Пол Андерсон - Солдаты Вселенной. Лучшая военная фантастика ХХ века
— Тогда я испугался по-настоящему, — говорит эльф. — Больше всего я боялся, что они захотят поговорить со мной и начнут меня выспрашивать. И тогда мне пришлось бы умереть. Зазря.
— Как вы это делаете?
— Что?
— Умираете. Просто по собственному желанию.
— Желание и есть способ. Я мог бы остановить свое сердце прямо сейчас. Есть много способов остановить сердце. Когда прекращаешь пытаться жить, когда прекращаешь двигаться вперед — это очень легко.
— Ты хочешь сказать, когда вы перестаете пытаться жить, вы умираете. Это безумие.
Эльф разводит изящные пальцы.
— Дети так не умеют. Детское сердце нельзя остановить таким способом. У вас сердца детей. Необузданные. Но чем старше становишься, тем это легче. Пока однажды не оказывается проще остановиться, чем продолжать. Когда я учился вашему языку, я учился у человека по имени Томас. Он не мог умереть. Мы с ним говорили — о, каждый день. И однажды мы привели к нему женщину, которую захватили. Она назвала его подлым предателем. Так она сказала. Подлый предатель. Тогда Томас захотел умереть, но не смог. Так он мне рассказал. Это было единственное, о чем он меня попросил за все время. Как с водой, понимаешь. Мне было жаль его, и я дал ему эту чашу. И ей тоже. Потому что был к ней равнодушен. Но Томас ненавидел меня. Он ненавидел меня каждый день. Он говорил со мной, потому что больше ему не с кем было говорить, так он сказал. Ничто не останавливало его сердца. Пока та женщина не назвала его предателем. И тогда его сердце остановилось, хотя оно продолжало биться. Я лишь помог. Он поблагодарил меня. И сказал, чтобы я убирался в ад. И пожелал мне здоровья, когда пил.
— Черт побери, эльф.
— Я пытался спросить у него, что такое ад. Думаю, это когда ты неподвижен и в ловушке. Поэтому мы сражаемся.
«Он отлично управляется со словами, — говорит кто-то в другом месте, приникая к монитору. — Он пытается сообщить что-то, но слова бессильны. Он пытается передать это теми словами, которые ему известны».
— Ради всего святого, — говорит тогда Де Франко, — поэтому они бросаются на заграждения? Поэтому они продолжают умирать? Как птицы на прутьях клетки?
Эльф вздрагивает. Возможно, это всего-навсего обман зрения. Возможно, отразилась какая-то мысль.
— Страх останавливает сердце, когда у него нет другого выхода. У нас все еще остается одна причина. Наш гнев все еще не утих. Все остальное сгорело. В конце концов даже наши дети будут сражаться с вами. Так что, когда я пришел сюда, я сражался за наших детей. Я не хочу больше говорить о Томасе. Он достался птицам. Это тебя я искал.
— Зачем? — У Де Франко дрожит голос. — Саитас… Анган… мне страшно до ужаса.
— И мне тоже. Думай обо всех солдатах. Думай обо всем, что для тебя важно. Я думаю о доме.
— Наверное, у меня никогда его не было. — «Это безумие. Ничего не выйдет».
— Не надо. — Эльф протягивает руку и касается загорелого запястья. — Не оставляй меня сейчас, Де Франко.
— Остается еще пятнадцать минут. Четверть часа.
— Это очень долгое время… здесь. Сократим его?
— Нет, — отвечает Де Франко с глубоким вздохом. — Используем его.
На базе, где мотали срок планетные власти и ученые, были настоящие здания, настоящие наземные здания, построенные людьми. Когда транспорт опустился на посадочную площадку на крыше, конвоиры повели эльфа в одну сторону, а Де Франко — в другую. Намечался разбор полетов — этого он ожидал. Ему позволили сперва принять душ — с горячей водой из настоящего водопровода, в человеческой ванной. И впервые за полгода он натянул нормальную форму, выбритый и подтянутый в своем голубом берете и коричневой униформе, посвежевший и чистый, и не переставая думал о том, что если спецагент может получить повышение, то это душистые полотенца каждый день, мягкая постель и средняя продолжительность жизни, которая измеряется в десятилетиях. Он тревожился, ведь существовали способы присвоить себе чужую заслугу, а он не хотел лишиться этой заслуги, не хотел, потому что человека могли убить там, на холмах, где он проторчал три года, и пусть только какая-нибудь штабная крыса попробует забыть упомянуть о нем в рапорте.
— Садитесь, — сказал майор спецслужбы и заставил его пройти через все это, и в тот же день ему позволили рассказать все армейскому полковнику и генерал-лейтенанту, и потом они заставили его повторить все еще раз перед полным столом ученых, и он отвечал, отвечал и отвечал на вопросы, пока не охрип, а они позабыли покормить его обедом. Но он отвечал и отвечал, пока у него не сел голос, и тогда ученые сжалились над ним.
Потом он уснул, на чистых простынях в чистой постели, и оторвался от войны настолько, что посреди ночи вскочил в темноте в ужасе и полной растерянности и долго не мог унять сердцебиение, пока не понял, что он не псих, что он действительно попал в такое место и действительно совершил то, что подсказывала ему память.
Он свернулся в клубочек, как ребенок, и засыпал с добрыми мыслями, пока его не разбудил звонок, и ему сказали, что в этих стенах без окон наступил день и у него есть час, чтобы одеться — перед тем, как снова отвечать на вопросы, полагал он, и он почти совсем не думал о своем эльфе, его эльфе, который был передан ученым, генералам и ребятам из Альбеза и перестал быть его личным делом.
— Тогда, — продолжает эльф, — я понял, что ты единственный из всех, кого я могу понять. И я послал за тобой.
— Я все равно не понимаю почему.
— Я же сказал. Мы оба солдаты.
— Ты не просто солдат.
— Допустим, я сделал одну из огромных ошибок.
— Ты имеешь в виду, в самом начале? Я в это не верю.
— Это могло случиться. Допустим, я командовал нападавшими кораблями. Допустим, я нападал на ваших людей на планете. Допустим, вы уничтожили нашу станцию и наши города. Мы — делатели ошибок. Скажем это о нас самих.
— Я… — сказал эльф, и его изображение на экране почти ничем не отличалось от того, как он выглядел на холме, с прямой спиной, в своих алых одеждах, — только веревки, которыми эльфы связали ему руки, оставили багровые отметины на его запястьях, на молочной белизне его кожи. — Я говорю достаточно ясно, нет?
Армейский говор производил странное впечатление в изящных эльфийских устах. Губы у эльфа были не такие подвижные. Голос у него был модулированный, певучий и время от времени терял свою бесстрастность.
— Очень хорошо, — сказал ученый, мужчина в белом комбинезоне, сидевший в белой стерильной комнатке за небольшим столиком напротив эльфа со связанными спереди руками. Камера показывала обоих, эльфа и смуглокожего ксенолога из Научного бюро. — Насколько я понял, вы учились у пленников.
Эльф, казалось, устремил взгляд в бесконечность.
— Мы больше не хотим воевать.
— И мы тоже. Вы поэтому пришли?
Мгновение эльф разглядывал ученого и ничего не говорил.
— Как называется ваш народ? — спросил ученый.
— Вы зовете нас эльфами.
— Но мы хотим знать, как вы сами себя называете. Как вы называете эту планету.
— Зачем вам это знать?
— Чтобы уважать вас. Вы знаете такое слово — «уважение»?
— Я его не понимаю.
— Потому что то, как вы называете эту планету и самих себя, и есть название, правильное название, и мы хотим называть вас правильно. Разумно?
— Разумно. Но вы ведь тоже называете нас правильно, разве не так?
— «Эльфы» — выдуманное слово, с нашей планеты. Миф. Миф, понимаете? Выдумка. То, чего не существует.
— Но теперь существует, разве не так?
— Вы называете свою планету Землей? Большинство людей называет так.
— Как назовешь, такое и будет название.
— Мы называем ее Эльфляндией.
— Прекрасно. Это не имеет значения.
— Почему не имеет значения?
— Я уже говорил.
— Вы очень хорошо овладели нашим языком. Но мы не знаем ничего о вашем.
— Да.
— Ну вот, мы бы хотели ему научиться. Мы хотели бы уметь говорить, как вы. Нам кажется, что это всего лишь вежливо. Вежливо, понимаете?
— Нет.
Долгое молчание. Лицо ученого оставалось учтивым, как и лицо эльфа.
— Вы говорите, что не хотите больше воевать. Вы можете сказать нам, как остановить войну?
— Да. Но сперва мне нужно знать, что такое, по-вашему, мир. Что, например, вы сделаете с ущербом, который нам причинили?
— Вы говорите о репарациях.
— Что это такое?
— Плата.
— Что вы под этим подразумеваете?
Ученый глубоко вздохнул.
— Скажите. Почему ваши люди выдали вас одному из наших солдат? Почему просто не вызвали нас по радио и не сказали, что хотят поговорить?
— Это вы бы так поступили.
— Так проще, правда? И безопасней.
Эльф моргнул. И больше ничего.
