Сергей Клочков - Дар Монолита
Я был мертв. И, что бы ни говорил Прохоров о том, что мыслить — значит существовать, и что мы благодаря Монолиту, заданию Доктора, Пенке живем, пусть и на соседней «страничке» бытия, я все равно не верил ему. Возможно, и потому, что взгляд бывшего ученого был совершенно пустым, тусклым, словно бездарно нарисованным. Как, в общем, и у меня.
Мир, в котором мы оказались, тоже не был похож на живой, настоящий. В нем все казалось слишком спокойным, тихим, даже печальным. Лес, медленно, плавно текущая река с удивительно чистой, прозрачной водой, роса на траве, широкий зеленый луг, и над всем этим — бездонная лазурь неба, на котором я никогда не видел солнца и облаков. К вечеру синева темнела почти до черноты, причем в небе всякий раз загоралась всего одна крошечная звездочка, утром на востоке, если это был, конечно, именно восток, разгоралась серебристая заря. В эти утренние часы на небосводе начинали играть сполохи белого света, широкие занавеси северного сияния, тянувшиеся в зенит, в темно-синюю бездну неба, но потом быстро светало, и я опять уходил на берег реки.
В этом мире мы были не одни… точнее, не всегда одни. Несколько раз я видел, как у опушки соседнего леса появлялись люди. Когда поодиночке, когда группами, они спокойно брели к речному берегу или исчезали в лесу. Люди были очень похожи на сталкеров — защитные комбинезоны, зачастую окровавленные, обожженные, кожаные куртки характерного бежевого цвета, помятые, в пятнах рюкзаки. Похожи на бродяг Зоны, да… только ходили они совсем не так, как сталкерам положено, а спокойно, неторопливо, не глядя под ноги, не оборачиваясь на окрик. А я непостижимым образом чувствовал, что это Монолит, что именно он вмешался, он не позволяет просто уснуть, а зовет куда-то. Мне казалось, что весь этот полумертвый, спокойный мир не существует сам по себе — всюду мне мерещился дрожащий, переливчатый блеск Камня, его лазоревый отсвет.
Еще одно утро… просто подняться с лежанки, так и не поняв, спал ли ты эту ночь, или просто пролежал с закрытыми глазами, не замечая времени. В этом мире, этой «грани» совсем не было сновидений — я просто проваливался в темноту каждый вечер и каждое утро выныривал из нее, как-то разом, без полутонов переходя к бодрствованию. Хип, обычно просыпавшаяся раньше, уже ушла — пару раз я видел, как она пробуждалась, некоторое время лежала с открытыми глазами, после чего неслышно надевала «Кольчугу» и очень тихо уходила. Мы уже давно не прикасались друг к другу, почти не разговаривали, поэтому я не задерживал ее. Похоже, что наша смерть и в самом деле разлучала нас, как об этом говорилось в каких-то полузабытых, далеких не то сказках, не то клятвах… нам просто не хотелось ни о чем говорить.
Я еще помнил Зону. Помнил наши совместные ходки. Координатор настойчиво повторял, что нужно не только помнить, но и обязательно восстановить все привычки, личные обычаи, увлечения. Он звал с собой на рыбалку, подсовывал книги, для Хип откуда-то добыл несколько платьев, но… мне все это казалось обычной постановкой, эрзацем жизни, а Хип даже не прикоснулась к оставленным на кушетке нарядам, хотя, я точно это помню, всегда была неравнодушна к красивым вещам. Мое требование — узнать, как именно все произошло тогда у заброшенного хутора, — Координатор упорно не желал выполнить. Стажер… теперь уже бывший стажер тоже спрашивала об этом, но Прохоров или отмалчивался, или отводил взгляд.
Как ни странно, в том, что искусственные воспоминания были нам наведены сразу после смерти, я даже не усомнился. Слишком уж невероятно было выжить двум сталкерам в схватке с боевой четверкой «Долга», ведомой опытным командиром. Шансы рядовых бродяг, не боевиков даже, а искателей-одиночек, против такой группы были мизерны. О чем я думал тогда, пытаясь прикрыть отход Хип и Пенки? Рассчитывал на удачу? Глупо… одна «сайга» против четырех автоматов считай что пшик, тем более «долганы» воевать умеют, факт, через одного в прошлом опытные вояки, в каких только точках не побывавшие. Да и «Монолит» со «Свободой» недалеко, не дадут растерять опыт — бои местного значения почти не утихают, редко на Армейских без канонады обходится, отчего одиночки — редкие гости в тех местах. Ну, и на что ты рассчитывал, Лунь? Что один задержишь четырех «долговцев»? Что, героически погибнув в первые же пять минут боя, позволишь уйти Хип и Пенке? Что покойный ныне долговец Бер отпустил бы девчонку из «Свободы» и мутанта? Как говорит Лихо — «щща, и ззз, пока не надоест». Да и неужели ты всерьез думал, что Хип, услышав выстрелы, действительно уйдет?
Я мог поручиться, что начало перестрелки было настоящим… да, факт, помню и желваки на скулах Бера, и короткий приказ «вали его», грохот автоматов… помню. И как полетела клубами штукатурка, вынесло пулями гнилые рамы и с подоконников полетела щепа — тоже… как стрелял сам, не высовываясь, наугад, как что-то горячо клюнуло руку — да, было, точно было…
Крик Хип — «За Че! Свободу не остановить!» — звонко и яростно… почти весело. И выстрелы — ее «сайга», и опять автоматы… опять… частой, трескучей скороговоркой уже по ней, Хип, и я, больше не скрываясь, поднимаюсь в оконный проем, почти в упор расстреливаю одного из «долговцев»… а дальше… дальше…
Дальше воспоминания другие. Странные. Не мои. Между образами того, что, казалось бы, я помнил сам, того, что было на самом деле, медленно и неохотно вылезают обрывки совсем других образов… багровых, страшных. Как в грудь, живот, плечи туго ударили раскаленные шипы, вытолкнув из легких весь воздух, и вдохнуть больше не получалось, потому что кошмарно больно в груди и боку, все горит, а свет уходит в глубокий черный тоннель. И не просто больно, но и еще очень по-звериному страшно оттого, что в горле клокочет густая соленая жидкость, от которой невозможно дышать… истошный крик Хип… да, я вспомнил, как она кричала. Помню последние гулкие выстрелы «сайги», треск автомата, тихий стон… и глаза уже не видят, но чувствую, что Хип рядом, вот она зачем-то падает на меня, прижимает к полу, вздрагивая от выстрелов, ее громкий крик «Лунь» становится длинным стоном и шепотом. И голос Пенки: «Бояться теперь не надо. Иди. Я веду. Должны дойти. Идем». «Лунь ушел первым. Хип ранена. Ушла сама, за ним. Не нужно было. Теперь трудно вести двух. Трудно. Надо забывать. Ты забывай».
И словно калейдоскоп… лесничество, полоса Красного леса… путь по аномальным полям… Припять… «монолитовцы»… Саркофаг… теперь эти воспоминания казались мне все эфемернее, обманчивей, словно память о когда-то просмотренном фильме и даже детской сказке, намертво засевшей в воображении. А на самом деле я погиб… и раненая Хип сама ушла за мной. И эта дикая боль не только в руке, но и боку, отчего невозможно было спать… странно бледная Хип с землистым лицом и, да, точно, глубоко ввалившимися глазами. И еще у нее были сухие, потрескавшиеся губы… и что-то не так с ее голосом… и кроме раны на плече, вспомни, Лунь, как панцирем застыла на груди «Кольчуга», пропитанная засохшей бурой коркой. И — «бояться теперь не надо… Иди…» Пенка. Да, она могла поднять мертвых, ты же помнишь, как с утробным хрипом бродили за ней мародеры с сожженным мозгом. Зомби… ходячие мертвецы Зоны, многие из которых даже не знают, что умерли. Почему я это вспоминаю только сейчас? Что же я натворил… дурак… ну хоть Пенка живой осталась и провела нас, уже мертвых, по каким-то «граням», будь они неладны. Видно, очень нужно было доставить сообщение Доктора этому синему кристаллу. Знал бы я, что все так обернется, никогда б не согласился на задание Болотника. Говорил ты, Док, что, мол, дойдете до Монолита, обязательно выживете. Дошли. Не выжили. Жизнью такое существование назвать было невозможно.
Смерть в перестрелке стала для меня теперь смертью в рассрочку. С каждым днем в этом безмятежном, тихом, но при этом неуловимо искусственном мире я терял Хип. Она все больше отдалялась от меня, и, что самое странное, даже обидное, я и сам чувствовал, как мой бывший стажер, девчонка, без которой я уже не мыслил себя, становится совсем чужой, даже малознакомой. Координатор, разговоры с которым становились все более редкими, пытался нас оживить… хм, я даже как-то нашел силы сыронизировать по этому поводу. Бывший ученый при этом почему-то выглядел виноватым, прятал взгляд. Помнится, он немного удивился тому, что мы так «спокойно» отреагировали на его исповедь. Хип, боготворившая Доктора, всерьез расстроилась и молчала весь вечер, когда узнала, что мы просто удачно подвернулись под руку, что только наша пара смогла бы выполнить задание — Монолит не смог бы исполнить чужое желание в том случае, если у человека имелось бы свое собственное. Что Лунь, по словам Координатора, был идеальной кандидатурой — навсегда выжженная память о жизни до Зоны, какие-то личностные особенности. И, что самое главное, Доктор понял, что этот седой в свои тридцать с небольшим, едва не забитый Зоной насмерть сталкер, в сущности, счастливый человек. А у счастливых по-настоящему людей обычно нет заветных желаний. Они им ни к чему. Счастливый… может быть, и был я таким. Сейчас уже не помню, что такое счастье… наверное, что-то теплое, ласковое в груди, на том месте, где сейчас безразличная пустота и слабый намек на боль, когда Хип, равнодушно скользнув взглядом, просто уходит на берег реки, чтобы вернуться только под вечер. Координатор почти прекратил с нами общение, когда понял, что его бесполезно искать — он теперь сутками сидел с закрытыми глазами, отдавая неслышным шепотом приказы, рекомендации, непостижимым образом управляя своей группировкой. Впрочем, когда он отвлекался, я часто видел в его мертвом взгляде вполне человеческое чувство — вину. Потом он качал головой и снова уходил в себя — Прохоров все чаще становился Координатором. И еще курить он стал намного больше — в доме постоянно висели пласты сизого вонючего дыма. Вскоре я перестал даже заходить в выделенные для нас комнаты, оставаясь на ночь в лесу — густая, темно-синяя ночь этого мира успокаивала, дарила мир, в тишине леса ни о чем не думалось, а утром провожал взглядом молчаливые фигуры, исчезающие в мерцающем тумане реки. Сталкеры, вроде даже «долговцы», видел и компанию, наверное, бандитов. Один раз мимо прошла большая группа ученых в оранжевых комбезах, сопровождаемых солдатами. Невысокая, пожилая женщина в научном комбинезоне с красным пятном на груди с улыбкой оглянулась на меня, кивнув, словно старому знакомому, остальные спокойно прошли к реке, даже не подняв глаз. «В Зоне давно уже никто просто так не умирает, Лунь, — сказал Координатор, когда я в первый раз сказал ему о странных людях. — И я не знаю, почему все они проходят через эту грань мира. Я ученый и в существование душ не верю… но то, что Монолит тянет к себе информацию, так это факт. Возможно, мы просто видим миражи… галлюцинации. Они нематериальны здесь, я проверял. Единственно, и я в этом почти не сомневаюсь, что мы имеем дело с фокусами Монолита. Ему зачем-то нужны все эти образы». И пока Прохоров говорил мне это, мертвый его взгляд снова ненадолго становился живым, хотя и бесконечно усталым, напуганным даже, горьким. Я буквально чувствовал, как жадно ищет общения с нами этот… человек. Когда Хип однажды спросила его, чего он хочет от нас, Координатор дал странный ответ — «жизни». Словно мы были в состоянии дать ему эту самую жизнь.
