Алексей Ивакин - Прорвать блокаду! Адские высоты
Тогда Николай Александрович собрал расширенное заседание штаба. И рассказал о себе и своем плене. А потом спросил: 'Если есть ко мне какие-либо подозрения, готов передать свои полномочия любому из командиров и встать в строй рядовым бойцом!' К вящему сожалению гитлеровцев, командиры дивизии выразили полную поддержку своему командиру. И Гаген повел своих бойцов на восток. Практически без боеприпасов, без продовольствия, под бомбами — почти обычная картина лета сорок первого. За одним исключением. Дивизия вышла практически без потерь и сохранила не только знамя, но и тяжелые орудия. А по сводкам германского командования дивизия числилась уничтоженной. В сентябре сто пятьдесят третья стрелковая стала третьей гвардейской.
В январе же сорок второго Николай Гаген стал командиром четвертого гвардейского корпуса. И теперь вот рвался освобождать Ленинград. Свою родину. Он же родился под Петербургом. В местечке под названием Лахтинское. Отец, Александр Карлович, тогда работал управляющим имения графа Стенбок-Фермора. А потом достраивал Сестрорецкий курорт. Вот такова прихотливая судьба солдата…
— Разведка, почему нет языков? — спокойно спросил генерал-майор у прибывшего в штаб майора Орехова.
Тот пустился в объяснения. Мол, линия фронта неустойчивая, обстановка меняется ежеминутно, людей не хватает…
— Майор, — остановил разведчика Гаген. — Меня не интересуют объяснения. Меня интересует — почему вы свою еду не отрабатываете?
Гаген редко повышал голос. Спокойный, выдержанный, доброжелательный, но памятливый и не прощающий ошибок. Ошибка на войне — это смерть. И чем выше чин, тем больше смертей. Он требовал от людей того же, что требовал от себя. И наоборот. От себя требовал то же, что от людей.
Внезапно воздух взорвался трескотней автоматных очередей. Казалось, что били отовсюду.
— Немцы! Немцы к штабу прорвались! — заорал кто-то рядом с блиндажом генерала.
Офицеры штаба, вслед за своим командиром, стали выскакивать на воздух, хватая свои автоматы.
— Пррррекратить панику! — рявкнул Гаген. Когда надо — его рев мог перекрыть вой 'коровушек' — немецких реактивных минометов. На жену, вот, не мог рявкнуть так. Жена — это оружие массового уничтожения. Неуязвимое и беспощадное.
— Занять оборррррону!
Генерал-майор упал на бруствер, прижав приклад 'ППШ' к плечу.
— Товарищ генерал, Николай Александрович, да уйдите вы отсюда, Христом-Богом прошу! — плачуще сказал Гагену старший лейтенант, командир взвода охраны, Витя Пересмешко.
— Цыц! Что же я за генерал, ежели ни одного врага самолично не убил? Учись, боец!
И Гаген выпустил пару коротких очередей в туман, повисший на кривоватых деревьях.
Старший лейтенант сплюнул от отчаяния и тоже прицелился.
— Между прочим, Пересмешко, я коммунист и в Бога не верю, — спокойно добавил Гаген.
— Это оборот речи такой, товарищ генерал-майор!
Близкий разрыв минометной мины накрыл их болотной землей. Старлей кинулся на генерала и, навалившись всем телом, уронил того на землю.
— А ну слезь! — заорал Гаген. — Слезай, кому говорят! Я тебе не баба!
— Хуже! Вы наш командир! — заорал в ответ Пересмешко.
Внезапно, стрельба закончилась так же, как и началась.
Старший лейтенант, наконец, слез с генерал-майора. Не удержался и буркнул:
— На бабе я еще успею, а на генерал-майоре когда еще?
— Язык оторву, — погрозил Гаген наглому старлею. В военном быту Николай Александрович мог многое простить. Да и сам шутки соленые любил.
— Товарищ генерал-майор! — внезапно раздался веселый ор майора Орехова. — Языка заказывали?
Гаген приподнялся, машинально отряхнув шинель от глины. Помогло мало — но привычка!
— Какого языка? Ты его где взял, майор?
— Честно сказать? Сам пришел.
Конвоиры из разведчиков спихнули в траншею рыжего и чубатого обер-лейтенанта, очумело глазевшего по сторонам.
— Где взяли, повторяю? — негромко спросил командир корпуса.
— Да я ж говорю — сам пришел. Это из просочившихся автоматчиков, товарищ генерал-майор.
— Просочившихся? — приподнял бровь Гаген. — Это каким же образом? Старший лейтенант — выяснить и доложить. Немедленно! А с этим… Я сам поговорю.
Гаген прекрасно знал немецкий язык, что и не удивительно. Когда штаб собрался в блиндаже Николай Александрович лично начал допрос.
Собственно, доклада от командира взвода охраны не потребовалось. Оказалось, что с левого фланга, вдоль Черной речки, там, где стояла танковая бригада, произошла обычное разгильдяйство. Командир бригады поставил в боевое охранение…
Танки. И не обеспечил их прикрытие стрелками. Немцы, воспользовавшись случаем, и проползли между бронированными машинами. На свое горе, правда. Не ожидали, что на штаб корпуса наткнуться.
Подобного Гаген не терпел и, через посыльного, отправил танковому комбригу приказ исправить ситуацию, а затем доложить о выполнении.
Танк в лесу — слеп. Без стрелкового прикрытия это лишь большая пушка на колесах. Повезло, что это была разведка, а не полноценная атака.
Впрочем, обер-лейтенант Курт… охотно рассказал и много другого интересного. Как оказалось, буквально несколько дней назад фриц купался в Черном море. После того, как Манштейн взял Севастополь его Одиннадцатую армию перекинули под Ленинград. Вообще-то, 'севастопольские' немцы готовились к штурму Северной Пальмиры. По крайней мере, таково было настроение в войсках. Однако, Мерецков, командующий Волховским фронтом, упредил Манштейна на несколько дней, ударив войсками Восьмой армии в самое узкое место 'бутылочного горлышка'. Так немцы называли небольшое, в шестнадцать километров шириной, расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами.
'Героев Крыма', так обозвал Гитлер своих вояк, пришлось кинуть вместо Ленинграда в эти болота, где русские почти соединились своими фронтами.
Однако, на войне — как в любви. На полшишечки — не считается.
Манштейн отчаянно кидал в пекло Синявинских высот дивизию за дивизией. В конце концов, русская сталь завязла в немецком мясе. Как застревает отточенный клинок в литых доспехах. Более того, под Ленинград перекинули батарею сверхтяжелых орудий, совсем недавно бомбардировавших Севастополь. И еще… Ходят слухи, что вот-вот прибудут сверхтяжелые танки. С несокрушимой броней и огромным орудием. Вроде как 'Тигры'. Их в вермахте еще не видели, но говорят, что это настоящее чудо-оружие.
— Вундерваффе, вундерваффе… — пробурчал Гаген. — Налейте немцу водки. Может еще чего вспомнит?
Увы, не вспомнил. Единственное. Что он добавил, что он из пятой горно-егерской дивизии. И нет, нет! Он ненавидит СС, Гитлера, его папа голосовал за коммунистов и он сам считает эту войну крупной ошибкой Гитлера, которому непременно капут.
Гаген хмыкнул:
— Хоть бы раз в плен не антифашиста взять… С июня прошлого года одни коммунисты в плен попадают! Что ты будешь делать…
Полковник Богданов, начальник штаба корпуса, шутку не понял:
— Так, товарищ генерал-майор, фашистам сдаваться в плен оболваненное сознание не дает! Фашисты в плен не любят сдаваться, вот и…
Генерал-майор только усмехнулся на эти слова:
— Вот когда до Берлина дойдем, одни антифашисты и уцелеют. Помянешь мое слово еще на развалинах рейхстага.
— Согласен, — кивнул Богданов. — Пусть только антифашисты и уцелеют.
Гаген покачал головой, вздохнул и отдал приказание:
— Обер-лейтенанта в тыл. Пусть там его трясут насчет подробностей. И водки ему налейте. А мы… А мы будем готовиться к тому, чтобы Манштейну арийскую морду почистить!
***
Последние сутки лейтенант Кондрашов помнил плохо. Все переплелось — и день, и ночь, и марш по раскисшим дорогам и атаку по не менее раскисшему от дождей полю. Отчет по действиям взвода и по потерям он, естественно сдал в роту, но…
Такая вот память человеческая.
Как командир взвода, Кондрашов помнил все прекрасно — как поднялись в атаку, как нарвались на мины, как броском преодолели заминированный участок, как выбили немцев из траншей. Все это он помнил.
Но вот совершенно выпали из памяти детали этого боя.
Хлоп! И рядовой Сергеенок, катается по земле, судорожно отыскивая оторванную ступню. Санинструктор взвода бинтует культю, пока другие бойцы держат несчастного Сергеенка. Держат, закрывая ему рот ладонями. И кто-то кричит над ухом:
— Повезло парню, отвоевался!
Лейтенант не помнил этого.
Не помнил и того, как опомнившиеся немцы стали фигачить трассерами поверх голов бойцов, укрывшихся за маленькими, но крутыми берегами речки Черной.
Кондрашов не помнил и как он закричал 'Вперед!', когда взлетели ракеты над полем. Мины?
А какой выбор был у взвода? Отползать назад и требовать саперов? Лежать на месте и притворяться ветошью? Но немцы могли вот-вот накрыть их минометами. И тогда никакие берега не смогли бы помочь бойцам.
