Роман Злотников - Генерал-адмирал. На переломе веков
Я несколько мгновений крепился, затем не выдержал и глухо зарычал. Все сидевшие за столом побелели. Ну еще бы, таким они меня никогда не видели. Да я сам, блин, себя таким никогда не видел!
Слегка успокоившись, я быстро свернул совещание, повелел всем присутствующим подготовить предложения в рамках уже изложенного мною, и вернулся в спальню, где меня ждала литровая бутыль шустовского коньяка. В тот вечер я вылакал ее в одно рыло.
Утро началось хреново. Литр коньяка на нос да почти без закуски — в моем возрасте все-таки очень и очень много. Но дело было даже не в этом. Во-первых, меня разбудили. Представьте себе, каково это — быть разбуженным при таком похмелье. И во-вторых, меня разбудил не кто-нибудь, а сам государь-император, который приехал с женой, дабы выразить мне свое самое горячее сочувствие… Сей факт привел меня в еще более дурное настроение, поскольку явно свидетельствовал о том, что в моем окружении есть стукач. Причем на достаточно высоком уровне. Ибо наблюдать мою вчерашнюю неадекватность мог только близкий круг людей, а доступ к информации о ее причинах имел еще более близкий. Кроме того, столь быстрое появление государя в моем дворце со словами соболезнования означало, что стукач рядом со мной стучит на самый верх. То есть если и не лично Николаю, то как минимум тому, кто имеет право внеочередного доклада императору. И не то чтобы я так уж этому поразился — ну ясно же, что, если секретная служба государства не имеет возможности негласно контролировать фигуру, подобную мне, это не говорит ни о чем ином, кроме как о полной некомпетентности подобной секретной службы. Да и не сказать, чтобы контроль меня так уж сильно напрягал. Наоборот, я считал его даже полезным. Николаю и так наушничают про меня все кому не лень, начиная с Витте и заканчивая бароном Фредериксом, а если почитать «прогрессивную» прессу… Так что поступление из моего окружения более-менее правдивой информации о моих действиях и их настоящих мотивах было скорее благом, чем недостатком. Но все-таки иметь стукача в самом ближнем круге — это не «комильфо», совсем не «комильфо»…
Впрочем, после Русско-японской войны «прогрессивная» пресса слегка подуспокоилась. Более того, кое-кто из «прогрессивных» деятелей даже начал отзываться обо мне положительно. Причем — вот ведь свойство человеческой психики всегда находить удобные для себя обоснования своих поступков — вовсе не из-за моей роли в победе, что являлось едва ли не самым частым поводом положительного отношения ко мне. Ну как может культурный и образованный человек показать хоть малейшую толику одобрения такому гнусному и отвратительному делу, как война? Ну и что, что она — неотъемлемая часть современного мира? С точки зрения высших гуманистических идеалов, война — абсолютное зло, поэтому упоминать ее всуе хуже, чем ругаться матом как пьяный кучер. Поэтому никаких упоминаний о войне в этом «приличном» обществе не звучало и мне снисходительно ставили в заслугу другое — то, что я первым из всех русских промышленников ввел у себя на заводах инспекции и придерживался политики строгого соблюдения законодательства об охране труда. Что благодаря не менее чем наполовину содержащемуся за мой счет Обществу вспомоществования народному образованию ежегодно в стране строится уже по три тысячи новых школьных зданий. Что именно на мои деньги созданы Уральский, Магнитогорский, а в настоящий момент находятся в процессе создания еще и Сибирский и Дальневосточный университеты. Что благодаря моему же Обществу вспомоществования в получении образования сиротам и детям из бедных семей Россия получила уже более двадцати тысяч инженеров, химиков, оптиков, финансистов, металлургов, юристов, геологов, причем не вместо, а кроме тех, кто и так обладал возможностями для того, чтобы стать таковыми. То есть из числа тех, кто имел таланты, но без моей помощи никогда бы не получил возможности. Но в общем, я не обольщался тем, что российская интеллигенция меня наконец-то оценила по заслугам. Скорее всего, дело было в том, что тот самый «народ», который русская интеллигенция всегда так превозносила на словах, но в действительности держала за тупое бессловесное стадо, каковое она, умная и просвещенная, непременно возглавит и поведет к свету, на этот раз в отношении ко мне определился четко и однозначно. И все «предводители народа» были просто вынуждены присоединиться к его ясно выказанной воле, хотя многие сделали это скрипя зубами. А может, дело было в том, что после покушения на меня, а особенно после возвращения с Русско-японской войны ветеранов, за ругань в мой адрес стало гораздо легче получить в морду вместо аплодисментов, как это частенько случалось ранее.
Вообще, война с Японией, которая велась на имеющиеся в бюджете деньги и не заставляла затягивать пояса и урезать пайки, изрядно оживила страну. Кругобайкальская железная дорога, задействованная еще до окончания строительства, заметно повысила пропускную способность Транссиба, а интенсивные военные перевозки привели к тому, что дорога не только вышла на самоокупаемость, но и начала активно развиваться. Повсеместно укреплялись насыпи, «легкие» рельсы массово заменялись на «тяжелые», строительство капитальных мостов вместо временных мостовых переходов сейчас шло едва ли не в три раза быстрее ранее установленного графика, а кроме того, развернулись широкомасштабные работы по укладке второго пути. К концу 1905 года протяженность двухпутной колеи на Транссибе превышала однопутную уже минимум в шесть раз. Короче, Транссиб, в прежнем варианте истории окончательно введенный в строй где-то в 1913 году, в настоящий момент должен был достичь своей полной пропускной способности не позже 1907-го, максимум 1908 года. Вследствие чего я дал команду моему паровозостроительному заводу начать проектировать новый паровоз — специально для Транссибирской магистрали, раза в два мощнее, чем паровоз серии «О», являющийся сейчас основной машиной российских железных дорог, и с колесной формулой где-то ноль-пять-ноль…
В общем, транспортная доступность Забайкалья и Дальнего Востока резко улучшилась. Все это привело к тому, что программа заселения Дальнего Востока, на которую было завязано очень многое, начала двигаться вперед семимильными шагами. Поставленный на нее от правительства с правами министра бывший саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин (вот ведь как судьба сыграла — в прошлой истории он прославился, кроме всего прочего, переселением в Сибирь, а тут отвечал за переселение людей еще дальше) придумал и воплотил в жизнь еще несколько идей, весьма продвинувших программу. Во-первых, из семисоттысячной армии (подкрепления на Дальний Восток продолжали прибывать даже после начала действия соглашения о прекращении огня) около ста пятидесяти тысяч должны быть демобилизованы (то есть, конечно, уволены в запас, поскольку мы обошлись без мобилизации) в два ближайших срока. И Николай с подачи Столыпина объявил, что в награду за проявленный в этой войне героизм он готов обеспечить всех демобилизующихся землей по сотне десятин на каждого, из которых не менее половины будут пахотными. Но именно здесь, в Приморье. А также уволить в запас два срока одновременно и дать тем, кто поселится здесь, беспроцентную ссуду с рассрочкой на десять лет для обустройства. Георгиевским же кавалерам и вообще безвозмездную. Так мы получили разом не только первые сто — сто пятьдесят тысяч переселенцев, но еще и рабочие руки, способные создать на Дальнем Востоке и в Забайкалье всю инфраструктуру для приема и обустройства переселенцев. Ну и положительную роль сыграло также и то, что первая партия переселенцев состояла из молодых, здоровых мужиков, прошедших войну и привычных к тяготам, поэтому способных пережить массу нестыковок и недоработок, всегда сопровождающих запуск нового дела, гораздо спокойнее, чем те, кто будет обременен семьей.