Сурен Цормудян - Отражение во мгле
— Мне тоже жаль парня, но…
— Тогда давай не будем жуками, которые не думают, Вася.
6
РЖАВЧИНА
Константин лежал на холодном полу и смотрел на ржавые прутья клетки. Он не чувствовал боли от побоев. Не беспокоила его гематома под левым глазом. Растоптанные юфтевыми ботинками охраны кисти рук тихо ныли, распластавшись слева и справа. Костя не обращал на это внимания. Все затмевала душевная мука. Разочарование и отчаяние. Он прикрывал глаза и видел Марину, видел свою руку, гладившую женский живот, в котором было скрыто бесценное сокровище. От этого становилось еще больнее, и он размеживал веки, впиваясь взглядом в ржавые прутья. У него осталась последняя надежда. Последняя ломкая соломинка. И он ждал сейчас Селиверстова с ответом…
Тюрьма находилась в туннеле, ведущем к «Гагаринской», возле сотого метра. Маленькие узкие клетки были оборудованы в ребрах туннеля, по одну сторону от пути. Еще через пятьдесят метров были баррикады хорошо укрепленного кордона, предохранявшего центральную общину от возможной агрессии со стороны свидетелей Армагеддона, помешанных сектантов, что окопались на «Гагаринской».
С дюжину клеток, самый скудный свет на Перекрестке Миров и какая-то вонь. Иногда по рельсам со скрипом прокатывалась самодельная ручная дрезина с двумя патрульными, которые периодически наведывались на пост «Сотый метр», проверяя бдительность охранников и вообще обстановку в тюремной зоне, где в данный момент находился один-единственный заключенный. Что неудивительно. Запирать человека, когда работы невпроворот, — мера крайняя. Обычно жителей Перекрестка Миров наказывали дополнительными нарядами и сокращением рациона. Но сейчас был тот особый, исключительный случай. Поскольку тюрьма, по обыкновению, пустовала, персонал этой зоны был минимальным. Всего один надзиратель. Степан Волков, угрюмый и нелюдимый человек сорока пяти лет от роду. С постоянно взъерошенной шевелюрой, в ватнике и кирзовых сапогах. Он поначалу считался чужаком, ведь приехал из далекой и сытой Москвы в командировку. И оказался в водовороте всемирного апокалипсиса именно тут, в метро Новосибирска, когда направлялся в гостиницу. А в далекой столице у него остались жена, ребенок и брат.
Костя медленно повернул голову. Волков сидел в драном и кривом кресле по ту сторону рельсов и, чуть прикрыв глаза, смотрел на факел в тридцати шагах от себя. С лязгом и скрипом прокатилась дрезина в сторону общины. Двое патрульных лениво толкали рычаг, поглядывая на Константина. Он проводил их взглядом и снова уставился на Волкова.
Жуковский неторопливо поворачивал кисть, по которой ползала крупная кривоногая медведка, задними лапами напоминающая кузнечика, а передними — крота. Насекомое стремилось к свету, и какую бы ориентацию в пространстве ни принимала человеческая рука, оно неизменно выбирало один и тот же маршрут. Андрею вскоре это занятие надоело, он отправил жука в пластиковую бутылку и вручил ее работавшему рядом парню.
— Борь, отнеси к остальным. Смотри не сожри. Это самка, должна скоро яйцо отложить.
— Конечно, дядя Андрей, — кивнул Борис Камолин.
— Ступай. Нет, стой!
— Да, дядя Андрей?
— Боря, слушай. Отнесешь жука, и возвращайся. Для тебя есть очень ответственное дело. — Жуковский подмигнул и, улыбнувшись, добавил: — Весьма секретное.
— Хорошо. — Рослый Борис тоже улыбнулся.
Жуковский побрел по платформе станции, то и дело проводя ладонью по сохранившейся облицовке колонн и безучастно глядя на снующих между построек людей. Похоже, их оставило напряжение, которое было заметно еще вчера. Охотники получили жертву, и теперь центральной общине ничто не угрожает. До поры. Они довольны; кто-то, наверное, даже счастлив. Почему бы и нет? Как мало на самом деле нужно для счастья. Чтобы чужое горе так и осталось чужим. Чтобы кого-то другого, а не тебя утащили тварелюбы.
Андрей поморщился и вздохнул. Гораздо приятнее находиться среди жуков, которые, как ты ни крути их своей властной рукой, все равно стремятся к свету. Которые дерутся за самок и успешно приносят новые поколения в жизнь сумрачного метрополитена. Однако возвращаться в питомник он не спешил. Жуковский ждал своего друга Селиверстова. Василия трудно было не заметить в толпе. И дело тут не в его высоком росте, а в темных очках, которые он постоянно носил там, где было много факелов.
— Ну что, Вася? Сказал Едакову, что Костя предлагает себя в обмен на Марину?
— Конечно сказал, — вздохнул Селиверстов.
— И? — Жуковский выжидательно посмотрел на Василия.
— Что — и? И ничего. Орет староста. Какого лешего мы хлопочем за бунтаря, который на него покушался, дескать. И понятное дело, охотники получили легкую добычу. А если обменять на Костю, то он, скорее всего, и там рыпаться будет, попытается сбежать.
— Но это право жертвы по обоюдному договору, — развел руками Андрей.
— Разумеется. Только жертва у них уже есть. И эта жертва не в силах сопротивляться. А если поменяем, то получится, что проблему подкинули охотникам. Короче, угроза ухудшения отношений.
— Задолбал он своей политикой, — нахмурился Жуковский.
Селиверстов вздохнул, поднял на лоб очки, прикрыл глаза и стал пальцами массировать переносицу.
— Знаешь, Андрей, дикая мысль у меня появилась.
— Что за мысль?
— А ну как староста и есть информатор тварелюбских охотников?
Жуковский посмотрел на Василия и покачал головой, сопроводив это движение тихим смешком.
— Опять ты про лазутчика толкуешь. Ну скажи, как в современных условиях можно оперативно информировать охотников? Даже если предположить, что есть стукачок, то староста на эту роль не годится. Он же практически безвылазно дома сидит, с цветочками своими, кактусиками возится да с гаремом воркует.
— Может, ты и прав, — дернул плечом Василий.
— Волков, — тихо позвал Костя.
Тюремщик не откликался, продолжая безучастно смотреть на далекий факел.
— Волков, — повторил узник.
Нет ответа.
— Волк, Волк, Волк, Волк, — принялся монотонно повторять Константин, и его бубнеж, словно падающие с потолка капли, действовал на тюремщика угнетающе.
— Что! — рявкнул наконец тот.
— Выпусти меня, — прошептал заключенный.
— Заткнись, а? — поморщился Степан. — Тебе вообще не положено разговаривать. И мне с тобой, кстати, тоже.
Превозмогая боль в теле, Костя поднялся и, держась за ржавые прутья своей крохотной клетки, уставился на Волкова.
— Просто выпусти меня. Неужели ты не понимаешь, какое горе случилось? Я уверен, что староста отклонит мое предложение об обмене. А значит, мы просто время теряем. Каждая секунда — это очередной шаг, который делают охотники к алтарю твари. И ведут они на этот алтарь мою Марину. У меня, может, всего один шанс вернуть ее. Второго шанса не будет. Так дай мне единственный… Ну тебе ли не понимать?..
Степан криво улыбнулся и недобро посмотрел Константину в глаза.
— Мне ли не понимать? Что это значит? То, что я лишился семьи, оказавшись в далеком городе, волею судьбы оставшись в живых? Да неужто одного меня осиротила катастрофа? Только давно это было. А твоя беда случилась сейчас. Но ведь отчего-то никто из жителей центральной общины тебя не понимает. А они что, никогда никого не теряли?
— Я ведь не с ними говорю, а с тобой…
— А ты с ними поговори, — сверкнул глазами Волков. — Возьми да поговори. Они же земляки твои. А ко мне почему пристал? Только потому, что у меня ключи?
— Зачем ты так…
— Да затем! Я тебе не сват и не брат. Я тебе никто. Знаю же, как вы все ко мне относитесь. Дескать, москвич. Чужак. Нахлебник. Житель города, который выдаивал ваши ресурсы. Будто мне неизвестно, как всюду к таким, как я, относились и до сих пор относятся. Если в Москве в праздник разгоняют облака, то на ваши деньги. Если в Москве построили аквапарк, то на ваши деньги. Если в Москве уборщица получала столько, сколько все врачи вашего города, то это ваши деньги, награбленные Москвой. Вы нас ненавидели и ненавидите. И я, возможно, все, что осталось от того города. И теперь ты ко мне обращаешься заискивающим тоном. Открой, Волков, мы же братья по несчастью. Да? Черта с два! Мне поручена работа, за которую я получаю пайку. Я молча делаю свое дело и не гружу никого из вас своим обществом. Так что заткнись и не лезь ко мне.
— Ну а я-то тебе что плохого сделал?
— А я кому за пределами МКАДа что плохого сделал? Плевать мне. Заткнись.
— При чем тут все это? Ты озлоблен на весь мир. Так я не оправдываю тех, кто косо на тебя смотрит. Я вообще о другом.
— Замолкни, — резко отмахнулся Степан.
Но Константин продолжал:
— Я же знаю, когда весь мир наверху снесло, ты хотел выбраться из города. И дойти до Москвы. Ведь там твои близкие. Но что-то отвадило тебя от этой мысли. Не решился ты. Но ведь не проходило и минуты, чтобы ты не жалел об этом, разве нет? Ты же каждый миг с болью думаешь о том, что этот самый миг увеличивает ту пропасть времени, что лежит между днем, когда это надо было сделать, и текущим моментом. Я не знаю, почему ты не ушел. Может, и хорошо, что не ушел. Это ведь гибель верная, если ты не искатель, который просто уходит за трофеями, чтобы вернуться. Но ты жалеешь. Я чувствую. Понимаю, какая это боль для тебя. Так и ты меня пойми. Я сейчас в том же положении. Но я готов выйти отсюда и отправиться следом за охотниками. Я на все готов, лишь бы спасти девчонку свою. Но каждый миг…
