Михаил Белозёров - Атомный век
— Товарищ старший сержант, кто ж знал, что он такой жадный, — окая по — волжски, запротестовал Кумарин, — я ему говорю: «Хочешь пожрать перед смертью?» Кумарин на всякий случай простодушно улыбнулся, чтобы его тут же на месте простили и не делали вторым номером у сержанта Чванова: «Ну не дурак ли?», но было поздно — отныне Игорь Сундуков занял его место разведчика. Хорошо хоть, Кумарин не заржал с горя, потому что подобной шутки со старшим сержантом Архиповым никто себе не позволял, иначе можно было нарваться на крупные неприятности. В этом плане Берзалов был спокоен за отделение.
— Дурак ты, Илья! — заключил Архипов. — Он сейчас всё здесь облюёт, и ты же сам будешь свой рюкзак от блевотины отмывать.
Кумарин сделал вид, что об этом не подумал. Кто ж думает о подобных мелочах? Главное, весело провести время, чтобы потом было что вспоминать. Да и зло посмеяться над недотёпой — это святое дело, на этом держится вся армия.
— Не наблюёт! — заверил он Архипова и, совершенно не стесняясь Берзалова, показал Буру кулак.
При слове блевотина Ефрем Бур зажал себе рот обеими руками. Лицо у него сделалось страшно изумлённым. Глаза полезли из орбит, а сквозь пальцы брызнула эта самая блевотина. Берзалов невольно дёрнулся, но всего лишь успел отвоевать пять сантиметров пространства, уперевшись левым бедром в ящики с патронами и консервами.
Архипов возмущенно заорал:
— Скотина, урод!!!
Ефрем Бур сделал единственное, что было в его силах — он принялся заглатывать то, что с такой охотой исторгнул из желудка.
Архипов сунул ему пакет:
— На!!! — и бросил взгляд на Берзалова, проверяя его реакцию.
Берзалову было всё равно, как он управится с ситуацией, лишь бы в следующий раз не повторилось.
Ефрем Бур ткнулся физиономию в пакет и долго мучился над ним, благо, что за шумом и тряской слышно не было ничего. Потом поднял лицо. Изо рта у него текло, в глазах застыло страдание, однако цвет его лица из зелёного стал розовым, глаза, правда, налились кровью, ну и пахло, конечно, соответствующе — кислятиной. А я тебя предупреждал, хотел сказать Берзалов, что здесь не детский сад, но промолчал. Впрочем, если Спас намекал на Ефрема Бура, то он не впечатлил Берзалова. Нет, думал он с тягостным предчувствием, это не повод. Что‑то ещё должно произойти. А что, бог его знает.
* * *В Ефремове их уже ждали. На краю летного поля, под деревьями темнели два бронетранспортёра БТР-90. Командование расщедрилось. Майор Дружинин из связи был старшим. Он вышел из бронемашины «волк», в котором сидел, самодовольный, как повар в столовке, и поздоровался.
— Чего на ночь‑то глядя?.. — кивнул на хмурое небо.
Берзалов неопределенно пожал плечами, выражая тем самым мысль, что, будь его воля, он бы двинулся в путь, как положено, на рассвете, с первыми лучами солнца, а лучше — в сумерках, и не пёрся бы, бестолково выпучив глаза в темноту, но начальство перестраховалось, ничего не попишешь, ему виднее, на то оно и начальство, хотя в глубине души был согласен: береженого бог бережёт, обжёгшись на молоке, дуешь на воду.
— Авось проскочим… — сдержано ответил он, хотя понимал, что майор прав: если там, за невидимой границей, их ждёт кто‑то серьёзный, то он ждёт и ночью, и днём, и в полдень, и на рассвете, и в сумерках, и в дождь, и в снег, в общем, в любую погоду и в любое время суток. Так что шансов — кот наплакал, только русский авось, на который надеяться нет смысла.
Майор Дружинин как‑то печально посмотрел на него, на его подтянутую фигуру, на лицо, кожа на котором была словно отбита скалкой, и, ничего не добавив, махнул рукой — то ли выражая безысходность ситуации, то ли давая команду водителям. Бронетранспортёры действительно утробно заурчали, выплюнули по облаку чёрного дыма и лихо подкатили к вертолётам, и бойцы стали перегружать в них амуницию и оружие. Управлялись даже ещё быстрее, чем грузились в вертолёты.
Темнело. От этого сосны казались выше и монолитнее. Над далёким лесом взошла луна. Воздух посвежел и приятно бодрил. Спас не подавал никаких знаков. Может, всё обошлось? — с надеждой думал Берзалов и не верил даже сам себе. Неспокойно у него было на душе, что‑то должно было случиться.
— Товарищ майор, — позвал водитель, — связь!
Дружинин взял шлемофон и приложил наушник к уху:
— Тебя, — и протянул шлемофон Берзалову.
— Роман Георгиевич, — узнал он голос подполковника Степанова. — Погоди минуточку, сейчас Семён Аркадиевич лично хочет тебя проводить в путь — дорожку.
— Есть погодить, — ответил Берзалов и невольно оглянулся — так и есть, что‑то случилось: нехорошее, тёмное, мрачное, что не должно было случиться ни при каких обстоятельствах. Бойцы, которые если не весело, то по крайней мере, непринужденно болтали, вдруг настороженно примолкли.
К Берзалову уже бежал прапорщик Гаврилов. Пару раз он едва не упал на ухабистой дороге.
— Товарищ старший лейтенант! Товарищ… Дурилка я картонная!
— Что случилось?
— Рядовой Кумарин неудачно спрыгнул с борта и, похоже… дурилка я картонная…
— Что похоже?! — вздрогнул Берзалов, как лошадь, которую укусил слепень.
— Травмировался…
— Вашу — у-у… Машу — у-у! — вспылил Берзалов. — Что за ерунда?! А ну покажи! — быстрым шагом направился ко второму бронетранспортёру.
Он снова начал свирепеть, как и утром, потому что чувствовал, что до этого момента всё шло так, как он задумал, даже несмотря на предостережение Спаса, а потом сценарий моментально изменился, и управлять этим сценарием он был не в силах, словно судьба всё‑таки отвернулась от него, показав свой цыплячий зад. И всё, что он делал ценной огромного душевного напряжения, в одночасье рухнуло. В какое‑то мгновение он испытал сильное чувство усталости, чего с ним отродясь не бывало.
У заднего колеса слева, на траве, держась за руку, белый, как мел, сидел Кумарин. Лицо его было перекошенным от боли.
— Ты что, специально?! — спросил Берзалов первое, что пришло ему в голову. — Специально?! Да?!
Кумарин посмотрел на него так, что Берзалов понял — притворяться Кумарин не мог, не та ситуация, но всё равно не поверил: «Не захотел станок от АГС таскать! — зло думал он. — Устроил комедию! В дезертиры записался!» Однако пахло от Кумарина не враньём — сдохшей крысой, и не кислым — прекислым, как алыча, запахом ловчилы, а большой — большой досадой — почти что мускусом, а ещё растерянностью. Идиот! — решил Берзалов, доигрался, не захотел из разведчики в гранатомётчики. Ну я тебе!..
— Разрешите мне… — поспешно вступился за Кумарина прапорщик. — Я всё видел… Коробка с тушенкой соскользнула, он соскочил следом и задел локтём скобу.
Выходит, что Кумарин подвиг совершил, не дал банкам помяться. Задеть за скобу бронетранспортёра локтём может любой, но это случалось так редко, что на памяти Берзалова произошло только один раз в Ингушетии под Цори, где они нарвались на засаду и один из бойцов в горячке сиганул на землю прямо с башенки, и, конечно же, зацепился рукой за борт. Это была их единственная потеря. Нападение они успешно отбили и даже взяли пленного. А вот бойца пришлось везти прямиком в госпиталь. После этого Берзалов потратил массу времени, чтобы обучить личный состав приёмам безопасного покидания бронетранспортёра: «Опорной ногой на скобу — прыжок на землю, опорной ногой на скобу — прыжок на землю». Да видно, плохо обучал, если в обыденной ситуации боец умудрился себя покалечить.
Гаврилов стал что‑то объяснять с упоминанием «картонной дурилки», но Берзалов остановил его и нервно спросил:
— Может, просто сильный удар? Где Чванов?!
— Чванова к старшему лейтенанту! — заорали сразу несколько человек, которым передалась тревога командира.
Запыхавшись, прибежал сержант Чванов, который по совместительству выполнял роль фельдшера. Берзалов отошёл в сторону, чтобы не мешать, и зло стал смотреть на луну, словно она была в чём‑то виновата.
— Непруха… — напряженно посетовал Гаврилов. — Дурилка я картонная!
— М — да… — многозначительно поддакнул майор Дружинин.
— Непруха пошла… — согласился Берзалов и подумал, что если Спас предупреждал именно об этом, то цена такому предупреждению — копейка. Кто ж так предупреждает, со всё нарастающей злостью думал он, тоже мне ангел — хранитель. Нанялся предсказывать. Толмач хренов!
Прежняя неуверенность, с которой он боролся весь день, даже несмотря на злость, снова сковала его. Он ломал себя через колено. Казалось, что всё пропало, и Варя из далёкого — далёка манит его. Хотелось на всё плюнуть и уйти в лес, просто побродить, ни о чём не думая. И вообще, война страшно надоела именно из‑за бестолковости.
Дружинин и Гаврилов закурили. Берзалов невольно позавидовал уверенности прапорщика: затягивается спокойно, с достоинством под любым недобрым взглядом. Майор — тот, хотя и притворялся, вообще был не здесь, а там, где тихо и уютно, где пахнет карамелью и сладким чаем, где расстелена жаркая постель. Вот что значит, душа ничем не отягощена. Выпить, что ли? — с отчаяния подумал Берзалов. Геннадий Белов снабдил его на дорожку фляжкой неразбавленного девяносто шестого. Но пить спирт было нельзя. Спирт в качестве расслабляющего средства на него не действовал, от алкоголя на душе становилось только противнее. Душевную болячку надо было перенести на ногах и на трезвую голову — так быстрее и надёжнее, а главное — без потерь. Так было с Варей, так было во время войны, со всеми её неожиданностями, к которым он так и не привык.
