Виктор Глумов - Фатум. Сон разума
Он рассказал все, что знал, честно выложил, где и когда встречается со следующим звеном цепи. Не с большой шишкой, а с продавцом дури, держащим микрорайон. Сдал и «коллег», работающих у окрестных школ. Передал Нику слухи о «бабке-дилерше» из девятого дома.
Конь записал все на диктофон.
— Отпусти, — ныл наркоман, — отпусти, обещал же!
— Стас, — Нику было все равно, что он обещал этой распадающейся личности, — звони в полицию. Сдадим клиента — может, он хоть жив останется.
Полицейские особого рвения не проявили. Ребята к моменту их прибытия скрылись в подъезде Ника, и тот передал дилера с рук на руки, продиктовав свои контакты. Информацию, полученную от барыги, оставил при себе: и ежу понятно, что менты куплены и в курсе происходящего. Без них придется разбираться.
Когда полицейские уехали, Ник устроил импровизированное совещание здесь же, на детской площадке. Гришку прогнать не удалось. Гопник с уважением косился на Коня и предлагал всем «дернуть по пиву». Ник смирился с его присутствием, как мирятся с назойливым тявканьем болонки.
Дальнейшие действия были просты и понятны: не полагаясь на ментов и не выжидая удобного случая, брать барыг. Обзвонить ребят из других районов, написать всем, вытащить на морозные улицы «щитовцев» и примкнувших (этим должны заниматься командиры ячеек). Проверить бабку-дилершу, завтра утром выставить у школ наблюдателей.
Шансов, что кого-то поймают, почти нет. Сегодня же все наркоманы округи будут в курсе, что барыгу схватили и он своих сдал.
Но распугать шушеру получится. И это будет только начало.
Информация ползла по Сети, командиры собирали своих бойцов, и Ник чувствовал, как тепло движения, радость творения, энергия бунта концентрируются на нем.
Глава 5
СРЕДИ ЧУЖИХ
По закону Нику полагалось еще две недели отработать в институте, но Опа не то чтобы навстречу пошла, а процедила сквозь зубы: «Не смею задерживать, господин лидер движения», — и швырнула на стол трудовую.
Ник шел знакомыми коридорами, заглядывал в аудитории — прощался. На кафедре философии сидел грустный Алексанян, олицетворяя тщету всего сущего.
— А-а, это ты, — протянул он, когда Ник открыл дверь, — а я думал, меня убивать пришли. В магазине в лицо шипят, студенты глаза отводят… А я даже не мусульманин! Впрочем, я всегда говорил: дальше будет хуже. Жди прихода фашистов к власти.
— Я две недели отрабатывать не буду, — сообщил Ник жертве национализма. — Все, трудовую забрал.
Алексанян поднял на него взгляд. Присмотрелся. Несколько раз моргнул. Ник заподозрил, что неприятности у него «на лице написаны».
— Что случилось? — Алексанян, до того сидевший на стуле, поднялся и положил руку на плечо Ника. — Что произошло, друг?
— Брат в больнице, — честно ответил Ник.
— Плохие шутки у тебя… Погоди, Лешка в больнице?! Ник, скажи, что ты шутишь! — Артур тряхнул его. — Скажи, что это неправда!
— Правда, Артур, правда. — Ник заставил себя улыбнуться. — Я справлюсь. Брата вылечим, а тех, из-за кого… В общем, разобрались.
Это была не то чтобы ложь, однако и не совсем правда: разбираться только начали, но сейчас, на волне ненависти к «нерусским», не нужно было втягивать в это Алексаняна. За Лешку Ник почти не беспокоился — пацаненок шел на поправку, раскаивался и боялся братского гнева и маминых слез.
— Ник, всё, что могу, ты же знаешь, всё сделаю! У нашей семьи есть деньги. Если надо — обращайся. Врачи за бесплатно лечить не станут, за бесплатно они и не подойдут к больному.
— Ты преувеличиваешь, как всегда. Но я обращусь, если что… Ладно, Артур, жизнь продолжается. И мне нужно на новую работу. Созвонимся!
Артур с силой хлопнул Ника по плечу — проявил дружеские чувства и южный темперамент.
Прозвенел звонок, коридоры опустели, и Ник покинул институт, ни с кем больше не попрощавшись.
* * *Пассажиры нервничали. Час пик кончился, на кольце народу было немного, но в воздухе висело напряжение, такое сильное, что волосы на руках вставали дыбом. В полупустой вагон зашла девчонка в хиджабе,[2] заозиралась затравленно. Нику стало жаль эту восточную красавицу в синем платке, длиннополом пальто и с аккуратным чернобровым личиком. Девушка села на ближайшее к выходу место, поставила на колени дамскую сумку.
Пассажиры тут же начали отодвигаться. Пересела, бурча, бабка. Стайка студентов перебежала в другой конец вагона, оглядываясь на девушку. Старик, оторвавшись от газеты, отчетливо произнес:
— К стенке, к стенке таких надо! И на Соловки!
Логики в злобных словах не было — труп никуда не сошлешь, но Ник с ужасом понял: дед — vox populi.[3] Интересно, сколько таких девушек, безмолвных, не приученных оказывать сопротивление, избили и унизили за прошедшие полтора дня? Сколько черноволосых мальчишек пострадало?
И кто прикрывает фашистов? Какой твари могло прийти в голову вытащить это зло наружу, выпустить голодного зомбака из могилы? Тимур Аркадьевич, такой вежливый, интеллигентный… «Гитлер тоже не был дураком, — напомнил себе Ник, — харизматиком он был. Не ведись на внешность».
Что ж, «Щит» еще не в полной силе. Но Ник добьется своего, поставит организацию вровень с «Фатумом», взрастит противника.
«Из положительных моментов режима Каверина: восстановлено производство, запускается множество социальных программ, снизился уровень преступности», — вспомнил Ник строки из своего досье. Чуть выше в нем, правда, говорилось о тысячах репрессированных и миллионах погибших, но…
Это общество уже не исправить. Его нужно разрушить — и отстроить заново.
Если у Ника появится такая возможность, он не остановится перед жертвами. Девяносто процентов населения недостойны жизни.
На следующей станции девушка в хиджабе, с трудом сдерживая слезы, выскочила из вагона.
* * *Охранник «Фатума», многозначительно указав на часы над турникетами, заметил:
— Опаздываете. Время входа фиксируется, за опоздание премию могут урезать.
— Да я пока не в штате. — Ник приложил к считывающему устройству карточку временного пропуска и, толкнув перекладину турникета, направился к лифтам.
В начале рабочего дня коридоры пустовали, сотрудники сидели по кабинетам. Ник поднялся на «свой» этаж. Интересно, Маша после вчерашнего срыва вышла на работу?
Вышла. Сидела за столом — над конторкой только макушка видна, — что-то печатала. Вскинулась, когда Ник открыл дверь.
— Привет! Вот, трудовую принес.
— Привет. — Маша вымучила улыбку. — Хорошо, ага, подожди минутку, я Тимуру Аркадьевичу скажу.
Она поднялась, и Ник заметил, что девушка накрашена и тщательно причесана, словно пытается внешним видом противостоять трагедии.
* * *Все шло по плану. Вчера ночью в выпуске новостей Тимур Аркадьевич увидел фотографию своего нового подчиненного, Каверина. О развернутой им борьбе с наркоторговцами говорили после сведений о пострадавших в результате теракта, а потом пустили кадры с неофашистскими митингами. Достаточно высокий КП юноши, похоже, не стабилизировался, а продолжал расти. Но теперь Каверин в «Фатуме», и это не имеет значения.
Почти не имеет.
Сейчас Каверин обратится за помощью. Ему нужно лечить брата.
Никита сел в кресло и уставился поверх головы Тимура Аркадьевича на фотографию. Нет, Тимур Аркадьевич не поганил кабинет изображениями правителей — столь недолговечных и бессильных! За его спиной, между флагами, висел в простой рамке увеличенный черно-белый снимок рядового солдата Красной армии времен Великой Отечественной войны. Посетители думали, что Тимур Аркадьевич сентиментален и чтит память отца или деда. Отчасти они были правы.
— Поздравляю с трудоустройством, — начал разговор Тимур Аркадьевич. Спрашивать смысла нет — сейчас Каверин сам всё расскажет, такой уж у него характер — деятельный. — Мария введет вас в курс дела, кабинет выделят на днях, составите служебку в АХО,[4] заодно поучитесь. Прослушаете инструкцию по противопожарной безопасности и работе с секретными документами, Мария объяснит. В течение недели вы должны освоиться и приступить к исполнению своих обязанностей. У вас есть вопросы ко мне?
— Тимур Аркадьевич, — теперь Никита наконец-то смотрел на него, — мне неудобно обращаться, все же я — совсем новый сотрудник… Но у меня проблемы в семье. А когда речь идет о благополучии и жизни близких, человеку свойственно забывать о гордости. Мне очень нужна помощь.
Тимур Аркадьевич знал, о чем попросит Каверин. И все же тон мальчишки пришелся ему по вкусу. В меру откровенно, но без унижения, без лизоблюдства. Естественно, с таким соотношением КП к КВ юноша должен быть харизматичным. Его обаяние действовало даже на Тимура Аркадьевича.
