Юрий Корчевский - Асы. «Сталинские соколы» из будущего
Иван выбрался из пилотской кабины, прошелся по грузовой кабине и дернул за ногу бортстрелка:
– Не зевай!
По спущенной лестнице он спустился на землю. Костры уже погасли, только луна светила.
Навстречу Ивану, в зыбком мертвенном свете луны шел человек. Иван вытащил пистолет из кобуры, передернул затвор и, когда фигура приблизилась, приказал:
– Стой! Пароль!
– Дедушка приехал.
Иван успокоился и опустил пистолет.
Перед ним возник человек, и, если бы комэск не предупредил, Иван выстрелил бы.
Человек был в немецкой полевой форме с автоматом поперек груди. Видимо, он не торопился подходить, боясь получить пулю от кого-нибудь из членов экипажа.
– Фу ты, как немец!
– Вас же предупредили. Ты, летун, пистолетик-то убери…
Иван поставил курок «ТТ» на предохранительный взвод и сунул оружие в кобуру.
– И мотор глушите, ждать придется неизвестно сколько.
Иван забрался в самолет и заглушил мотор.
– Саша, сиди на месте. Если что, запустишь.
К Ивану подошел бортмеханик:
– Командир, там немец у самолета. – Голос бортмеханика срывался от волнения.
– Спокойно, Илья, это наша разведка. Еще не то будет.
– Фу! – облегченно выдохнул Илья.
Потрескивали, остывая, двигатели. Тишина полная.
Иван посмотрел на часы – половина второго ночи. Еще часа два, от силы – два с половиной можно подождать. Он выбрался из самолета.
Теперь людей в полицейской форме было двое. Один – в стальном шлеме; на цепочке, поперек груди поблескивала латунная бляха полукруглой формы. Ни дать ни взять – фельдполицай. Ряженые или служат у немцев на самом деле? Вопросы задавать было не принято, да никто бы и не ответил.
– Командир, закурить есть? – обратился к Ивану «фельдполицай».
– Не курю, – развел руками Иван.
«Немец» говорил по-русски чисто.
– Жаль, у немцев сигареты – дерьмо полное. «Беломора» бы или моршанской махорки…
В экипаже курил только бортстрелок.
– Савелий, – крикнул Иван, – закурить дай!
Бортстрелок подошел к открытой дверце и остолбенел. В темноте его глаза уже адаптировались, и картинку он увидел сюрреалистичную: стоящий у борта самолета командир преспокойно беседует с немцами.
– Не бойся, свои, – уловив его замешательство, невозмутимо отреагировал Иван. – Угости товарищей.
Савелий протянул едва начатую пачку «Беломорканала».
– А можно две? – протянул руку «фельдполицай».
– Бери всю пачку!
– Всю нельзя, вдруг увидят? Сгорю.
«Фельдполицай» прикурил и спрятал папиросу в кулак – огонек был виден издалека.
Время шло. Иван с тревогой посматривал на часы. Еще полчаса – и надо улетать.
«Немцы» тревожились тоже, переминались с ноги на ногу, и так же, как и он, поглядывали на часы. Видимо, заминка случилась, а может – и захват оберста сорвался.
«Даже если они привезут этого полковника, – думал Иван, – похищение не останется незамеченным, немцы выставят на дорогах посты. Как нашим «немцам» возвращаться? Все-таки смелые они люди, наверняка он так не смог бы – работать среди чужих».
Время истекло. Если он задержится еще хоть на четверть часа, то не успеет затемно перелететь через линию фронта.
– Все, парни, время вышло! Ждать больше не могу. А то и экипаж, и самолет угроблю.
Иван поставил ногу на стремянку.
– Илья, заводи! – крикнул он в чрево фюзеляжа. Повернувшись к «немцам», он уже хотел на прощание пожать руки этим мужественным людям, как вдруг заметил, что вдали, на грунтовой дороге, показался свет фар. Машину раскачивало на ухабах, но она не снижала скорости.
С дороги водитель свернул на поле и подъехал к самолету. Водительская дверца распахнулась, и оттуда выскочил немецкий офицер.
– Парни, оберста в самолет, я с ним. Машину отгоните подальше и прострелите ее из автомата. Надо подстроить все так, как будто партизаны напали.
«Немцы» выволокли связанного, с кляпом во рту полковника, и, не церемонясь, зашвырнули в фюзеляж. Привезший его офицер сказал:
– Спасибо за службу, бойцы. Даст бог – свидимся, – и сам залез в самолет.
Иван захлопнул дверцу – двигатели уже работали на холостом ходу. Пробежав в пилотскую кабину, он уселся в кресло.
– Экипаж, взлетаем! Илья, закрылки на взлет, двигатели на полный!
Взревели моторы, и самолет стал разбегаться. Толчок, другой – и «Ли-2» оторвался от земли и начал набирать высоту.
– Успеем до солнца? – спросил Саша.
– Должны. Если «мессеры» появятся, передашь на аэродром по рации открытым текстом «Дедушка приехал». Тогда наши истребители на помощь вылетят.
– Ни фига себе! Вот такая служба по мне! – заявил Саша. – А то – ящики в тыл возить!
Иван держал скорость почти максимальную – триста километров. Топлива достаточно, экономить его не было необходимости, а вот выгадать время – получится.
Едва они перелетели линию фронта, как на востоке показалось солнце. И почти сразу появились наши истребители, две пары.
Иван встретил их появление с тревогой, но Саша опознал силуэты и звезды на крыльях. Видимо, важная птица этот оберст, если его встречают с эскортом.
Без происшествий они добрались до своего аэродрома, сели и зарулили на свою стоянку.
Ведущий истребителей покачал крыльями на прощание, и истребители умчались.
На стоянке их уже ждали – черная «эмка» и крытый грузовик.
Когда Саша через окно увидел, как из самолета выходят немцы, он от удивления потерял дар речи. Ведь он, исполняя приказ Ивана, не выходил из пилотской кабины и не видел, кто садился в самолет.
– Фрицы? Настоящие?
– Один точно вайнахтсман.
– Это что, звание такое? Не слыхал.
– Эх, ты! Вайнахтсман – это Дед Мороз, только немецкий. Подарок привез нашему командованию.
– Быть не может, до Нового года еще далеко.
Экипаж дружно рассмеялся. Смеялись долго, утирая слезы, и не столько было смешно, сколько спадало нервное напряжение.
Два дня им дали на отдых, а потом были полеты в наш тыл – Архангельск, Горький, Саратов.
Ситуация на фронтах осенью сорок второго года складывалась очень тяжелая. Немец дошел до Волги, бои шли в Сталинграде, на Кавказе немцы штурмовали Моздок. С его взятием открывалась дорога к бакинской нефти и кавказским перевалам, за которыми уже была Грузия.
Уже год в блокаде был Ленинград. Немцы замкнули кольцо вокруг города 8 сентября 1941 года, бомбардировщики сожгли продовольственные Бадаевские склады. Людей зимой эвакуировали по льду Ладожского озера. В город шли машины с продовольствием, а обратно на Большую землю вывозили людей, в первую очередь женщин и детей.
Положение с питанием осажденных было катастрофическим. Осенью 41-го года воин получал 500 граммов хлеба, рабочие – 250 граммов, служащие и иждивенцы – по 125 граммов, и кроме хлеба – ничего.
Пока шли полеты в наш тыл, прошло полмесяца. Зарядили дожди. В один из пасмурных дней, когда тучи висели низко, угрожая разразиться ливнем, весь экипаж вызвали в штаб.
К начальству положено являться по форме, поэтому быстро подшили свежие воротнички, надраили сапоги. Иван, как командир, надел кожаный реглан, полученный несколькими днями ранее. Разноса не ожидалось, вроде не напортачили нигде.
В кабинете комэска, кроме самого майора, был политрук. У Ивана сердце екнуло – неспроста! Однако комэск выглядел довольным, улыбался, что бывало с ним редко.
Политрук встал и зачитал приказ по воздушной армии, где перечислялись награжденные, в том числе – весь экипаж Ивана. Он, как командир, получил медаль «За отвагу», остальные – «За боевые заслуги». Комэск каждому вручил удостоверение к медали и прикрепил медали к гимнастерке.
– Догадываетесь, за что? – спросил он у Ивана и подмигнул.
Иван понял – за доставку плененного полковника и нашего разведчика с документами.
– Давненько нашу эскадрилью не отмечали! – Комэск потер руки.
– Ради такого случая весь личный состав собрать бы, да это дело нереальное. Экипажи кто где, – вставил политрук. – Но на первом же общем собрании доведу до сведения всех. Есть у нас свои герои, на кого остальным равняться надо!
Политрук говорил казенными словами, прямо цитатами из газеты «Правда».
Комэск поморщился – политрук не так его понял. Воодушевлять массы на священную войну надо, но не так, а по-человечески, тепло.
– Торжественная часть закончена, приступаем к неофициальной. Награды отметить надо, положено по воинским традициям, чтобы не последние награды были. Начало положено.
Политрук протестующе дернулся, но майор не дал ему вставить слово:
– Только фронтовые сто грамм, наркомовские!
