Стивен Джонс - Оборотни
Думаю, она и в самом деле поцеловала бы меня, не ударь я ее! Не помню, чтобы я велел себе ударить ее, так что это было чисто рефлекторное движение. Самозащита нужна душе, как и вообще любому смертному, и я должен был остановить ее. Я со всей силой, на какую способен, ударил ее по лицу. Раньше я никогда не бил женщину, но о том, что сделал, не жалею. Эта особа — не женщина, не человек. Это мерзость, разжиревший паразит, питающийся человеческими телами.
Ударив ее, я повернулся и ушел. Она не преследовала меня. Ни слова не сказала. Думаю, что она была сражена тем, что я ударил ее. Может, упала, я не видел. Я просто вышел из библиотеки и отправился домой. У меня все еще дрожат руки. Это было ужасное происшествие, и я знаю, что никогда не забуду этого. Я лишь надеюсь, что сделал нечто полезное, что моя сила и решительность покажут ей, что не каждого мужчину совратят ее отталкивающие прелести.
24 июня (вечер)
Я только что испытал потрясение. Это всего лишь совпадение, не сомневаюсь. Внеся эту запись в дневник, я спустился вниз, чтобы послушать по радио новости. Кто-то убил библиотекаршу! Диктор сообщил, что ее обнаружили в хранилище, между двумя высокими полками. Чей-то сильный удар сломал ей шею. Кажется, это произошло в том самом месте, где она попыталась грязно приставать ко мне. Полагаю, что ее смерть произошла при весьма схожих обстоятельствах. Она, несомненно, взяла за правило преследовать там мужчин и приближалась к ним без малейшей доли стыдливости. Получив от меня отпор, она, должно быть, пришла в отчаяние или огорчилась — не знаю, что там чувствуют похотливые женщины, когда имеют дело с мужчиной, который в силах оказать им сопротивление. Воображаю себе, что с другим мужчиной, которого она попыталась заманить в ловушку, ей пришлось потяжелее. А совпадение состоит в том, что убийца оказался, должно быть, высоконравственным человеком вроде меня и на ее грязные приставания отреагировал со всей яростью, потеряв над собой контроль. Наверное, он не собирался убивать библиотекаршу, хотя ей, конечно, лучше было умереть, просто он ударил ее так же, как я, если не считать того, что несчастный не так, как я, безупречно владел собою и потому нанес слишком сильный удар. Вот что, я думаю, произошло. Но как бы там ни было, мне не жаль эту женщину. Уверен, то, что она умерла, — к лучшему.
Моя жена тоже слышала эти новости. Она спросила у меня, не был ли я в библиотеке в тот день. Я отвечал ей, что был, но убийство, должно быть, произошло после того, как я ушел. Я не сказал ей, что знаю, как это произошло. Это было бы крайне неловко, и я уверен, что Хелен не поняла бы эту женщину и только бы запуталась. Она сказала, что надо пойти в полицию и что я должен им помочь.
Но я ведь никого не видел и ничем помочь не могу. Не хочу впутываться в эту грязную историю и, откровенно говоря, не могу не испытывать сочувствия к этому мужчине. Убийство, конечно, ужасное преступление, но в данных обстоятельствах оно оправданно, а когда подвергаются испытанию моральные устои, то очень легко потерять контроль над собой и сделать что-то такое, о чем в обычных обстоятельствах и речи бы не было. Объяснить этого Хелен я бы не смог. Она не настолько умна, чтобы понять, что в некоторых случаях буква закона не обязательно верна. Я ей просто сказал, что не уверен, что могу быть чем-то полезен полиции, и она согласилась, хотя мне показалось, что она думает, будто я уклоняюсь от своего общественного долга.
Что ж, полиция, несомненно, схватит убийцу. Скорее всего он сам сдастся, когда придет в себя и проанализирует ситуацию, поняв, что убийство было непреднамеренным. В сущности, это была самозащита, ведь у него имеются оправдывающие обстоятельства. Надеюсь, закон не будет чересчур строг к нему, если он расскажет все, как было. Думаю, его нужно будет как- то наказать, потому что закон есть закон, но, на мой взгляд, им скорее нужно восхищаться, чем считать его преступником. Его единственное преступление состоит в том, что он смог сдержаться, как это было и со мной в схожих обстоятельствах. Но разумеется, я исключительный человек и не надеюсь, что у всех такие же сильные воля и самообладание.
27 июня
Когда мы сегодня с Хелен пили утром кофе, у нас произошел довольно любопытный разговор. Несколько минут она мялась, пытаясь мне что-то сказать, но все не могла решиться. Я думал, она заговорит о том дне, который бывает каждый месяц (этот день снова приближается), или насчет клетки, или, может, начнет уговаривать сходить к врачу. Но нет.
— Этого убийцу так и не нашли, — глядя в окно, сказала она.
То есть того человека, который убил библиотекаршу. Очевидно, полиция не нашла улик. Должно быть, трудно раскрыть непредумышленное убийство, раз нет мотива, а в этом случае мужчина, скорее всего, случайно зашел в библиотеку.
Я поймал себя на том, что тешу себя надеждой, что этот мужчина избежит официального закона, ибо его действия были продиктованы законом более высоким — законом морали.
— Может, и не найдут, — ответил я.
— Тебе не кажется, что лучше все-таки сходить в полицию и сообщить, что ты там был? — робко предложила она.
Я спросил у нее — зачем?
— Ну… ты вполне мог оказаться там почти в то же время, что и убийца. Очевидно, библиотекарша была убита, прежде чем ты пришел домой. Ты мог что-нибудь им рассказать…
— Я тебе уже говорил. Я ничего не видел.
— Ты ведь… не боишься идти в полицию, а? — вдруг спросила она.
И, сказав это, отвернулась. Не знаю, почему она так подумала. Чего мне бояться? Я повторил, что ничего не знаю, а потом сказал ей, что, надеюсь, этот мужчина избежит наказания, потому что библиотекарша была явно плохой женщиной. Я не сказал ей, что та особа пыталась соблазнить меня, но Хелен, кажется, догадалась об этом, потому что посмотрела на меня очень странно, потом вышла из-за стола и отправилась в свою комнату. Смешно себя так вести! Это все от ее буржуазного воспитания. Представители среднего класса придерживаются той нелепой мысли, будто созданные человеком законы более важны, чем сам человек. Не могу понять, как люди могут быть так глупы и так легко поддаваться заблуждению, принимая законы общества, точно это законы Божьи? Они не делают различия между общими, формальными законами и законами, имеющими отношение к конкретной ситуации, между вечными законами Природы, Бога и морали и шаткими, часто несправедливыми законами, которые создают люди, чтобы ограничивать себя и других. Эти предрассудки приводят меня просто в отчаяние. Только подумайте, насколько это применимо ко мне… Если бы кто-нибудь узнал о моем несчастье, меня бы стали презирать, ненавидеть, может, отдали бы под суд и я был бы наказан. Власти, скорее всего, издали бы закон, который определял бы мою болезнь как преступление… Но к чему хорошему это привело бы? Болезни не подвластны государственным законам. Меня сочли бы преступником, а помочь себе было бы не в моей власти. Вот почему никто не должен знать о моей болезни. Старые, почти забытые предрассудки, страхи и суеверия объединили бы свои усилия с новой силой официальной власти и уничтожили бы меня. Это ужасно. Это происходит повсюду, и ничего с этим не поделаешь. Мне очень горько от этого. Если бы я жил триста лет, меня хотя бы боялись те, кто знал о том, что я существую. Теперь же я попросту объявлен вне закона. Хорошо еще, что я сдержанный человек, а то неизвестно, на что меня могла бы подтолкнуть подобная глупость.
Я всегда чувствую подобную горечь, когда приближается этот час. Я так ненавижу эту клетку…
1 июля
Завтра я снова должен буду отправиться в эту клетку.
Я старался не думать об этом. Даже забросил свой дневник, пытаясь размышлять о других вещах, но это совершенно невозможно. Не могу отогнать эти проклятые мысли, они так мучают меня! Чувствую, что больше этого не вынесу. Даже сейчас, когда я пишу это, мои руки дрожат и я весь в поту. Это так несправедливо — наказывать себя за то, что я болен! Так нечестно мучить себя ради ничего не понимающего общества, которому на тебя наплевать. Не знаю, может, я размышляю таким образом потому, что превращение уже близко, или потому, что я прав. Знаю, у меня могут появляться странные мысли, как только болезнь начнет свой цикл; я это допускаю. И тем не менее мои рассуждения безупречны.
Интересно, ухудшается ли болезнь оттого, что во время приступов я нахожусь в клетке? Раньше я об этом не думал. Наверное, мне это приходило в голову, но казалось слишком близким к рационалистическому размышлению, и я отбрасывал эти мысли в сторону. Но факт остается — мне никогда не было так плохо до того, как я стал заходить в эту клетку. Раньше я всегда контролировал себя. Даже в последний раз, тогда, в гостинице, когда у пьяницы случился сердечный приступ, я смог сдержаться. Смерть пьяницы явилась решающим фактором, чтобы я соорудил клетку, но, оглядываясь назад, я понимаю, что его смерть не имела ко мне никакого отношения; это был ложный фактор. Я действовал, не обдумав все тщательно, так и не поняв, что клетка может повлиять на меня и наказать меня, вместо того чтобы я чувствовал себя в ней в безопасности. А теперь я задумываюсь о том, не усугубила ли она мою болезнь. Это кажется разумным. Мне всегда было легче, когда я мог видеть небо, и, как только я стал полностью отрезать себя от внешнего мира, мне стало хуже. Не знаю. Посмотрю, что будет дальше.
