Людмила Белаш - Имена мертвых
— Не впрок пойдет, — прибавил Клейн. — Как мертвому припарки.
— Я не мертвая! я живая! — взвилась Марсель с горькой яростью. — Мне восемнадцать, мне надо жить, жить! а вы меня вытащили… поставили опыт — и радуетесь! подразнили жизнью — и обратно в яму! Подлецы! убирайтесь, не хочу вас видеть! и не подходите ко мне! я никому не нужна…
— Сейчас вернусь. — Аник руками и глазами показал наверх, поднимаясь с кушетки.
— Куда он пошел? — сипло зашептала Марсель. — Зачем? за ядом? для меня? я не позволю! Вы меня убить хотите. Как крысу, — задвигав холодными, деревенеющими ногами, она сжалась в клубок. — Не смейте. Дайте умереть по-человечески… — и вновь залилась слезами, судорожно вздрагивая.
Минуты убегают, подступает чернота. Как невыносимо отсчитывать СВОИ последние минуты, понимая, что за самой последней не будет НИЧЕГО — ни солнца, ни неба, ни звука, полное ничто. Все будут — а тебя не станет. Где-то продолжат гореть звезды, веять ветер, цвести сады — а ты, твое Я исчезнет. Конец Вселенной — для чего она, эта бесконечность с ее галактиками, если нет ТЕБЯ? Мира нет, если ты его не видишь, но мира не жаль — жалко только себя одного.
И тем страшнее сознавать это, ощущая, как отказывает тело, и тебе подчиняется один разум, и он вопит в коробке черепа, понимая, что скоро глаза помутнеют и померкнут, уши оглохнут и прекратятся все остальные чувства. Чтоб вырваться из плена умирающего тела, пойдешь на все.
Она закричала, когда вошел Аник. Что он там держит за спиной?!.
— Сюрприз! — Аник достал и потряс в воздухе забавную мягкую куклу — розовую пантеру с лапами-макаронинами, смешливой мордой и без одного уха. — Это принес ваш папа.
— Он… был здесь?
— Да, заходил справиться о вас. Судя по всему, он в вас поверил. Передавал привет и свои извинения.
— Дайте мне. — Она выхватила у Аника куклу и прижалась к ней мокрым лицом.
— Будете с ней спать?
— Мне страшно — я боюсь не проснуться.
— И совсем не страшно, поверьте. Как говорил старик Гамлет: «Уснуть — и видеть сны…» А мы, как гномики, будем оберегать свою спящую Белоснежку.
— А я проснусь? — Пытаясь справиться с одышкой, Марсель вдыхала старый детский запах розовой пантеры.
— О, это сложный научный вопрос! в любом случае, чтобы утром встать и потянуться, надо сперва лечь баиньки.
— Это… больно?
— Не больнее, чем комар укусит.
— Сколько мне осталось?
— Мало, — сверился с часами Клейн. — Часа полтора.
— А холодильник…
— Вы его не почувствуете.
— Я же вся замерзну.
— Да, там порядочно ниже нуля. Но вас это не должно беспокоить.
— И я бы не хотела раздеваться.
— Ваше слово — для нас закон.
— А меня не стошнит, когда вы… я не буду хрипеть?
— Клейн, я не храплю, когда ты меня укладываешь?
— Нет. Все выглядит вполне пристойно.
— Ой, мне вроде свободней дышать!
— Шаговой этап централизации, — важно пояснил Аник. — Заряд оттекает в главные чакры, чтобы удержаться. Ну как, позволите принести лекарство?
Марсель засомневалась, но внезапно решилась, поняв, что уже и руки гнутся с трудом, словно пластмассовые.
— Можно.
Одобрительно кивнув, Аник отправился в соседнюю комнату; Марсель померещилось, что в ЭТУ дверь ее и вынесут, когда… Не выпуская игрушку, она схватилась за руку Клейна. Сильная, надежная рука.
— Клейн, а повременить нельзя?
«Перед смертью не надышишься», — Клейн за многие десятки циклов отвык от этой жажды на краю, но забыть ее было нельзя — очень уж сильное ощущение.
— Не надо думать, что это конец, — он ответил не сразу, — И бояться не надо. Просто сон, и ничего другого. Главное — что будет потом.
— Вдруг… — глаза Марсель вновь налились подступающими слезами, — ничего не будет?
— Ну, так было бы нечестно, — Клейн улыбнулся. — Только мы можем понять, что не все так плохо, как при жизни кажется.
— Я ходила в церковь, а меня… что-то прогнало. Храм меня не принял. А вы? как у вас?
— Мои храмы далеко. Да и не храмы — священные рощи. У меня другие боги, я с ними не ссорился. И вы не считайте, что вас прогнали. Штука в том, что мы живем не по закону, вот и бьемся обо все углы локтями.
— Мне страшно, — торопливо изливала горести Марсель, пока есть кому слушать, — Я боюсь, Клейн! Боюсь!!
— А я говорю — не бойтесь. Вы не одна, вас помнят.
— Да. — Марсель покрепче обняла игрушку. — А вас?
— Наверное. Иначе как бы я воскрес?
Аник принес два одноразовых шприца, упаковку ампул и свернутый кольцом плоский резиновый ремень; при виде этих предметов Марсель еще сильнее испугалась.
— Прямо сейчас? нет-нет, давайте погодим!., я не готова.
Смертельная инъекция. Она читала об этом в журнале: в Америке изобрели новую казнь, где палач — врач со шприцем.
Аник подумал о том, каким терпением надо обладать детскому стоматологу, чтоб убедить своих пациентов открыть ротик. Видимо, эта разновидность зубодеров обязана пройти двухгодичный курс в школе иезуитов и усвоить самые изощренные уловки обмана и запудривания мозгов.
— Ну хорошо! как скажете, так и начнем. Пока у нас есть немного времени, — пристроившись с улыбкой на кушетке, он как бы ненароком взял Марсель за запястье и, скосившись на часы, стал считать пульс, шевеля губами. Частый пульс в похолодевшей тонкой руке прощупывался слабо, и Аник постарался придать себе вид встревоженного медика, у которого на сердце тяжелей с каждой минутой. Посмотрев на него, и Клейн включился в импровизацию.
— Как оно?
— М-н-н-н-э… Хорошего мало. Выраженная экстрасистолия.
Незнакомое слово показалось Марсель зловещим.
— Принести кардиограф?
— Нет смысла.
— Это пройдет? — спросила Марсель с надеждой.
— Появились выпадения. — С лицом мрачным и скорбным Аник деликатно приложил пальцы к ее щеке, покачал головой. — Да-а-а… процесс развивается быстро… Марсель, мне нечем вас утешить. Тахикардия нарастает.
Для тяжело дышащей, не находящей себе места от непрекращающегося сердцебиения Марсель его слова были каплями, переполняющими чашу.
— Я не хочу засыпать!
— Что в этом особенного? все люди каждый вечер ложатся в кровать, не зная, что их ждет завтра и увидят ли они утро. И, между прочим, большинство дожидается рассвета. Нам даже выгодней в том смысле, что мы знаем — КОГДА. Можно подготовиться и закруглить дела.
— Но вы-то знаете, что утром подниметесь!
— Постарайтесь присоединиться к нам.
— Как я могу это сделать? как?!
— Верить.
— Изменения есть? — спросил Клейн беспокойно.
Лицо Аника изобразило крайнюю степень с трудом скрываемой печали.
— Предагональные симптомы… Если хотите, подождем еще. — Его тяжкий вздох добил Марсель.
— Давайте, делайте. Я уже не могу. Нет! сперва я помолюсь. Не мешайте мне.
Чтобы отсрочить неизбежное, она к «Во имя Отца», «Отче наш» и «Радуйся, Мария» прибавила «Здравствуй, царица», но от волнения больше ничего не вспомнила. Приникнув к хозяйке, розовая пантера внимательно выслушала и завершающее — «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне, присно и во веки веков. Аминь».
— Ну, теперь все. Аник…
Клейн перетянул ей плечо резиновым ремнем, Марсель с усилием стала сжимать и разжимать пальцы, Аник нашел вену и, сдвинув кожу, косо ввел иглу.
— Нет, погоди!
— Что? — участливо спросил Аник, плавно вдавливая поршень.
— А… я… — Глаза Марсель, подрагивая, закатились под опускающиеся веки.
— Монитор. — Отложив шприц и приклеив ватку к коже кусочком пластыря, Аник начал расстегивать на Марсель блузку; Клейн, подкатив столик к кушетке, переставил с него на изголовье миниатюрный аппарат, из-за множества проводов похожий на игрушечного осьминога с темно-серым глазом — желтая глазная щель осциллограммы пока была прямой и похожей на нить.
— Начали. Первое отведение. — Клейн подал провод с плоской присоской на конце. — Второе отведение. Третье…
— Все поставлены. Запись.
Желтая линия ожила, зазмеилась пикообразными изгибами.
— Ноль часов пятьдесят семь минут.
— Ф-ф-ф-у, насилу уломали вовремя! Айда за каталкой.
На пороге холодильника Клейн впрыснул Марсель вторую, убийственную порцию. Сердечные сокращения быстро зачастили, стали перемежаться разрывами, дыхание сбилось.
Журча колесиками, каталка въехала в проем между покрытыми изморозью радиаторами; в трубках за гармошками однообразно изогнутых пластин еле слышно шелестел фреон. Одинокая бело-синяя лампа на потолке освещала неподвижно вытянувшуюся Марсель и пантеру — та не захотела расстаться с хозяйкой.
По телу пробежала слабая дрожь, голова чуть откинулась в сторону — глаз осьминога стянулся в немигающую щель.
