Андрей Круз - Эпоха мёртвых. Москва
— И всё же, Пётр Витальевич, вы не ответили на мой вопрос. Почему вы решили искать спасения здесь?
— Потому что полагал вас человеком чести! — вдруг выкрикнул Пётр Валерьевич. — Что если вы дали слово вести себя порядочно по отношению к партнёру, то так и будет впредь!
Эта гневная филиппика явно озадачила Бурко. Он даже не сразу нашёлся что сказать.
— Ну, Пётр Витальевич… встречал я дураков, но таких самодовольных, как вы — никогда в жизни. — Бурко даже сделал глубокий вдох и помотал головой, как будто отгоняя видение. — Вы вымогательством отторгли долю в компании, палец о палец не ударили, чтобы предприятию хоть чем-нибудь помочь, тянули из меня деньги, причём подставляя меня же под обвинение в финансовых преступлениях, потому что я ещё и вынужден был перегонять их туда, куда гонять нельзя, и теперь, когда у вас даже не хватило ума вовремя позаботиться о самом себе, вы приезжаете сюда и требуете почёта и уважения? Нет, это даже не лечится…
На лице Петра Витальевича застыло выражение, как будто он и вправду пытается понять собеседника, но не может постичь его логику. Он искренне не мог понять, в чём же проблема.
Дверь в коридор открылась, вошёл Пасечник.
— Здравствуйте, Пётр Витальевич! Как сидится? — вполне дружелюбно поприветствовал он арестанта.
— Как вы смеете, Пасечник? — снова взъярился пленный и снова стукнул толстой ладонью по прутьям решётки.
— Ой, осторожно, ладошку зашибёте! — со слегка глумливой улыбкой предостерёг Пасечник.
Пётр Витальевич Братский в прошлом был главной и единственной неудачей Пасечника как начальника службы безопасности, отвечающего за сохранность и безопасность активов компании. Когда на горизонте чёрной тучей появился Пётр Витальевич, чиновник олимпийского масштаба, из когорты «непотопляемых», тех, которых переводят с места на место за неумеренную вороватость, но при этом каждое следующее место оказывается выше и «хлебней» предыдущего, Пасечник попытался отбить наезд. Но не сумел. Пётр Витальевич проехал по нему, как дорожный каток по пустому молочному пакету. Пётр Витальевич мог так ездить по кому угодно в стране, и затем он с той же грацией прокатился по Александру Бурко, к вящему унижению Пасечника.
— Александр Васильевич, с охраной побеседовали? — обратился к нему Бурко.
— Поговорил. Нормальные ребята, этого… — он указал пальцем на Братского, — они терпеть не могут. Двоим есть о ком позаботиться, ещё один хочет остаться.
— Что решили?
— А что тут решать? — пожал плечами безопасник. — Пусть уезжают все трое, оставлять никого не будем. К ним у нас претензий нет, но и рисковать не хочется, мало ли как обернётся?
Братский замер, приоткрыв рот и тяжело дыша. Он вдруг понял, что сейчас всерьёз решается его судьба.
— Что с женой будем делать? — спросил Бурко.
— С супругой… семьи грех разлучать, верно? — снова хищно улыбнулся Пасечник.
Супруга Петра Витальевича, Елена Алексеевна Братская, была знаменита не меньше своего мужа. Крупная вульгарная и алчная тётка, любительница гигантских бриллиантов и вычурных платьев, с причёской того типа, что в народе называют «вшивый домик», являлась настоящим вдохновителем вымогательских рейдов Братского, а заодно и главным потребителем добываемых в этих налётах материальных благ. Она же выступала в роли «удачливой бизнес-леди», которая якобы и зарабатывала на образ жизни этого семейства.
— Думаю, что вы правы, — кивнул Бурко. — Штрафная бригада?
— Именно. Штрафников у нас пока нет, и вроде бы даже не предвидится, надо же и начинать когда-то? Вот их и пристроим. Как раз женская и мужская бригады создадутся, численностью в один человек каждая.
Пётр Витальевич издал протяжный хрипящий звук. Он понял всё, но был возмущён настолько, что сказать хотя бы одно слово не мог. Всё сказал за него Бурко, обернувшись к Братскому перед тем, как покинуть его:
— Придётся работать, Пётр Витальевич. Выгребные ямы убирать и всё такое. — Помолчал, затем добавил: — Старайтесь, не то я вас пристрелю. Лично.
Сергей Крамцов
30 марта, пятница, вечер
Сколько ещё придётся здесь сидеть? Это была главная мысль, которая крутилась у меня в голове, когда я шёл в сторону учебного корпуса, стоящего рядом со штабом учебного центра «Пламя». Не то чтобы я рвался покинуть безопасность большой воинской части и рвался как можно быстрее ехать в неизвестность, скорее даже наоборот. Здесь нас охраняют, здесь нам хорошо, насколько может быть хорошо при таких обстоятельствах, но рупь за сто — сейчас мало кому лучше нас. И сыты, и одеты, и вооружены. Пусть простенькая офицерская гостиница далеко не хоромы, система коридорная с санузлами в конце и всё такое, но то, что они сейчас одни из самых безопасных — это наверняка.
Но ехать всё же придётся, от этого не отвертишься, и именно это портило всё настроение. Чем? Да вот милейшей Алиной Александровной с дочками. Их собакой и их котом. Тем, что они надеются встретить в этом самом Горьком-16 своего мужа и отца, который на самом деле пустил себе пулю в лоб чуть ли не у меня на глазах и при этом вырвал у меня обещание не говорить его семье об этом. Если бы вопрос был лишь в доставке контейнера с образцом первичного вируса и дисков с информацией! Я бы изначально отобрал самых боеспособных из нас, четверых, не больше, вооружил бы до зубов и оставил остальных здесь, под охраной военных. И наверняка прорвался туда и даже вернулся бы обратно. Но не переться же туда всем табором, с женщинами и детьми?
Все эти размышления вызывали чувство, очень напоминающее бессильную злость. Злость в том числе и на уважаемого мной, ныне покойного Владимира Сергеевича Дегтярёва, хоть это и грех, я знаю. Ну зачем он меня так подставил, вынуждая врать его семье, сохраняя на лице выражение полнейшей честности, при этом чувствуя себя последней скотиной? Да, его смерть трагедия для меня, но после тех, не боюсь сказать, уже миллионов смертей, случившихся вокруг нас, трагизм ситуации с Дегтярёвым как бы даже и поблёк немного. Зато на глазах растёт потенциальный трагизм нашего будущего похода в неизвестность, отягощённого гражданскими, которых я поведу в никуда, к ложной, несуществующей цели.
Хотя почему «поведу»? Да хрен там, никого я никуда не потащу, это я уже решил однозначно. Здесь не может быть двух мнений, и для того, чтобы в этом убедить своих спутников, я готов пойти на многое, в том числе и на то, чтобы сказать правду, нарушив все свои обязательства перед покойным. В конце концов, он всё это видел по-другому, и кто тогда знал, во что превратится этот мир всего через десяток дней? А в «Пламени» они мало того что в полной безопасности, но ещё могут быть и при деле. Ну и дел здесь для всех хватит, тут всю жизнь человеческую с нуля выстраивать надо заново, работы — край непочатый.
