приказы, указы, распоряжения, назначения – дикая скука. «Выделить столько-то того-то для работ по реконструкции чего-то». От казенного и одновременно безграмотного стиля его тонкое литературное чутье буквально корежило. Но Александр честно читал их, даже исправлял орфографические ошибки и вставлял запятые.
А в прошлый понедельник Данилов увидел, как написанные им на белой бумаге слова превращаются в действия. Он присутствовал на первой в Новом Заринске публичной казни. Наблюдать – ничуть не лучше, чем участвовать.
Люди, которых в полдень привели на главную площадь, были бандитами и грабителями, дезертировавшими из Мазаевской армии. Конечно, их наказывали не за это. За ними тянулся длинный кровавый след, но доказать можно было только два последних эпизода, когда при нападении на деревню они никого не убили и даже не изнасиловали, а только отобрали еду.
Если бы они отбирали вещи, их бы ждал лагерь и исправительные работы, но они оставляли голодать других, а за это полагалась только смертная казнь. Саше пришлось присутствовать. Он видел, как пятерых тощих, грязных и всклокоченных мужчин подвели к облезлой кирпичной стене, но глаза завязывать не стали.
Мищенко с автоматом, весь в черном, как эсэсовец, был расстрельной командой. Весь город его боялся, но вряд ли кто-то хотел бы делать за него эту работу.
Богданов зачитал приговор, палач лязгнул затвором и дал короткую очередь. Приговоренные дружно попадали на землю, будто в молитвенном экстазе. Одного отбросило аж до стены, и он сполз по ней, оставляя на серой известке темно-вишневые подтеки.
После этого, сидя за столом в своем кабинете с горячим чаем, Данилов думал о природе человеческой. О том, что душу каждого можно расположить на линейке между добрым доктором Швейцером и не очень добрым доктором Менгеле. Это – два полюса, достичь которых в обычных условиях почти невозможно: среда помешает стать и ангелом, и зверем. А того, кто станет, вытолкнет прочь – в монастырь, в тюрьму, в психушку. Поэтому в нормальной жизни экстремумов достигают лишь единицы. Но в экстремальных условиях, на войне или на пожарище достичь абсолюта проще. Тогда появляются монстры и герои.
Так он думал раньше, в отрочестве. Но события последних лет заставили Сашу пересмотреть свою точку зрения. Он понял, что эти два полюса, две стороны человеческой натуры могут легко уживаться. И герой для своих, вполне может быть монстром для недругов.
А иногда Александр доставал из чулана и третью версию. Что жестокость по отношению к ближним и дальним – это основа человеческого бытия. Раньше он считал ее проклятым наследством, доставшимся от далеких волосатых предков, или даже от ящеров, от трилобитов, от одноклеточных и доклеточных, которые точно также загоняли, убивали и поглощали. Но теперь, на практике изучив человеческую этологию, он видел, что это ложь. Жестокость животных всегда подчинена практической необходимости. Убить, чтобы добыть пропитание, победить в схватке за самку, устранить конкурента. Это биологическая программа. Ни один зверь не убивает себе подобных просто для того, чтобы насладиться их агонией. Только «венец творения» наделен такой развитой эмоциональной сферой. Но если оставить в стороне маньяков и психопатов… в большинстве случаев зло творится вполне нормальными людьми под влиянием обстоятельств, которые создали другие нормальные люди. Вот только никакие обстоятельства не сделают обратного. Эта игра только на понижение.
Если это так, то культура, мораль и ценности – все поверхностное, наносное. И в глубине души каждый скорее Менгеле, чем Швейцер. Чтобы стать первым, не надо напрягаться, исправлять человеческую природу. Достаточно дать ей карт-бланш – и вперед. А вот чтобы стать вторым, надо грести против течения… И видит бог, это не у каждого получается. Проходя мимо его стола, Владимир кинул Данилову пачку исписанных бумаг.
– Два строителя и три коммунальщика. Спали в рабочее время, – громогласно объявил он. – Это так они выполняют план по капремонту? Кто в первый раз – тем выговоры. Если у кого второй залет – паек по минималке.
Данилов сделал пометку в блокноте. Это означало уменьшить норму питания на треть на целый месяц. Обычно это хорошо действовало. Саша знал это по себе, потому что имел несчастье дважды опоздать, а председатель ни для кого не делал исключений. Он бы и на себя взыскание наложил, если бы было за что.
– И еще один крендель, – продолжал шеф. – Поссорился с алтайцами из-за бабы. Пьяный дебош. Нанесение побоев. Порча общественного имущества. Угроза безопасности… Ты его знаешь, Мерседесом называют. Разведчик хороший, сапер, но дисциплины не знает. Из автомата палил поверх голов.
– Тоже выговор? – спросил Саша.
– Да мало. Уже было два. Выпороть. С занесением в личное дело. Тридцать пять ударов, чтоб не думал, что он Иисус. А после на исправительные работы. На месяц. Еще раз проштрафится – в чернорабочие. Навечно.
Город был, возможно, последним местом на земле, где существовало делопроизводство. Функционировал архив, велись личные дела, скрупулезно составлялись приказы, и по всем правилам доверялось бумаге отправление правосудия.
«Расстреляй человека – и это назовут убийством, – любил говорить Богданов. – Издай сначала официальный приказ – и это уже мера пресечения».
Данилов был доверенным лицом, неслышной и невидимой тенью короля. У него не было ни одного подчиненного, зато сам он подчинялся только главному. По старому – то ли глава администрации, то ли советник президента.
– Я надеюсь, драть его кнутом не мне придется? – спросил он.
Смертные приговоры ворам, насильникам и грабителям, которых уже было назначено с десяток, приводил в исполнение Мясник, но порка была новацией.
