Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие
Чувствовалось, что Верка сейчас пойдет на очередной круг, рассказывая историю своего отъезда из Ратного уже Анне, поэтому та поспешила прервать столь красочное повествование:
— Ладно, Вер, мне это знать без надобности. Ты пока прикинь, что тебе с Любавой из вещей на первое время потребуется, а я распоряжусь, чтобы вам место для жилья указали.
Вея с Ульяной сговорились сразу же после обеда отправиться на посад, чтобы своими глазами наконец увидеть, где им отныне жить предстоит, оценить, что там уже построено (или хотя бы размечено) и что они, со своей стороны, могут там сделать. Туда же собиралась и Верка, ничуть не растратившая своей живости; а Макар, не иначе как с ее подачи, не растерялся, нашел время переговорить с Сучком и застолбил за собой тот участок, на котором раньше Илья собирался строиться. Так что и ей на посаде нашлось чем заняться. Ну хоть бы просто впечатлений набраться — она от нетерпения только что не подпрыгивала, как Анька-младшая. Видать, при всем напоре и умении постоять за себя, жизнь на одном тесном подворье с недоброжелательно настроенными снохами и ее изрядно измотала, как бы она ни хорохорилась.
Татьяна, не отдохнув с дороги, захотела увидеться с Кузьмой — тот ведь и в церковь в воскресенье не приезжал: в последнее время оружейный мастер Младшей стражи и в трапезную не ходил, так был работой завален, даже миску с едой ему помощники приносили.
Кузню Татьяна нашла по звуку — этот шум она знала хорошо и ни с чем бы его не спутала. Вошла и растерянно замерла на пороге: сын, голый по пояс, в кожаном фартуке, стоял спиной к ней у наковальни рядом еще с двумя отроками и не оглянулся — так был занят. Впервые Татьяна видела его за работой одного, без отца, и поразилась, насколько же они похожи друг на друга, даже со спины. Нет, сын, конечно, немного похлипче пока, не нажил еще мужской мощи, которой отличался Лавр, заматеревший от работы с тяжелым молотом. Сколько раз за прошедшие годы она вот так заходила в кузню и утыкалась глазами в обнаженную, блестящую от пота спину мужа… Поначалу она пыталась привлечь его внимание нехитрой лаской, прижимала ладони к разгоряченной коже, но он чаще отмахивался, чем откликался, занятый со своими железками. На смену желанию со временем появилось упрямое возмущение: «На молот свой чаще глядит, чем на жену», а потом и оно ушло, осталось равнодушие, да изредка — вспышки раздражения. Сейчас, правда, она это раздражение подавила: не муж перед ней был, а сын — выросший, резко возмужавший, но все-таки ее дитя… Татьяна удовлетворенно вздохнула и шагнула внутрь.
Только тогда один из отроков заметил ее появление и что-то сказал Кузьме. Тот обернулся, коротко улыбнулся матери, передал свою работу помощникам, проследив, все ли делают как надо, и наконец подошел к ней. Она вглядывалась в его лицо и с неожиданной для себя горечью узнавала черты Лавра. Даже, пожалуй, и не черты, а вот это выражение досады, что его отвлекают от дела, от железок этих проклятых. Только Кузя пока еще пытался свои истинные чувства скрыть, а Лавр уже давно себя этим не утруждал.
— Выйдем на улицу, Кузенька? — робко попросила Татьяна, расстроенная таким приемом. Она-то на другое рассчитывала, помня сына совсем еще недавно ласковым и веселым мальчишкой.
— Да некогда мне, мам! — Кузьма хоть и изображал почтительность, но было видно, что не терпится ему к наковальне вернуться. — Дело у тебя ко мне или как? — и торопливо объяснил, сообразив, что его вопрос прозвучал не слишком любезно: — Прости, не могу я сейчас. К завтрему надо успеть все доделать. Вот проводим ребят, тогда полегче будет, а так нам бы до темноты управиться, — подумал и добавил: — Ты не думай, я рад, что ты приехала, соскучился очень. Но правда, некогда мне.
Вот и поговорила. Ну да, занят он. И Лавр все время занят. А Кузьма весь в отца уродился. С трудом скрывая внезапно подступившие слезы — от обиды сразу за все: и за уже привычное равнодушие мужа, и за едва наметившееся, но такое же, как и у Лавра, неумолимое безразличие в глазах сына, Татьяна пошла прочь.
Только на улице, когда остался позади кузнечный грохот, она расслышала звуки рожка, пошла них и увидела стоящего посреди крепостной площади мальчишку — тот наигрывал что-то непонятное, но бодрое. К Татьяне откуда-то со стороны, она и заметить не успела откуда, подлетела младшая дочка Дарены Пригода — ее при крещении Прасковьей нарекли. Бойкая девка и в Ратном быстро освоилась, частенько с дочерьми Анны задиралась, а тут и вовсе Татьяне свою мать напомнила: смотрит решительно, глаза дерзкие, заговорила покровительственно… Хотя, наверное, это просто показалось — ну все здесь было какое-то не такое, раздражающее и неприятное. А племянница, оказывается, всего-то и хотела обедать позвать:
— Тетка Татьяна, боярыня велела мне показать тебе трапезную да на обед проводить. Пойдем, холопки уже небось на стол накрыли.
К трапезе грешно опаздывать — вовремя пришли. В большой, прямо-таки огромной кухне от печи к столу и обратно метались холопки, что-то накладывая, нарезая, помешивая. Жар, духота, гам. За тонкой стенкой помещение поменьше, где трапезничают бабы и девки. Там тоже жарко, но не так шумно, хотя девок аж полтора десятка. И вроде бы девчонки все свои, родные — привыкла уже к ним за несколько месяцев, но тут и они какие-то другие, и не поймешь, что не так, как дома: вроде бы точно так же шушукаются потихоньку, локтями друг дружку подталкивают да посмеиваются. Нет, не понять… А ведь когда-то она сама в отеческом доме вот так же с двоюродными сестрами хихикала да перемигивалась, пока строгая мать или Дарена, еще не бывшая тогда большухой, но уже вполне уверенно распоряжавшаяся на правах старшей снохи, не грозила пальцем.
И обед не такой — хотя что там другое-то может быть, вся пища знакомая. Правда, сытно кормят, ничего не скажешь, а вот привкус у еды непонятный. Или это усталость с дороги о себе знать дает?
После обеда Татьяна, к огромному облегчению Анны, не имеющей сейчас времени заниматься с гостьей, по совету Веи прилегла отдохнуть в отведенной ей горнице. В ее положении и при слабости здоровья дорога из Ратного, да еще в сопровождении Верки Говорухи, была не простым испытанием. Поспать, однако, не удалось — мешал постоянный шум на улице. В Ратном, в усадьбе Лисовинов, днем тоже тихо не бывало — от такой толпы молчания не дождешься, но там все звуки были обыденными, какими-то домашними, а здесь… В крепости, да еще накануне похода, стояла непривычная для Татьяны суета. Отроки носились с поручениями, перекрикиваясь на ходу, а разыскивая нужного человека, который неизвестно где находился, предпочитали орать его имя как можно громче в надежде, что он услышит и откликнется. Где-то отчаянно матерился так и не унявшийся с утра Сучок, гремели своим инструментом плотники, со стороны кузни раздавались удары молотов, тут же ржали кони, собаки лаяли… Словом, крепость издавала такое количество разнообразных звуков, что все это сливалось в мощный гул и могло просто оглушить непривычного человека.
