Андрей Гребенщиков - Ниже ада
— Дурацкая у тебя история, — мгновенно взвилась Света. — А если бы из похода мужик вернулся и своих порезал? Мужиков бы от сталкерства отстранили? Глупости! Может, женщина эта несчастная такого там навидалась, что малохольные мужчинки сразу бы коньки двинули, не сходя с места.
— Вот я и говорю, — кивнул Константин, — что лучше бы всем сталкерам там и остаться было, чем вот так… всю семью под нож…
Девушка осеклась, а Иван поддержал старшего товарища:
— Да вернись мужик, он бы неделю по кабакам да бабам шлялся, через это дело весь ужас из себя повывел и был бы как новенький.
— Много ты понимаешь, «по кабакам и бабам», — зло цыкнула Света, и разговор затих.
К месту выхода на поверхность подошли через десять минут. Незаметная ниша в стене и утопленная в нее железная вертикальная лестница, исчезающая в темноте, — вот и все таинственное «окно Федотова в большой мир», про которое Живчик прожужжал Ивану все уши. «Окно», мягко говоря, не впечатляло. Но Костик, заметив разочарование на лицах спутников, нисколько не обиделся, лишь подмигнул:
— Мои юные путешественники, величие этого места вам откроется немного позже, имейте терпение. Пока же надеваем противогазы и наслаждаемся замкнутым резиновым пространством. Нужно привыкать — на первых порах жутко неудобно, ни фига не видно и не слышно, да еще и невозможно дышать, но с практикой придет и умение. — С видом завзятого профессионала Живчик проверял амуницию у друзей, что-то поправлял, дергал, закреплял.
— На сладкое — раздача оружия. Тебе, Константин Павлович, автомат Калашникова модернизированный, — Федотов вручил сам себе АКМ. — Иван Александрович, тебе пистолет Макарова, а Светлане…
— Геннадьевне, — просипел совершенно неузнаваемый голос из-под противогаза.
— А Светлане Геннадьевне, в свете вышерассказанной были, оружия не положено.
Что закричала Света в ответ, Иван не услышал: резиновый «намордник», плотно облегающий голову, надежно отсекал все звуки из «внешнего мира». А через моментально запотевшие окуляры было плохо видно, как «гном» в не по размеру огромном «защитнике» гоняется за высоким и отчаянно веселящимся Живчиком. Кончилось немая (для Вани) сцена все же примирением — зажатый в угол Костя при помощи пантомимы выкинул невидимый, но, по всей вероятности, все же белый флаг и сдался на милость победительницы. Потом долго ей что-то втолковывал, крича в скрытое маской ухо, разводил руками и имел при этом весьма извиняющийся вид. Похоже, что никакого дополнительного оружия в его секретных арсеналах попросту не было. Правда, настырная Светка все же смогла выторговать у прижимистого сына начальника станции небольшой нож, который тот с большой неохотой снял с пояса и с еще большей неохотой протянул даме.
Можно было выступать, однако неугомонный Федотов вдруг схватился за голову, уже затянутую в противогаз, и извлек из вещмешка три стакана, два из которых раздал напряженно ожидающим «компаньонам».
«Шут гороховый! — выругался про себя Иван. — Давай сейчас через резину эту проклятую напьемся».
Однако свой стакан Живчик, к всеобщему удивлению, приложил горлышком к месту предполагаемого нахождения уха Светланы и что-то сказал. Та понимающе закивала.
Теперь пришло время Мальгина — он с интересом ждал, пока товарищ приложит стакан к его уху. И услышал — причем довольно отчетливо:
— Наверху придется общаться именно таким образом. Рации у меня нет, уж извини. И последнее, по первости там жуть берет — страшно и открытое пространство на мозг давит. Станет невмоготу — пой.
— Что петь? — переспросил Иван и тут же, поняв собственную оплошность, повторил свой вопрос через стакан.
— Что хочешь, то и пой, главное, чтобы песня хорошая была, душевная, — знаешь такую? — И, не дожидаясь ответа, Костик стремительно полез по лестнице, ведущей в небо.
Мальгину выпало замыкать карабкающуюся процессию, и когда его со всех сторон окружил бетон близких, давящих стен да непроглядная, коварная темнота, он что есть мочи заорал любимое дедовское:
Пусть ярость благородная вскипает, как волна!
Идет война народная, священная война.
Поднимались долго, а может, только казалось, что этот узенький лаз никогда не кончится, и люди навеки останутся его пленниками. Внезапно Иван налетел головой на сапог Светы, а та, то ли от испуга, то ли просто от раздражения, дернула ногой и случайно заехала ему каблуком по лбу. Будь наверху кто-то другой, Мальгин обязательно бы отомстил, например дернув конечность провинившегося.
Дозорный не знал, почему восхождение прекратилось, но терпеливо ждал, благо выбора особого не было. Зато Света вся извелась, переминаясь с ноги на ногу и без устали отбивая о перекладину лесенки неведомый, вернее неслышимый ритм.
«Не того человека прозвали Живчиком», — улыбнулся Ваня.
Наконец сверху послышался вполне различимый скрежет металла о металл, царапающий уши даже сквозь осточертевший противогаз, в котором Мальгин начинал постепенно ощущать себя слепо-глухо-немым. Не будь доносящийся сверху звук таким противным, дозорный явно бы ему порадовался.
Помимо слуховых ощущений, появилась пища и для глаз — у лестничного туннеля обнаружился конец, а там и свет! Вернее, слабенький отсвет чего-то тусклого, но после кромешной тьмы последних минут радоваться приходилась и этому.
Ноги Светы перестали отбивать нервную чечетку и быстро исчезли в темноте, а через несколько секунд ее силуэт мелькнул в круге света на самом верху и вновь пропал.
«Ребята уже с той стороны», — понял замыкающий группу Иван и почувствовал неприятное покалывание в сердце. «Что ждет нас там… в чужом мире, бывшем когда-то родным домом?»
Все страхи, искусно загоняемые парнем внутрь, вихрем вырвались наружу и забили тревогу: «Не ходи, беги, немедленно беги назад, на понятную и безопасную Ботанику, скорее, скорее!»
Как же хотелось последовать голосу разума, быстро съехать по лестнице и со всех ног, не разбирая дороги, нестись к по-настоящему родной станции… «Зачем мне мир-фантом, приют чужих воспоминаний?» Но веление сердца в очередной раз побило все доводы разума: сверху ждала Света, и пути назад не существовало. Преодолев последние метры, дозорный вылез через отверстие канализационного люка и, зажмурившись от бьющего по глазам света, тяжело плюхнулся на спину.
«Сейчас я открою веки и увижу небо, по которому постоянно бредят все старики на станции. Говорят, оно сейчас совершенно иное, чем было До, и все равно красивое, бездонное, глубокое… — Мысли Мальгина текли вяло и умиротворенно. Появившаяся было паника растворилась сама собой. — Интересно, как то, что находится высоко, может быть глубоким. Похоже на глупость. Но здесь хорошо — спокойно и безмятежно. Дед бы сказал, „как в раю“. Хотя вот Живчик утверждает, что нет больше никакого рая…»
Приоткрыв глаза и усиленно проморгавшись, Мальгин разглядел два расплывчатых силуэта, склонившихся над ним. Они прижались друг к другу, практически слившись в единое целое, и неестественно колыхались. Укол ревности заставил дозорного подняться на локте и пристальней всмотреться в творящееся непотребство. Когда зрение окончательно вернулось, оказалось, что Живчик что-то нашептывал Свете через стакан, и оба они кивали в сторону замечтавшегося «путешественника-лежебоки», корчась от хохота.
Обиженный Ваня вскочил и пригрозил пересмешникам кулаком. Те снова согнулись в безмолвном смехе. Парень вознамерился было перейти от «слов» к делу — по крайней мере, Федотову стоило отвесить дружеский пинок под мягкое место. И тут он осознал, что никакого неба над головой нет, зато присутствует очень высокий потолок и стены, одна из которых прозрачная. Именно сквозь нее в помещение заглядывал светящийся желтым, неправильный — усеченный с одного края — круг.
«Неужели это и есть хваленое Солнце? Не впечатляет… Блеклый, рассеянный свет… Но ведь на наше светило нельзя смотреть, об этом все знают — ослепнешь мгновенно. А вот для Луны в самый раз… Правда, жалкая она какая-то, любой фонарь на Ботанической ярче светит». — Задумавшись Мальгин не заметил, как к нему подошел Живчик, и потому испуганно вздрогнул, когда услышал глухой голос:
— Ромео, ты опять замечтался? На отражение Луны засмотрелся? Пойдем уже, вживую она гораздо интереснее.
— Погоди, — схватил Иван товарища за рукав и, перехватив стакан, спросил: — Где мы?
— О-о-о! — протянул Федотов и поднял указательный палец. — Святая святых нашей маленькой «ботанической» цивилизации!
И по своей дурной манере замолчал на полуслове. Ване пришлось воспользоваться языком жестов — больно ткнуть любителя театральных пауз в бок. Это помогло, и Живчик громко выдохнул, то ли от боли, то ли от неожиданности: «Дирижабль».
