Юрий Силоч - Железный замок
Табас стоял и наливался краской от жгучей обиды. Сперва ползать по песку, обирая трупы, потом тащить рюкзак за тридевять земель на своём горбу, едва не потонуть из-за него в реке — и всё лишь для того, чтобы порадовать припасами трёх обормотов. Хотелось полезть в драку.
— Ну, отлично, — ополченцы поднялись и всучили наёмникам совершенно пустые рюкзаки. Смех один — даже портянки забрали.
— Приносите еще! — гнусно усмехнулся полицейский, на столе которого красовалась его доля.
Табас, вспыхнув, хотел сказать ему, что он вор и сволочь, но Ибар, стоявший рядом, вовремя это пресёк, очень больно ущипнув молодого и горячего напарника за предплечье.
— Так… — довольный сержант из военной полиции что-то отметил на листе бумаги. — Вольный Легион, да? Ну так и веди их на первую линию. Свободны, — сержант снова углубился пальцем в недра рта, показав тем самым, что разговор окончен.
Ополченцы вывели пленников во двор и направились обратно по городским улицам — к мосту. Когда они шли мимо лагеря беженцев, то заметили припаркованную рядом машину Лори. Табас вытянул шею, присматриваясь в надежде увидеть старика, однако вместо него в машине сидел какой-то небритый обормот в новенькой зеленой форме.
Впереди показался мост и та самая «первая линия». Она представляла из себя извилистую змею будущих окопов, протянувшихся вдоль реки в обе стороны от моста и огневых точек-ячеек — неглубоких, осыпающихся, однако дающих представление о том, что тут скоро будет воздвигнуто. На дне траншей копошились чумазые люди в желтой форме с нашивками Вольного Легиона — уставшие, красные, насквозь мокрые от пота.
Дезертиров подвели к будущему брустверу, где неторопливо работал лопатой солдат без майки — неопределенного возраста, загоревший до черноты и жилистый как бегун-марафонец.
— Принимай пополнение, — сказал один из конвоиров.
— Ага, — кивнул бегун и, бегло осмотрев Табаса и Ибара, спросил: — Лопаты есть?
— Нет, — ответил за двоих Ибар.
— Значит, ищите, — вольный махнул рукой на восток, вдоль течения реки. — Полный профиль. Отсюда и до отбоя. Приступайте.
Конвоиры развернулись и ушли.
— Меня Ари зовут. А вас?
Дезертиры представились.
— Очень приятно, — дружелюбие было слишком уж показным для того, чтобы ему верить. — У вас вода есть? Дайте попить, а? Только сильно флягой не свети, а то чайки налетят… — он опасливо оглядел сослуживцев, ковырявших плотную и влажную глинистую землю.
Копать Табас умел — благо, уже успел поучаствовать в возведении целых трёх оборонительных линий, ныне взятых противником и оставленных. После первых часов практически непрерывной напряженной монотонной работы мышцы ужасно заныли и, казалось, были готовы надорваться. Очень хотелось пить и есть, и если первую проблему Табас и Ибар решили, осторожно спустившись к реке и набрав воды в свои старые жестяные фляги, то с едой дело обстояло намного хуже: к полуночи стало понятно, что кормить Вольных никто не собирался. Пришлось ложиться спать с урчащим животом, напившись воды так, что она едва не выливалась обратно, дабы обмануть желудок. Ополченцы постоянно приводили новых бойцов — высохших от жажды, оборванных, заросших щетиной, раненых. На их фоне даже помятый после сна Табас выглядел молодцевато и подтянуто.
Новоприбывших тут же обступали со всех сторон, образовывался стихийный перекур, во время которого наёмники обменивались информацией о том, что творилось на фронтах.
— …Когда пришел приказ отступать, мы удивились все. Вроде как в наступление собирались, — рассказывал худой и высокий как жердь солдат с красными от недосыпа глазами. Его батальон располагался в нескольких десятках километров от подразделения Табаса — на левом фланге, который почти не затронула песчаная буря, ставшая для армии Дома Адмет роковой. — Ну, поудивлялись — и ладно. Собрались, снялись с места, построились в колонну, выставили охранение и пошли. Топаем, значит, по лесам и видим впереди небольшой перекрёсток. Там две просёлочные дороги в одну сливаются и на север идёт уже одна… Ну так вот, идём и видим, что по другой дороге с юга тоже кто-то движется. Колонна какая-то. А мы задолбались за время перехода, охренели все от жары, пылью надышались — спим на ходу. И мы, и командиры. Ну вот значит, в аккурат возле перекрестка мы с той колонной и сталкиваемся. Я тогда ещё подумал: как нам с ними разойтись, дорога-то узкая, кто-то уступить должен.
И тут слышу — говорят странно как-то. Глаза поднимаю, а не видно ни хрена: как в тумане всё, и понимаю, что колонна та — дикарская. Те тоже, видно, задолбались в доску, стоят, дышат тяжело, на нас ноль внимания. Ну, почти все. Кто-то, я видел, тоже всё понял и на нас смотрит волком, не понимает, что ему делать. Я даже испугаться не успел, как заорал кто-то. Наш — не наш, хрен разберёшь уже. Я за автомат схватился, на землю рухнул и давай по ним херачить очередями. Магазин — за три секунды. Орал как резаный. Те тоже на землю попадали и по нам… Потом рукопашная… — солдат затряс головой, склоняя лицо всё ниже к земле, будто отказываясь вспоминать. — Короче, нас человек двести, да их чуть ли не вдвое больше. Еле уцелел. Как — сам не пойму до сих пор. Вон, видишь? — солдат указал на висевшую у него на поясе пехотную лопатку с зарубками на черенке. Большинство из них потемнели от времени и сравнялись в цвете с остальным деревом — серо-коричневым, засаленным, но штук пять были свежими и яркими. — Лично бошки снёс, — с гордостью заявил солдат и, жадно напившись речной воды, принялся копать.
Картина складывалась удручающая. Ни о каком контрнаступлении не могло быть и речи. Правый фланг Дома Адмет почти весь перемолот — лишь немногим удалось выйти из окружения. На левом было поспокойнее, но и там людям пришлось туго. Территория за рекой превратилась в слоёный пирог — свои, чужие, снова свои — солдаты обеих армий смешались. Видимо, дикари сами не ожидали подобного успеха и наступали как попало, в противном случае, из-за реки никто не вернулся бы.
По инерции Табас держался рядом с обожжённым напарником, который работал, экономя силы, даже с какой-то ленцой, будто и не он в первую очередь заинтересован в том, чтобы зарыться в землю как можно глубже. Когда Табас спросил его об этом, Ибар ответил, оскалившись:
— А толку-то убиваться? Когда тумбочки полетят, нас никакие окопы не спасут. Если помирать, то хоть не уставшим.
От его слов и обреченности, которой они были наполнены, молодому наёмнику стало не по себе. Снова нахлынула тоска по дому — острая, щемящая, заставляющая сердце сжиматься в комок. Да, даже Армстронг, с его вечной депрессией, безработицей и отсутствием надежд на светлое будущее, казался сейчас раем. Можно было бы попытаться сбежать, однако за Вольными зорко следили ополченцы. Им ничего строить было не надо — в случае атаки они сразу же отступали в город, на третью линию и обороняли бы свои собственные дома. Вояки из них были, конечно, так себе. Никакой военной подготовки: даже строевым шагом ходить не умеют, так что в случае прорыва дикарей вся надежда была только на их ярость и чувство долга перед своими родными и соседями.
Небольшие группы ополченцев были рассредоточены так, чтобы присматривать за тем, что происходило на линии обороны.
Они сидели и лежали под тентами, варили похлебку, которая доводила голодных наёмников до белого каления своим запахом, о чём-то говорили, громко ржали и, казалось, были совершенно беспечны, однако нет-нет да и бросали настороженные взгляды на чумазых Вольных, зарывавшихся в землю.
На исходе второго дня голод стал невыносим. На воду желудок уже не реагировал, к тому же, её стало не хватать — по окопам пополз слух о нескольких случаях дизентерии. Воду из реки выдавали только после кипячения, из-за чего её постоянно не хватало, так что вариант с обманом собственного организма полностью отпадал.
Ночное небо, усыпанное крупными звёздами, освещал коричнево-ржавый Гефест. Земля нехотя отдавала накопленное за день тепло. Старое русло реки было полностью заполнено туманом, в котором то и дело мелькали чёрные силуэты — там ходили патрули гвардейцев. Табас лежал, съежившись, на тряпье, служившем ему постелью, и упирался взглядом в высохшую и потрескавшуюся от жары глину. Рядом храпел Ибар. Натруженные за день руки, ноги и спина дрожали, обессилевшие. Живот ворчал так, что было слышно, казалось, на весь окоп.
Чувство голода затопило всё сознание молодого наёмника. Он пытался убедить себя, что на самом деле ничего не чувствует, но это не помогло. Ему срочно надо было положить на зуб что-нибудь съедобное или… Что там за «или» молодой наёмник не знал, но это точно было что-то плохое. Бессонница, например.
— Эй! — шикнул кто-то сверху и Табас, отвлекшийся от созерцания глины, увидел, что над ним склонилась лохматая голова Ари.
