Олег Верещагин - Воля павших
Года три назад я бы принял его с восторженным повизгиваньем. Я тогда обожал читать Крапивина, хотя отец что-то и хмыкал насчет «вечно молодого интеллигентика». Потом Крапивин меня достал – бесконечным повторением сюжетов, эпитетов и портретов героев. Книжки его до сих пор стоят у меня на полках… но речь не об этом. Вот ТОГДА я бы радостно уцепился за версию, что мой дед умел связываться с параллельными пространствами. Или с иными планетами.
НО ВЕДЬ ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!
Или… может?..
* * *
В доме было полно народу. Все ходили, что-то таскали, перекликались, а я как дурак лежал в своей спальне под простыней и понимал, что совершенно неуместен в этом доме. Двое бородатых мужиков – в точности с фотографий в дедовом кабинете! – сняв со стола компьютер, принялись устанавливать на его место полевую рацию. Задребезжал вызов…
Я проснулся в полусвесившемся с кровати состоянии – головой почти на ковре. Она (голова) дико болела. Во рту стоял омерзительный вкус позднего пробуждения, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, где я нахожусь и что звонок надрывается не у меня в голове, а в телефоне, стоявшем на шкафу.
Я упал с кровати окончательно. Потряхивая головой и издавая противоестественные звуки, которые должны были обозначать, как мне плохо, я с трудом принял вертикальное положение (голова закружилась, я вцепился в шкаф, как в спасательный круг) и снял трубку:
– Да?
– Олег, ты? – голос отца.
– Я, а что случилось?! – почему-то забеспокоился я.
– Да ничего, – спокойно ответил отец, – просто звоню узнать, как ты там. Вадим с тобой?
– Да, – неизвестно зачем соврал я.
– Поздно легли?
– Вроде того… – Я покосился на часы. Ужас!!! Первый час!!! Правда, я лег в седьмом часу утра… – Так чего звонишь-то?
– Ничего, – повторил отец. – Все в порядке?
– В полном, – подтвердил я. Если бы еще голова так не болела…
– Ну ладно, не скучай. Завтра утром приедем, – информировал он меня и отключился.
…После холодного душа голова прошла, и я, стоя на пороге ванной и ожесточенно вытираясь полотенцем, вдруг понял, что хочу есть. Очень хочу, что не удивительно – вчера-то я весь день проголодал!
Я уже почти вошел в кухню, держа в руке почти свежие трусы – но остановился. Прислушался.
На меня упала тишина. Огромная и бесконечная. Я стоял и слушал ее, глядя, как медленно и плавно ползет вдоль стены по полу косой солнечный четырехугольник с танцующей над ним пылью.
Был яркий солнечный день. И тишина в пустом доме – такая, что распадалась на несуществующие, осторожные звуки.
Нервы. Это просто нервы, нервы, нервы, новое место… Постукивает в тишине беда не беда, а так, что-то напряженное и странное, хрустят осколки разбитого спокойствия под чьими-то шагами. Тяжело ступает неизвестность, подходит ближе, ближе, останавливается за плечом. Стоит и смотрит спокойным, пристальным взглядом. Если обернуться – можно увидеть ее лицо со знакомыми чертами… Чьими? Деда? Вчерашнего посетителя? Людей с фотографий в кабинете?!
Весь в поту, я обернулся, чтобы увидеть пустой коридор, лестницу наверх, дверь ванной.
– Это все бред, – громко сказал я в пустоту.
А ведь уезжать надо. Не есть садиться, а подняться к себе, одеться, сунуть в карман деньги, ключи, запереть этот дом – и на станцию. И больше никогда – НИКОГДА!!! – не оставаться тут одному.
Потому что если я не уеду, случится что-то… что-то страшное. Вот прямо сейчас. Не ночью, а днем, днем…
Это не я. Это дедовы дела, дедовы счеты, а он мертв. Я тут ни при чем. Не трогайте меня!!!
– Не трогайте меня!!!
Я вдруг понял, что бормочу это вслух. Мне неожиданно стало стыдно до жара в щеках, и я, заставив себя перевести дыхание, громко спросил:
– Олег, ты здесь? – после чего сам себе ответил: – Здесь.
Этому дурацкому на первый взгляд фокусу обучил меня наш Игорь Степанович, тренер по фехтованию. Помогает, надо сказать – и на этот раз беспричинный страх начал откатываться прочь, как почти зримая волна. Конечно, это я сам себя накачал. Нет, клык даю, дед занимался какими-то странными вещами, но это совсем не значит, что на меня немедленно должны обрушиться тридцать три несчастья. Я влез наконец в трусы и отправился на кухню – инспектировать холодильник.
Тишина в доме меня больше не пугала.
* * *
До вечера я успел привести в порядок тот бардак, который устроил в дедовом кабинете, а потом, прихватив удочку, отправился через заднюю дверь и по тропинке к реке, протекавшей внизу сада, разбитого на склоне холма. Но переключиться мне не удалось – может, еще и поэтому рыба не клевала, совершенно игнорировала мою удочку. В конце концов я просто положил дурной кусок пластика на берег и устроился поудобнее, обхватив руками коленки да отмахиваясь по временам от комарья.
На воде колебалась дорожка света от полной луны. Комарье над этой блестящей зубчатой лесенкой толклось темным облачком, и я вспомнил, что это означает наступающий теплый день. Потом ниже по течению плеснула рыба, я досадливо поежился, но тут же снова застыл – уж очень тихой и красивой была ночь возле реки. Где-то за деревьями, наверху, еще догорал закат, но тут темнота полностью вступила в свои права.
Над рекой, приплясывая в воздухе, пронеслись несколько летучих мышей, я услышал писк и словно очнулся. Комары успели-таки нагрызть мне руки, и я, подхватив удочку, зашагал сквозь черную тишину сада вверх, к дому.
На берегу я чувствовал себя вполне комфортно. А вот в саду стало вновь жутковато – не по себе идти мимо темных силуэтов деревьев. Луна еле просвечивала сквозь кроны, от полос ее бледного света, рассекавших темноту, та казалась только непроглядней под кустами и деревьями. Я специально не ускорял шаги, чтобы не дать страху разрастись – вполне обычному страху перед ночной темнотой; казалось, что кто-то смотрит в спину тяжелым, неприятным взглядом. С таким страхом я научился справляться еще в первых турпоходах.
На верхней ступеньке я остановился, посмотрел через плечо в сад, в его темную пустоту. Взглянул и вошел в дом.
Вчерашние страхи меня оставили совсем. Убрав удочку в чуланчик, уже приспособленный отцом под рыбачье-охотничье снаряжение, я решил, что поднимусь наверх и еще раз поищу ключ от сейфа. Дедова тайна не давала мне покоя… а вам, спрашиваю, дала бы?! Конечно, можно просто отвернуться, зажать уши и сделать вид, что ничего не происходило. А на дверь мансарды повесить новый замок – побольше и попрочнее, если удастся такой найти. Но мне было слишком интересно, чтобы отказаться от поисков разгадки.
Собственно, отмечу еще раз, разгадку я знал. Просто слишком уж дикой она была, чтобы вот так сразу поверить, не попытавшись найти еще доказательства. Не знал я другого – что мне делать ВООБЩЕ с этой разгадкой. От предчувствия какой-то опасности временами дрожь пробегала по телу, честно. А еще от самой мысли, что такое – возможно наяву, в жизни, а не в книге. Вернее всего будет посоветоваться с отцом… но не раньше, чем я сам – САМ – распотрошу эту «тайну загородного особняка».
Размышляя так, я проник в коридор между черным и парадным ходом. Свет тут не горел, в стеклянных окошках по обе стороны парадной двери я видел тропинку между деревьев, ведущую к воротам. Луна ее здорово освещала… Тропинка местами искрилась – посверкивали крупинки кварца в песке.
У меня все-таки хорошо развито шестое чувство. Это генетическое, наверное – от отца, да и от того же деда. Я уже совсем собрался подняться наверх, но почему-то медлил, не уходил, а потом – неожиданно для себя! – подошел к двери и, распахнув ее, на два шага вышел в ночь. Прислушался.
И – в который уже раз здесь! – поразился тишине.
Ночью не бывает так испуганно-тихо – разве что перед грозой, но небо над головой висело ясное, чистое. И все-таки тишина стояла гробовая. Поеживаясь, я внимательно осмотрелся, стараясь дышать потише и в душе удивляясь, почему все еще не вернулся в дом.
А потом темнота впереди шевельнулась. Метрах в десяти от меня, около кустов крыжовника, у самых корней, я увидел движение – словно что-то большое и тяжелое поднималось с земли.
Я не заорал только потому, что язык прикипел к небу, и у меня получилось выдавить лишь еле слышное сипение. Меня вообще парализовало, и какой-то частью мозга – еще работавшей! – я понял, почему так легко со своими жертвами – часто здоровыми, крепкими парнями и девчонками – расправляются разные там маньяки. Потому что это парализует – сознание и зрелище того, как в обычном, привычном тебе, понятном мире происходит что-то ужасное и противоестественное. Ко мне – почти пятнадцатилетнему, спортсмену, совсем не трусу – можно было сейчас подходить и делать со мной все, что угодно. Я покорно и тупо смотрел на оживший кусок темноты, похожий на Тварь из легуиновского «Волшебника Земноморья», ожидая, что же он предпримет в моем отношении – хотя до двери за спиной было шаг шагнуть.
