Олег Волховский - Люди огня
Я онемел. Неужели он наконец признается? Прямо назовет себя?
— Да, Пьетрос. Я тот ангел, который был лучшим из Божьих творений, Носитель Света, Ангел утренней звезды. Точнее, его сын, еще точнее — полное воплощение.
Он улыбнулся и посмотрел мне в глаза. И в эту улыбку и этот взгляд можно было упасть и раствориться. Я отступил на шаг.
— Ты уйдешь, Пьетрос. Я знал, что ты бросишь меня именно сейчас, когда я проигрываю. Когда построенное мною здание на грани разрушения, а все замыслы мои терпят крах. Ты же давно догадался. Еще в Китае, я помню. А может быть, и раньше. Что же ты не ушел, когда Империя расширялась, а я одерживал одну победу за другой?
— Я не был уверен.
— Самооправдание, Пьетрос. Самооправдание, и больше ничего! — он поднял вверх палец, длинный указующий перст, как у Иоанна Крестителя на картине Леонардо. И так же улыбнулся: таинственно, страшно, чарующе. — Он тебе этого не зачтет.
— Ты солгал.
— Что я Бог? Почти нет. Люцифер равен своему создателю. Он слишком много вложил в меня. Слишком много себя.
— Не равен. Ты же не хозяин дворца.
— Уходишь, Пьетрос — уходи. Я никого не держу насильно. Мне служат только за совесть, а не за страх. За страх меня проклинают.
«Отойди от меня, Сатана!» Я не мог этого сказать, язык не поворачивался. Наверное, потому, что я не был святым. Куда там! Перспектива погибнуть вместе с ним вдруг показалась мне притягательной и прекрасной.
И слово «прости» уже зрело на моих губах, и колени подгибались, чтобы пасть перед ним и кричать, что я остаюсь, что вовсе и не хотел уходить, с чего он взял? Что буду сражаться с ним бок о бок, до конца, даже если от мира останется один камень, на котором мы сможем встать.
Я набрал в грудь побольше воздуха. Нет! Надо уйти к себе и все спокойно обдумать. И решить самому, не под влиянием минуты. Подальше от этих глаз и этой улыбки.
— Ты зашел слишком далеко, Пьетрос, и потому я тебя отпускаю. С той стороны тебя никто не ждет.
— Я подумаю…
— Постой! Прежде чем уйдешь, поговори с Марком. Ему есть что тебе рассказать.
В моих комнатах все было по-прежнему, так же, как полгода назад. Даже убрались перед моим приходом — чисто. Я просидел за кофе до полудня: было мучительно трудно принять решение. Остаться — отчаяние обреченного, уйти — отчаяние идиота.
Марк… Он не встретил меня. Да и я хорош: до сих пор даже не позвонил. Мы не виделись с февраля и почти не общались. В водовороте французских и итальянских событий мне было не до звонков в Иерусалим. Иногда писал ему по Интеррету, но Марк не любил подробно отвечать на письма: две-три строчки из дружеского долга.
Я поднял трубку.
— Марк, привет! Я в Иерусалиме.
— Уже знаю. — Как-то глухо и холодновато. — Заходи.
Дверь не была заперта. Марк стоял спиной ко мне и, казалось, смотрел в окно. Я закрыл дверь, и он резко повернулся. В левой руке у него был шприц. Почему в левой? Марк правша. Куда он кололся? Рубашка с длинными рукавами. Все закрыто.
— Марк, ты обещал бросить.
— Это не так-то просто.
— Эммануил знает?
— От него не скроешь.
— И ничего не делает?
— Делает, но меня это не устраивает.
— Это как?
— Помнишь смерть Илии?
— Еще бы!
— Теперь это регулярно. Вместо наркотика — кровь бессмертных. Не хочу! Нажрался!
— Ты знаешь, кто такой Эммануил?
Марк усмехнулся.
— Знаю.
— Давно?
— С полной уверенностью где-то полгода. Впервые заподозрил еще в Риме.
— И что ты намерен делать?
— Уйти сейчас бесчестно.
Я вздохнул, от Марка трудно было ожидать другого ответа.
— Иди сюда! — сказал он.
Мы были в кабинете Марка. Письменный стол с компьютером и телефонами, на одной стене карта мира, на другой — щит с двумя скрещенными мечами, одним — европейским и вторым — явно восточного происхождения.
Марк взялся за рукоять восточного меча и слегка повернул. Щит отъехал в сторону. В стену был вмонтирован небольшой сейф.
— Так, Петр, запомнил? Катана. Слегка повернуть по часовой стрелке. Катану от рыцарского меча отличишь?
— Постараюсь. Зачем ты мне это показал?
Марк достал из нагрудного кармана сложенный вдвое листок из блокнота.
— Смотри. Первая строка — это код входной двери, вторая — код сейфа. Если со мной что-нибудь случится — войдешь и возьмешь все, что в сейфе. Только не тяни! Обещаешь?
— Я не могу обещать. Возможно, меня здесь не будет.
— Подожди хотя бы дня три.
— Марк, тебе надо бросать! Что ты задумал?
— Я редко, только в особых случаях. Не в том дело.
— Сегодня случай особый?
— Да. Поехали!
Марк не взял ни охраны, ни шофера. И плюхнулся на место водителя в своем «мерсе».
Он был весел какой-то ненормальной веселостью. Блеск в глазах. Я подумал: не умирал ли он. Нет! Взгляд сумасшедший, но земной. Не такой, как у бессмертных.
И что-то странное со зрачками. Как иглы. Сколько бесов уместится на конце иглы?
— Ты что, собираешься вести машину в таком состоянии?
— Это всего лишь морфий.
— Морфий что, не наркотик?
— Да так, лекарство, обезболивающее средство.
— Угу! Немного позже морфия открыли еще одно обезболивающее средство. Астму лечили, кашель, бронхит. От депрессии прописывали. Очень эффективное оказалось. Героином назвали.
Марк посмотрел на меня так, что я сильно усомнился, что в его шприце был морфий. Может ли вообще героинщик перейти на морфий? Чтоб я что-нибудь понимал в этих материях!
— Что болит-то?
— Душа.
Марк гнал так, что машина ревела на поворотах и пела резина. Сто в час, не меньше.
— Иди на хрен! Давай я поведу.
— Да ладно тебе.
— Здесь же горы! Тебе что, жить надоело?
Марк усмехнулся.
На поясе у него висела кобура с пистолетом. Тоже мне новость! Марк всегда ходил с оружием. Но сегодня она меня нервировала. Пьяный Марк был нефункционален, но вполне безобиден. С Марком под кайфом я еще не сталкивался.
Я боюсь Марка? Что за бред!
Пронеслись мимо Вифлеема. Появился указатель на Хеброн. И тогда Марк начал клевать носом.
— Марк! — заорал я. — Давай поменяемся!
— Я тебя прекрасно слышу, — сказал он. — Не ори.
— Ты спишь!
— Это другой сон. Спроси меня о чем угодно — я отвечу, я все вижу и слежу за дорогой.
— Ты спишь!
— И сплю тоже. Это как две программы по одному каналу: сон и реальность — одно просвечивает через
другое.
Как Марк следит за дорогой, я понял, когда мы подъезжали к Хеброну. Машина вильнула, как пьяная. К встречной полосе. К здоровому грузовику, несущемуся к нам навстречу.
Я бросился на руль. Увильнули! Дистанция была сантиметров десять.
— Марк, тормози!
Он тормозил! Но исключительно в переносном смысле. Хватит! Я нажал на тормоз за него, бесцеремонно отдавив ему ногу. Резина засвистела. Нас развернуло на девяносто градусов и вынесло на обочину. Слава Богу, трасса была не очень оживленная и в нас никто не впечатался.
— Все, Марк, выходи. Вроде живы.
Наконец он послушался. Я помог ему занять мое место, а сам сел на место водителя.
— Куда мы едем?
— На юг.
— Это я понял. Точнее.
— Тимна.
Я порылся в памяти.
— Это недалеко от Эйлата?
— Да. Копи царя Соломона.
— Шахты?
— Шахты. Медь добывали.
Я почувствовал холодок в груди. Струя холодного ветра.
Марк дремал. Я больше не стал проверять двойственность его состояния.
Беершеба… Иерохам… Сде Бокер…
Наконец Марк проснулся и объявил, что он в порядке и готов вести машину. Он действительно выглядел спокойным и уравновешенным, но насчет вождения я сомневался. К тому же до цели было уже недалеко.
— Обойдешься, — сказал я. — Что там?
— В шахтах?
— Ну конечно.
— Нас пытались убедить, что ничего: туннели-де обвалились, размыты водой и засыпаны песком. Пока мы не нашли подземный лабиринт, в котором можно разместить город. Точнее, нам показали вход — везде есть предатели.
— И что там было?
— То же, что в Бет-Гуврине.
— Лагерь «погибших»?
— То же, что в Бет-Гуврине! С начала и до конца. Только куда больше.
— Понятно. Ты решил исповедоваться?
— Ты мне вряд ли отпустишь грехи. Все, стоп! Приехали! Вылезай.
Мы были в огромной долине, окруженной скалами из белого и желтого песчаника. У подножия чахлые деревья с плоскими кронами, похожие на грибы. Белые россыпи камней. На камнях редкие кусты колючек. Синее небо, ни облачка. И температура сорок градусов в тени, но реально все пятьдесят, за отсутствием последней. Первое побуждение: немедленно вернуться в кондиционированную прохладу автомобиля.
