Олег Верещагин - Я иду искать. История первая
— Я тебя НИКОГДА не кину, — и Олег закрыл её рот поцелуем.
... ЕСТЬ ВЕЩИ, ОТ КОТОРЫХ НЕ СПАСАЮТ НИ ВОЗРАСТ, НИ СВЕТЛАЯ ЛЮБОВЬ, НИ ГРЯЗНАЯ ТРУСОСТЬ... НИ ИСКРЕННИЕ КЛЯТВЫ.
Интерлюдия: «Песня о Новом Времени»
Как призывный набат,
Прозвучали в ночи тяжело шаги —
Значит, скоро и нам
Уходить и прощаться без слов...
По нехоженым тропам
Протопали лошади, лошади,
Неизвестно, к какому концу
Унося седоков...
Значит, время иное, лихое,
Но счастье, как встарь ищи...
И в погоню летим мы за ним,
Убегающим, вслед!
Только вот в этой скачке
Теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив,
Что рядом товарищей нет...
И ещё будем долго
Огни принимать за пожары мы.
Будет долго зловещим
Казаться нам скрип сапогов!
О войне будут детские игры
С названиями старыми,
И людей будем долго делить
На СВОИХ и ВРАГОВ.
А когда отгрохочет,
Когда отгорит
И отплачется,
И когда наши кони
Устанут под нами скакать.
И когда наши девочки
Сменят шинели на платьица —
Не забыть бы тогда!
Не простить бы!
И — не потерять... [48]
Йерикка пришёл в башню глубокой ночью, когда весь город спал — и пламя факелов заметалось, бросая текучие отблески на развешанное по стенам гридницы оружие, свидетельствовавшее о славе побед племени. Старый князь Крук, молча сидевший на своём месте во главе пустого дружинного стола, поднял голову.
— Они идут, — ответил Йерикка на невысказанный вопрос. — Всё, как говорили, дед. Час назад они начали высаживаться на побережье, до нас им не так уж долго. Между нами и ими сейчас наших племён — всего ничего, больше лесовиков, что после восстания сюда переселились. В остальные племена весть уже послана. Там собирают дружины и ополчения.
Крук сидел, опираясь на рукоять меча. Бесполезного меча.
ОНИ сядут на перевалы — и...
Старый князь остро пожалел, что не умер зимой, когда дошла весть о гибели любимого сына, отца Гоймира. Он пытался отогнать видения гибели родного города. ОНИ идут наказать за непокорность детей, стариков и женщин. Весь горский народ. Они идут, чтобы разрушить всё, чем жил старый Крук, что было дорого ему и его людям. Что может противопоставить племя, мужчины которого погибли в боях? Куда вернутся они, когда придёт пора? На пепелище?
Уйти, мелькнула мысль. Сняться, уйти за Ключ-горы. Но от одной этой мысли князь вдруг ощутил боевое бешенство, не посещавшее его уже много лет. Уйти, чтобы жадная и жестокая нелюдь ворвалась в дома, опоганила очаги, осквернила труд поколений славян? Уйти — пряча глаза, пробираться чужими землями, не сметь взглянуть на тех, кто из жалости станет кормить в пути детей и стариков? НЕТ!!! Легче умереть!
Умереть легко. Но как сохранить то, что есть душа племени? Никто не испугается смерти. Но с гибелью горцев уйдёт последние свободные славяне Мира. Хозяева придумают своим рабам новое имя, новые обычаи, новую веру — и смерть лишится пользы — единственного, что оправдывает её...
... Он открыл глаза. Йерикка стоял перед ним — рослый, плечистый, ладонь на рукояти меча. Он ждал.
— Можно уходом уйти, — медленно сказал князь. Ноздри Йерикки раздулись, он негромко, но чётко, печатая слова, ответил:
— Тот, кто ушёл с родной земли, не смеет на неё вернуться. Хорошо, если мы все погибнем. А если соседи отобьют врага? Как пойдём обратно, дед? Надо встать на перевалах и в долинах на закате. Надо сдержать нелюдь до зимы. А там — как Род даст.
— С кем встать? — допытывался старый князь. — Где дружина моя? Ополчать кого?
— Мы встанем, — просто ответил Йерикка. И, хотя Крук знал ответ, в голосе его прозвучала искренняя горечь:
— А побьют вас, детки...
— Побьют, — согласился Йерикка. — Может, и всех побьют, дед. А младшие жить будут. Женщины им про нас расскажут. Вырастут они. И будет жить Рысь. И на нашей крови, на памяти о нас — крепче прежнего встанет племя. Славой умножится. Без людей, случалось, на одном-двух живых — выживали племена наши. А без чести, без родины, без памяти — и великий числом народ сгинет весь. Решай, князь.
Крук тяжело вздохнул. Трудно решиться на такое. Единственно верное решение, единственно возможное — решение, которого он сам себе никогда не простит, принеси оно победу или поражение. Цена будет страшной. Немногим лучше самой беды.
Но лучше.
— Вольга ушли, — сказал князь. — Нечего ему за наши дела голову класть. Род деда его, моего побратима — на нём.
— Сам прослежу, чтобы отослали. И провожатых найду, — Йерикка вскинул руку и вышел...
... На улицах города было прохладно. Над Логовом шумел ветер. Огоньки светились в домах — там, где ещё не спали.
А ОНИ уже шли сюда. Шли — наглые, уверенные в своей силе, такой неодолимой перед беззащитными племенами.
Что же. Пусть идут... и пусть радуются те, кто сможет ещё и УЙТИ отсюда. Может, и нет в племени мужчин. Но ВОИНЫ — есть. И перевалы на закате станут могилой для врага... и для тех, кто его задержит.
Или не сможет задержать.
Князь вошёл в спальню Гоймира. Внук спал на животе, повернув голову и тихо, мерно дыша. Во сне лицо его казалось совсем детским и беззащитным, а сильные руки — слишком тонкими. Рядом лежала на сундуке одежда — повязка упала на пол. Старик поднял её и пальцами погладил оскаленную Рысь. Положил повязку обратно на сундук и легко коснулся длинными узловатыми пальцами, привыкшими к мечу, волос спящего мальчика, словно прося прощенья.
— Уж тебе впрямь идти, — сказал Крук тихо. — Иных пошлю, тебя оставлю — а дальше как? Идти тебе, внучек... идти...
— Что ты, дед? — сонно спросил мальчик, поднимаясь на локте. — Неладно тебе?
— Вставай, Гоймирко, — сказал князь. — Тебе теперь долго дома не спать.
Мальчик сел, стукнув в пол босыми ногами. Широко раскрыл глаза...
... В этот миг ночи люди — сами не зная, почему! — проснулись почти во всех домах. Отчаянно залаяли, взвыли обычно молчаливые горские псы. Переменившийся тёплый и сырой ветер тащил с юго-запада невиданную грозовую тучу, но на чистом ещё небе заиграл всеми своими красками Большой Сполох.
