Плач по тем, кто остался жить - Юрьев Сергей Станиславович
По крайней мере, дивизионная парткомиссия его из партии исключила. И он протестовать и апеллировать в более высокие инстанции не стал – чего уж тут жаловаться, скрыл или не скрыл, а шило вылезло из мешка. Ссылаться на удалого делопроизводителя, просто так (или не просто) приукрасившего биографию, – это было не повзрослому.
Поэтому в штабе дивизии шушукались, а иногда и спорили, Иголкин ходил, сияя, а оба полковых уполномоченных Особого отдела делали непроницаемые лица. Слово «покерфэйс» в стране не было широко известно, а потому «непроницаемые».
Когда на следующий день капитан пришел сдавать Гусеву партбилет, к нему никто не подошел. Впрочем, он особо не нуждался в словах утешения. Николай Семенович думал пока о другом. А именно о комбриге Михаиле Иосифовиче Зюке, что являлся командиром и комиссаром дивизии – что он решит насчет его дальнейшей службы.
Занятие этих двух должностей сразу означало, что командир-комиссар пользуется таким политическим доверием, что не нуждается в надзоре политического комиссара за собой.
Понятие немного устарело, особенно в свете борьбы с оппозицией, но оно, кстати, уже отживало свое.
Михаил Иосифович, как активный оппозиционер, тоже засиделся на ответственной должности, но его время наступило в августе. Только об этом еще никто в городе Полтаве не догадывался.
Пока же Гусев принял партбилет и повел Николая Семеновича к комдиву.
До этого они не встречались, если не считать присутствия на одних и тех же мероприятиях, вроде праздников.
Михаил Иосифович был чрезвычайно темпераментным человеком и своей непосредственностью частенько вводил в шок ее зрителей.
И сейчас он не изменил себе. Николай Семенович ждал решения об увольнении с позором и долгого поминания своих грехов. А вышло коротко и мощно.
– Ну что, товарищ Гусев, он признался, что у белых служил?
– Да, товарищ комбриг, все так, как в меморандуме писалось.
Товарищ Гусев любил использовать умные и иностранные слова.
– Ну-ка, выйди из-за спины начальника политотдела.
Николай Семенович вышел.
И был со знанием дела изруган скверноматерными словами. За трусость и сокрытие.
– И что ты, капитан, дальше делать собираешься вот посл… (еще несколько таких же слов)?
– Да я, товарищ комбриг, на курорт собирался ехать, путевка уже есть…
Но теперь…
– Товарищ Гусев, пусть этот… (дальше снова последовал залп характеристик скверноматерного характера) едет на курорт, как собрался, к … матери (мать Николая Семеновича была тоже охарактеризована очень скверно). А потом подумаем, что с ним делать.
Зюк развернулся и пошел к столу, сделав знак, что беседа закончена.
Удивленные Гусев и капитан ретировались.
Вообще, лето этого года в еще не областном городе было каким-то чреватым. Слово «чреватое» употреблено в старом значении, когда-то так говорили о беременных. Так вот и тут – никто не знал, что будет, но многие ощущали, что нечто грядет.
Кому недостаточно авторитетен Игорь Нерцев, тот пусть вдохнет истину из «Чистых вод»:
Видимо, время больших перемен несет впереди себя волну чего-то, которая ощущается большинством как некое непонятное ощущение беспокойства. Некоторых оно не трогает вообще, а некоторые, как особо чувствительные, берут в руки музыкальный инструмент, кисть, перо и рождают нечто вроде «Предчувствия гражданской войны». А уж потом критики и ценители будут упиваться тем, что их любимец предвидел грядущее. Правда, пророчество выдано было на каком-то непонятном языке, и переводчик куда-то запропастился.
В защиту пророков стоит сказать, что им тоже дается неполный взгляд на будущее. И явно из соображений человеколюбия. Вот, предположим, что некто получил откровение, что 22 июня 1941-го, ровно через три года от сегодняшнего дня, начнется война, в огне которой сгорит его город, его диаспора, его семья и много чего и кого. Пусть даже не он сам. Насколько ему легко будет идти по городу и видеть: «Сапожник Рувим, у которого моя семья чинит обувь. Будет расстрелян вместе с семьей в противотанковом рву, который копали его внуки-старшеклассники». «Мой одноклассник Саша Маков. Погибнет под минометным огнем на поле у деревни Крюково». «Маша Иванова из соседнего подъезда. Ждала Сашу Макова с фронта, пока не узнала, что он погиб. Дальше без него жить не захотела».
Вот вообразите это и увидите вокруг себя то, что от трети до половины мужчин призывного возраста, которые проходят перед взором, вскоре умрут.
Как вам тяжесть этого знания? Так и умом подвинуться недолго. Недаром считались пророками юродивые и блаженные.
Так что, когда читатель возьмет в руки книгу про попаданца в прошлое, он разве увидит этот ужас своего знания? Нет.
Зато прочтет про судорожные попытки внедрить что-нибудь из будущего. Этого в книгах хватает. Насколько это все возможно, читатель может оценить все на простом примере. Предположим, осенью 2019 года откроется ему тайное знание, что придет весна будущего года и с ней коронавирус, и в придачу сотни смертей. И пусть даже без второй волны осенью и последующего. И пусть он честно скажет, что бы смог сделать? Способен ли он не только озадачить высших должностных лиц своей страны, но даже просто отговорить от поездки за рубеж на отдых своего знакомого?
Так что лучше без видения будущего.
Хватит с человека и ощущения неясной тревоги и беспокойства.
Но следует сказать, что не все ощущают просто беспокойство и не все также получают провидение будущего.
Невидимые волны сдвига времен могут прихотливо сотрясти их душу.
А результат сотрясения души иногда выходит еще более прихотливо.
Как с техником-интендантом Щербанем, что охранял от пожаров военный склад номер семьдесят два.
Служба у него была сложная и тяжелая, ибо проклятый царский режим организовал артиллерийский склад прямо в жилой застройке, отчего семнадцать хранилищ боеприпасов были окружены домишками обывателей. А в одном из семнадцати хранилищ лежали даже авиабомбы с ОВ. А между хранилищами разрывы не достигали сорока метров, что в норматив не укладывалось. Андрей Васильевич Щербань про недостаточные противопожарные разрывы знал, но вот про разные ядовитые газы – нет. Поэтому возложенная на него тяжкая ноша долга охраны города от склада постоянно давила на душу и требовала некоторых специальных мероприятий по ее разгрузке.
Вот Андрей Васильевич дождался отпуска и решил разгрузить свою душу.
Рецепт был простой: хорошая компания, «Английская горькая» по 6 рублей 10 копеек за пол-литра и вишневая настойка. Извините, забыл, почем она была, но вроде даже подешевле. Принимать лекарство, пока душу не отпустит.
Отпуск настал, оттого долой гору с плеч! Андрей Васильевич пошел к приятелю из складской охраны с предложением. Тот и был рад, но сильно ограничен временем – в десять вечера ему надо было заступать на пост, а сейчас на часах уже без четверти восемь. Так что можно, но очень ограниченно. Стоило бы перенести на потом, но товарищ Щербань уже заждался праздника для души.
Поэтому оба товарища пошли в гости к девушке приятеля, обоснованно рассчитывая, что она и закуску приготовит, и, может, даже компанию увеличит, пригласив свою подругу. На блуд и разврат Андрей Васильевич, как женатый человек, не был согласен, но посидеть в приятной компании девушек был не прочь. А жена… Ну что жена, у нее-то душа не болит от груза переживаний за склад, у нее другое… Пусть сидит дома и не отвлекает, пока душа мужа отходит от пресса обязанностей.
