Вадим Вознесенский - Евангелие рукотворных богов
– Хорошо, а твои?
– Нормально. Где я?
Короткие фразы превращаются в растянутое мычание, но понимать собеседника Ванко не составляет большого труда.
– Хутор Сивого, моего отца, – Ручей.
– Давно?
– Почти месяц.
– Скоро торг?
– Завтра едем.
– Я с вами.
– Нельзя, никак нельзя! Не довезем мы тебя, ты ведь очнулся только!
– Зовут как?
– Ванко Сивый. А тебя?
И тут незнакомец задумывается, будто забыл свое имя, и закрывает левый глаз. Он закрыл бы и правый, но безобразное веко лишь нелепо дергается, и гость оставляет тщетные попытки. Он замирает на несколько мгновений, потом его передергивает, и раздается неприятный клокочущий хрип. Ванко в замешательстве осознает, что слышит надрывный смех.
Из непонятного бормотания паренек выхватывает лишь одно слово.
– Рахан? – переспрашивает он.
– Да, – отвечает спасенный, после чего неожиданно сильно сжимает запястье мальчика своими, на первый взгляд слабыми пальцами и, приблизив вплотную кажущееся безумным лицо, быстро и жарко излагает свою просьбу. Потом он откидывается назад и бесконечным заклинанием шепчет: – Найди, пацан!
Ванко сидел на носу лодки, всматривался в приближающиеся родные стены, вспоминал события двухнедельной давности и гадал – в каком состоянии встретит его Рахан. Было немного неловко – не оправдал надежд и не выполнил задания, но при этом сделал все, что мог, совесть мальчика была чиста. Вдали уже можно было различить фигурку караульного на вышке и скапливающихся на берегу муравьев-людей. Значит, путешественников уже заметил бдительный смотрящий и у маленькой пристани собрались встречающие.
Дружеские объятия встречающих охотников и слезы на глазах женщин – достойная награда вернувшимся путешественникам. В маленькой закрытой общине отсутствие каждого члена ощущается достаточно остро. Полное неведение о судьбе отправившихся в далекую дорогу заставляло домочадцев каждый день с тревогой вглядываться в ту сторону, куда ушла половина боеспособных мужчин рода. Поэтому их возвращение без потерь и в полном здравии – отличный повод для праздника.
Ванко диву давался: во всеобщей суете и приготовлениях создавалось впечатление, что на хуторе живет в два раза больше народа – все высыпали во двор и деловито сновали между постройками, собирая на стол. Паренек осмотрелся – и увидел отстраненную одинокую фигуру. Человек сидел на положенном набок бревне у длинного коровьего хлева, понурив голову, положив на колени руки с опущенными ладонями. Мешковатый балахон с капюшоном, похоже, был извлечен из кучи старья, хранившегося на чердаке главной избы. Темно-серые брюки с выцветшей алой каймой, наверное, были найдены там же. Скрывающий лицо капюшон и знакомая перекошенность в плечах, пронизывающая весь облик отрешенность. Ошибиться невозможно – Рахан нашел в себе силы выйти погреться в скупых лучах солнца. Сивый сказал после:
– Правильно, что он рожу закрывает, – бабы без того дитя выносить не могут.
И действительно, жительницы хутора, проходя мимо, не отваживались даже глянуть в сторону бедняги, какая-то непреодолимая сила заставляла их огибать ссутулившуюся фигуру на почтительном расстоянии. Ванко не брезговал – настоящим мужчинам не подобает смущаться при виде шрамов, полученных в бою.
– Рахан, – окликнул он, подойдя почти вплотную.
– А, привет, пацан. – Ванко встретил усталый взгляд гостя. – Как сплавали?
Рахан во время разговора все еще коверкал речь: растягивал гласные, глотал звуки, трудно давались «р» и «с».
– Хорошо, торговали удачно, солью запаслись.
– Не встретил?
– Я искал, не было, все стоянки осмотрел.
– Ничего, не переживай, уже скоро, я знаю.
– А ты как? Ходишь уже?
– Как видишь. Марионетка ломаная.
Позднее Ванко убедился – своими резкими переваливающимися движениями Рахан действительно походил на тех неуклюжих кукол, с которыми выступали бродячие артисты на ярмарке, управляя конечностями деревянных рабов при помощи грубых нитей. Нога и та, вроде бы тщательно выправленная Сивым, после выздоровления оказалась короче левой.
– Интересно было? – спросил Рахан.
Спросил скорее всего просто так – глаза были пустые, словно сознание человека перенеслось в иной, далекий мир. Ванко присел рядом.
– Интересно. Весело. Я там Полка видел и Лекаря, ну, который тебя смотрел. Ох и здоров он драться – четверых бугаев положил, двоих голыми руками насмерть. Про тебя спрашивал.
– Про меня? С чего? – оживился, слегка встревожился Рахан.
Видно было, что визит Лекаря не остался в памяти пребывавшего в горячке человека. Ванко в двух словах рассказал о посещении, о том, как врач рекомендовал резать руки, упомянул, что Рахан будто даже узнал его.
– Может быть, – задумался мужчина. – Говоришь, без оружия с четырьмя управился? Неужели кто-то еще в живых остался…
– Кто?
– А, не важно. У кого он служит? У Полка? Что за Полк?
Пришлось рассказывать о Полке. Вспомнил Ванко и об обещании Лекаря проведать больного.
– Ну-ну, посмотрим на твоего эскулапа, – пожал плечами Рахан.
За разговором время подготовки к застолью пролетело быстро. Позвали Ванко, не забыли и о госте. Стол накрыли в главной избе, достали из кладовок последние запасы – наступает лето, а значит, будет новый урожай и вновь заполнятся порядком опустевшие ледовые схроны. Впрочем, Сивый был хозяином рачительным, и даже сейчас, после зимовки, кухаркам было чем попотчевать родичей. Как положено, подняли ковш с медом за возвращение. Все разговоры, понятное дело, об ярмарке. Вернувшиеся наперебой делились впечатлениями, пересказывали истории, услышанные у других, либо те, участниками которых стали сами.
Рахан присел за стол так, чтобы здоровая половина лица была обращена к собравшимся. Странно, но видно было, что к своему уродству он относится абсолютно безразлично, просто не хочет смущать трапезничающих малоприятным зрелищем. Он не спеша и плотно поел и собрался было попрощаться с хозяевами, застольные разговоры, похоже, его не интересовали, когда напротив него, подвинув хуторян, уселся Сивый.
– Ну как, мил человек, оклемался немного?
– Жить буду, отец.
– Что ж тебя так угораздило?
– Да знаешь, как бывает – ищешь что-то безуспешно, потом вдруг узнаешь, что вот оно, совсем рядом, только руку протяни. Тут тебя и переклинивает. Бросаешься очертя голову. Вот и я кинулся. Сил не рассчитал, не успел за день дойти, ночь в поле встретил. Все просто.
– И за чем же ты так стремился?
– Все мы стремимся каждый к своему, – покачал головой Рахан. – Без чего мне не жить, тебе, может, и даром не надо.
– Не хочешь говорить – и ладно. А кто ты, откуда будешь – тоже секрет?
– Кто я? Бродяга. Пришел с Запада – там таких много война оставила. А здесь у вас словно и не было ничего.
– Войну помнишь?
– Я в ней участвовал.
Вот так обыкновенно – участвовал в войне, о которой толком-то и сказать никто ничего не может.
– Я знаю о ней не больше твоего, отец, – предупредил дальнейшие расспросы Рахан.
– Какой я тебе отец – мне тогда тридцати не было. А ты, если оружие держал, тоже не пацаном воевал.
– Да, приложила тебя жизнь, считал, постарше будешь.
Зато по изувеченному изможденному лицу собеседника возраст определить было достаточно сложно. Длинные русые волосы, схваченные на затылке в хвост, однако, сединой тронуты не были. Определенно, подумал Сивый, полтинника ему все же не дашь.
– С оружием, выходит, управляться умеешь, – сделал вывод старейшина.
– Какой из меня теперь вояка, – хмуро усмехнулся бывший солдат и протянул Сивому руки.
Тонкие белесые пальцы мелко подрагивали и больше походили на когти хищных птиц, каких полно было до войны по лесам. Плоть на ладонях практически отсутствовала, кожа чуть не просвечивала, как перепонки гусиных лап.
– А еще что делать способный?
– То, чему раньше учился, теперь вряд ли кому понадобится. Ты не беспокойся, я тебе обузой не стану – недельку еще подтянусь и дальше пойду. Отплатить, жаль, мне тебе за заботу нечем.
– Ты это брось, – махнул Сивый. – Что ж мы, не люди? И жить здесь будешь, пока не поправишься.
– Да ну, кости все равно уже не выправятся, да и руки… Послушай, возьми мой жилет. – Рахан выпрямился, попытался расправить плечи, досадливо сморщился и снова ссутулился-скособочился. – Мне сейчас его уже не надеть. А вещь хорошая – любой удар держит, он и до войны бешеных денег стоил.
– К чему он мне, я человек мирный, – прищурился старейшина.
– Не скажи, времена сам видишь какие. А нет – продашь, знающие люди неплохую цену назначат.
– Ну, отказываться не стану, а ты все-таки не торопись, поживи у нас маленько.
– Боюсь, боюсь не успеть, извини.
– Тебе виднее.
– Не обидишься, оставлю я вас, пока слабый совсем, утомляюсь быстро.
– Конечно, отдыхай.
