Виктор Глумов - Солдаты Омеги (сборник)
Пленник почувствовал чье-то присутствие. Поднял голову.
В первый миг он не узнал Орва. Он вообще не понимал, что находится в подземелье Омеги, думал, что перед ним научник, пришедший пытать или убить. Законсервировать сердце или, может быть, мозг. Содрать шкуру, набить чучело. Потом взгляд Гопа прояснился, кровь и вспышки выстрелов ушли из его разума.
– Учитель?! – прохрипел Гоп. – Скажи, учитель, это ты?
Орв с трудом поднялся, дрожащей рукой прикоснулся к надежному замку́.
– Это я, Гоп. Я пришел на твой в-вов. Скаф-фы, что делали с тобой?
Гоп, извернувшись, подполз к дверце, через решетку потянулся – тронуть учителя, проверить, не видение ли. Гоп плакал. Он заговорил, сбиваясь и по нескольку раз повторяя одно и то же, обвинял себя, оправдывал себя и лишь о главном не мог поведать – о судьбе стойбища. Орв выслушал – это велел ему сделать долг шамана, – потом, как мог мягко, заставил ученика умолкнуть, коснулся сознания, зарылся в память.
Гоп спал. Он видел тревожные сны, которые вместе с ним смотрел учитель.
* * *Были только звуки. Отделенный от соплеменников, запертый в чулане, лишенный общества и света, Гоп жадно вбирал звуки. Окружающий мир менялся быстро: он слышал и земляков, и резкий говор омеговцев. Потом – больше омеговцев. Потом – только омеговцев.
Его соплеменники молчали.
В темноте он потерял представление о времени, мерил сутки мисками каши, кружками воды да позывами к мочеиспусканию, но путался и сбивался со счета.
Он чувствовал себя предателем.
Он был здесь. Они, его соплеменники, были там.
И все потому, что Гоп назвал себя учеником шамана, соврал, приукрасил – учитель Орв прогнал его, недостойного, хитростью отправил в племя, и стал Гоп пастухом. Омеговцы хотели шамана, но шаман-то ушел, покинул стойбище! Бросил соплеменников на произвол судьбы…
Гоп всегда приукрашивал. Он хотел нравиться. А в тот момент, когда светловолосый палач допрашивал его, Гопа мучила жажда, очень мучила, он ноги омеговца поцеловал бы за кружку воды.
Наверное, рассветало. Почему-то казалось, что там, за стенами, – рассвет.
Он слышал команды, понимал их смысл и бросался на стены, телом пытался пробить их – но не мог. Обессиленный, рухнул на колени. Грыз пол, молотил по нему кулаками – но земля не разверзлась, не приняла его.
А соплеменники шли на расстрел.
Он кричал, пока караульный не заткнул ему рот кляпом.
А соплеменники становились на краю рва.
Он давился слезами, выгибался дугой, жилы на шее вздувались от небывалого, задушенного вопля.
А соплеменники закрывали глаза, повернувшись к палачам спинами.
Он проклял себя.
А соплеменники падали как подкошенные.
И он затих, измученный, так и не умерший, оставленный в живых – в насмешку ли, в назидание, он не знал. Теперь в его снах лилась кровь, не переставая, не впитываясь в рассохшуюся землю Пустоши, реками текла, такая же алая, как у людей, точно такая же, как у омеговцев.
* * *Орв сжал пальцы Гопа, вцепившиеся в решетку клетки. Если бы только взять на себя боль ученика, вернуться в прошлое и убить Бохана до того, как он отдал приказ! О, если бы Орв был всесилен!.. Или хотя бы лишиться памяти, не видеть, не слышать, не осязать.
– Учитель, – всхлипывал Гоп, – нет мне прощения, учитель! Я жив! А они умерли, они все умерли, не пощадили даже детей!
– Ты не виноват. – Орв не узнал свой, ставший старческим, голос. – Когда веф-фытся история, человеческие судьбы и ф-фызни сто́ят не больфе, чем судьбы и ф-фызни ползунов. Нам не повефло родиться в эту эпоху, Гоп. Сейчас я отыф-фу ключ и выпуф-фу тебя.
– Скажи, учитель, а мы сможем отомстить? Здесь те, кто… Они здесь?
– Ты не будеф мстить. Сейчас я выпуф-фу тебя и спрячу. Я хочу, чтобы ты остался ф-фыв, Гоп. Ты должен ф-фыть и долф-фен рассказать всем о преступлениях Омеги, когда всё кончится. Я отомф-фу сам. И не волнуйся: я сделаю, что до́лф-фно.
Он отыскал связку ключей – научники ее и не прятали, – отпер клетку и помог выбраться Гопу. Молодого мутанта не держали ноги, и Орв тащил его на себе до лестницы, а по ступеням ученик кое-как поднялся сам.
Научники еще не вернулись, Орв снял с вешалки белый халат, приказал Гопу переодеться, отыскал марлевую повязку, чтобы тот закрыл лицо. Теперь никто не узнает в Гопе мутанта, а научников военные не различают.
Яркий свет после подземелья резал глаза, Гоп часто моргал, и по щекам его катились слезы.
Научники, конечно, обнаружат пропажу. Но не сразу. Если повезет, Орв успеет отомстить. Правда, у него не было плана, и он решил разделить цель на много маленьких. Для начала – спрятать Гопа.
– Идем ф-фо мной. – Орв ухватил Гопа под локоть. – И молчи.
Ученик повиновался. Улица опустела: все в узле связи, слушают сообщения из Москвы. Что может человек или мутант, когда вершится история? Способен ли старый шаман повернуть время вспять?.. Орв понятия не имел. Шаманы – не убийцы, они служат жизни. Значит ли это, что шаман имеет право убить одного ради жизни многих? Существует ли большее зло и меньшее зло? Учителя Орва давно умерли, и ни в одной книге старый мутант не нашел бы ответа на свои вопросы. Он желал не мести – он жаждал справедливости.
Рассвет не должен пахнуть кровью, а закат – ужасом перед ночью. Дети не должны гибнуть, какую бы цель ни преследовали взрослые, за какой мечтой ни гнались бы.
Орв знал, кто виноват в уничтожении его народа. С этим человеком он ел за одним столом, беседовал, выслушивал его откровения и планы по захвату Пустоши. Но генерал Бохан ни словом не обмолвился о судьбе, уготованной мутантам.
Гоп слепо и доверчиво брел рядом. Орв огляделся. Куда бы его, чтобы не нашли? После гибели Бохана здесь начнется светопреставление, и возможно, Гопу удастся сбежать – ведь убийца будет известен… и уничтожен. Пора взглянуть правде в глаза: достаточно пожил. Хватит уже.
Гопа желательно спрятать поближе к воротам. Но там всегда много людей – заметят… Орв поразмыслил и повернул к продуктовому складу. Под ним, он знал точно, есть хранилища, неприкосновенный запас, куда интендант наведывается редко. Гопу будет, конечно, холодно, и снова его окружит тьма, но сейчас не время беречь чувства ученика. Жизнь бы ему сохранить.
* * *В штабе царило безмолвие: все внимание собравшиеся отдавали сводкам с фронта. Генерал Бохан не мог усидеть на месте – вышагивал между столами, вертел в пальцах карандаш. За генералом как приклеенный следовал секретарь.
– Столкнулись с сопротивлением, – зачитал связист, – потери – три танкера, двадцать человек убитыми, девять ранеными.
– Москва хочет крови, – пробормотал генерал. – Что ж, она получит ее. Умоется кровью.
Бохан думал о гронгах: Низшие – вот гарантия успеха. Низшие держат и главу Южного братства, и других влиятельных людей Пустоши. Только Вертикальный город неподвластен Низшим, его придется брать силой, как изголодавшийся солдат берет женщину. Сравнение генералу понравилось, он даже повторил его про себя: как солдат – женщину. Да. Именно.
Жаль, офицеры не знают о тайном оружии. Волнуются, переживают за жизнь каждого рядового. Война – это война. Малая кровь и неизбежные жертвы – мелочи по сравнению с миром Пустоши. Какой бы ценой ни пришлось купить будущее, Бохан заранее согласился заплатить.
В зале было душно, кто-то открыл окно, но раскаленный воздух улицы не освежал. Генерал подумал, что, должно быть, в Вертикальном городе климат получше. Туда бы перебраться.
– Бои продолжаются на всем юге Москвы. Наши войска застряли, местные навязывают мелкие стычки, идут на минирование.
– Прорываться. Убивать всех на своем пути. – Генерал на миг остановился и возобновил движение. – Очистить город. Бабы новых нарожают от наших солдат.
А потом, когда Бохан уничтожит Москву, он займется мутантами. Гриц подал здравую идею: согнать выродков в концентрационные лагеря, перспективных оставить, остальных массово и гигиенично уничтожить. Когда Пустошь освободится от заразы – от кетчеров, бандитов, алчных фермеров, от потенциально опасных мутантов, – настанет очередь Вертикального города. Да, на пути к нему – другие селения, и некоторые группировки сильны, но у Омеги много солдат.
И гронги.
И генерал Бохан.
– Передайте: Москва должна быть зачищена до захода солнца.
Он не мог больше ждать, не мог больше терпеть! Воодушевление, высший подъем, пик жизни – вот что переживал сейчас Бохан. Он подошел к открытому окну, оперся обеими руками на подоконник, вгляделся в прекрасное белесое небо.
Что-то толкнуло генерала в грудь. Пальцы онемели, и подкосились ноги. Все еще не отрывая взгляда от неба, Бохан начал заваливаться назад. Он не понимал, почему не слушается тело, не осознавал свою смерть, пока не закричали Низшие, пока мир не взорвался болью, а за окном не возник силуэт Орва.
Сначала генерал не узнал его: Орв смотрел жадно, будто надеясь заглянуть в чужую смерть.
