Анатолий Дроздов - Рота Его Величества
Офицер хмыкнул:
— У нас не убежит. Не таких возили!
К белым медведям деда не отправили, но гарнизон для прохождения службы определили дальний. Он не угомонился. Пробовал писать в Вену — почта письма возвращала. Его пытались стыдить, увещевали — не помогло. Кончилось тем, что строптивого лейтенанта исключили из комсомола и уволили из армии. Дед оказался на улице с одним чемоданчиком: без денег и надежд. Родных нет, дома — тоже, дорога к любимой закрыта навсегда. На попутках и перекладных дед добрался до фронтового товарища — адрес у него был.
— Я ненадолго, — сказал дед смущенно. — Сильно не стесню. Найду работу, рассчитаюсь.
— Видала? — сказал товарищ жене. — Платить собирается! Выгодный квартирант! А мне тебе сколько заплатить? За то, что подобрал на нейтралке и на себе пер? И ведь допер, хрен жилистый! На нашей улице я единственный с фронта вернулся. Пусть без этого, — товарищ похлопал по деревяшке-протезу, — зато живой! Бабе моей полгорода завидует, сама она свечки в церкви ставит, а он — платить… Еще раз скажешь — выгоню! Знать тебя не захочу!
Товарища деда звали Николаем. От него я и услышал эту историю…
Дед остался у друга. Он работал на заводе, жил тихо. Потом занял денег и срубил себе дом. Жил в нем один. Женщины городка не могли с этим смириться. Дед был невысок ростом, худощав, но очень красив. Густые волосы, синие глаза, белозубая улыбка… В послевоенном городке даже хромой и рябой считались завидными женихами, а тут и собой хорош, и при должности, и дом имеет! Деда много и упорно сватали, вдовушки и разведенки стучались к нему ночами — он не открывал. Он ждал. Год, пять, десять… Когда в стране повеяло оттепелью, дед стал писать. В этот раз письма в Вену дошли. И вернулись с пометкой: «Адресат по указанному адресу не проживает». Дед пытался искать Лизу через Красный Крест, ездил в Москву, обивал пороги, слал запросы. Ему ответили, что Лиза Крайски, 1927 года рождения, в городе Вена не проживает, а сведений о том, куда она выбыла, не имеется. Только после этого дед женился. Избраннице его было за тридцать. Тихая, застенчивая женщина, работавшая в отделе статистики, она потеряла надежду выйти замуж и на деда не засматривалась. Все случилось неожиданно. У Николая был семейный праздник — отмечали день рождения жены. Мария, так звали мою бабушку, работала вместе с именинницей, поэтому была приглашена. Застолье вышло веселым и шумным, гости пели и танцевали. За столом дед сидел рядом с Марией (ему всегда подсаживали незамужних), ухаживал за ней, приглашал танцевать. По окончании праздника вызвался проводить.
— Я далеко живу, — сказала Мария, — за речкой.
— Далековато, — согласился дед. — Зато я — рядом! Зачем мучиться — ночуй у меня!
— Вы меня не за ту принимаете! — обиделась Мария. — Я не гулящая!
— Знаю, — сказал дед. — Потому и зову. Не просто переночевать — насовсем!
— Вы шутите? — спросила она.
— Нет! — ответил дед. — Не шучу. Хочешь быть моей женой?
— Да… — прошептала Мария…
Через год она родила ему дочку, а еще через пятнадцать — умерла. Военная сирота, Мария много голодала, сердце ее не окрепло. Поздние и тяжелые роды надорвали его вовсе. Жена часто болела, дед отправлял ее на курорты и в санатории, она возвращалась посвежевшей, но это не длилось долго. Городские кумушки жалели деда, взявшего в жены больную женщину, Мария об этих разговорах знала и сильно переживала.
— Мне бабы в спину шипят: «Обнаглела совсем! Муж полы в доме моет», — жаловалась Мария жене Николая. — Как будто я в самом деле такая! Он мне запрещает мыть! Говорит: «С твоим сердцем нельзя».
— Повезло бабе, а она слезы льет! — ответила подруга. — Мало ли, что говорят! Это их от зависти корчит. Я сама тебе завидую! Такой мужик, а хоть бы посмотрел на другую! Мой вот инвалид, а норовит на сторону сбегать, кобель одноногий! Поймаю — вторую ногу оторву!
Лечение жены и подраставшая дочь требовали средств. Дед оставил спокойную, но малоденежную работу на заводе и устроился кочегаром в школу. Работа была сезонной, график давал много свободного времени. Дед строил дома, летом уезжал на шабашки. На воспитание дочери времени не хватало, а мать с ней не справлялась. Дочку они упустили…
Занятый воспоминаниями, я не заметил, как подошел к лесу. До него оставалось шагов пятьдесят, когда из-за ближних кустов вышли двое. Один из них держал в руках длинноствольный помповик. Черный зрачок ствола смотрел мне в лицо. Я выдернул затычки из ушей.
— Стоять! — приказал тот, что был без ружья. — Руки вверх!
Я подчинился. Парочка подошла ближе. Ствол помповика едва не упирался мне в грудь. Какое-то время мы рассматривали друг друга. Незнакомцы были одеты в военную форму, причем какого-то древнего образца: гимнастерки без погон, но с петлицами, шаровары, ботинки с обмотками, на головах — пилотки. Оба невысокие, лица смуглые, глаза — щелочки, однако не такие, как у китайцев или наших бурят. Но главным было даже не это! Уши у них были не человеческие! Острые, поросшие шерстяным пушком, они располагались перпендикулярно голове и при этом двигались! Звериные ушки…
Похоже, я их тоже озадачил. Странные люди глядели на меня с нескрываемым удивлением. Воспользовавшись ситуацией, я оценил вооружение. У солдатика с однородными петлицами имелся помповик, патронташ и штык на поясе. У второго (в петлицах по кубику — командир) — большой револьвер в открытой кобуре, как у ковбоев из американских вестернов. Рукоять пристегнута ремешком — чтоб не выпал при беге. Хорошо для сохранности, но плохо при внезапном нападении. Ковбои перед боем эти ремешки отстегивали, этот не озаботился.
— В чем дело, господа? — спросил я как можно дружелюбнее. — Я нарушил границу?
— Господа в Петрограде! — огрызнулся командир.
— Прошу прощения: товарищи!
— Тамбовский волк тебе товарищ! — сообщил остроухий.
— Так вы из НКВД! — догадался я. — Как Лаврентий Павлович? Все в трудах и заботах?
Он выпучил глаза.
— Замнем! — предложил я. — Ближе к делу. Предъявить паспорт?
— Сами найдем!
Остроухий запустил мне руку в карман.
— Поосторожнее! — предупредил я. — Боюсь щекотки.
— Молчать! — рявкнул остроухий.
Он вытащил смартфон и стал его рассматривать. Солдатик скосил взор. Мне это не понравилось.
— Поаккуратней, пожалуйста. Вещь хрупкая. Не надо ее тискать. Чай, не девка…
— Я приказал молчать! — окрысился старший. — Косухин, врежь ему!
Солдатик осклабился, перехватил помповик и замахнулся прикладом. Удар по колену оказался для него полной неожиданностью. Я поймал помповик, выпавший из его рук, и дал старшему то, что он сулил мне. Остроухий грянулся на землю, смартфон отлетел в сторону. Я наклонился, чтоб поднять, и в этот миг над головой свистнула пуля…
