"Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Кюнскен Дерек
– Предатели? В моем войске?
Хашети надулся.
– Ваше высочество, призрак, которым командую я, быстро забывает свое прошлое.
Он постучал латной перчаткой по нагруднику, и каждая фаланга загремела мечами и трезубцами практически в унисон.
– Хм… – Жара быстро надоела Сизин. Почувствовав, как тает тушь на ее веках, она щелкнула пальцами, и Итейн подбежал к ней с зонтиком. – Вот что нам здесь нужно, генерал: порядок и повиновение. Пусть вид города тебя не обманывает, генерал Хашети: здесь бушует война. Просто посмотри вон туда, на горизонт; там всю ночь горела башня одной тал. Кто знает, подожгли ее по неосторожности или из преступного умысла? – Сизин указала на почерневший обрубок башни, которую все еще окружало облако дыма. Она знала, кто устроил пожар, но сообщать об этом не собиралась. – В любом случае это признак того, что город погружается в хаос.
Возникла пауза, и Хашети задумчиво замычал:
– Ваше высочество, позвольте заверить вас, что я…
– Я сообщу тебе, когда ты можешь говорить. Да, это война, генерал, но она не похожа на те, на которых ты сражался. Здесь война идет не на поле боя, а на улицах нашей великой столицы. Поле сражений окружает нас со всех сторон, и врагом может стать любой аркиец. Мы ведем войну против несправедливости и алчности, и наша цель – защитить Догматы и Кодекс. Мне нужно знать, способен ли ты и твои тени отразить натиск сил хаоса.
Генерал кивнул, не зная, разрешено ли ему говорить. Она махнула рукой, и он выпалил ответ так, словно все это время задерживал дыхание.
– Конечно, ваше высочество. Мы сделаем все, что необходимо.
Еще один щелчок пальцев – и к Сизин примчался раскрасневшийся камерарий Ребен. Он выглядел словно наглядный пример фразы «изнемогать от жары». Его черные как смоль волосы блестели от пота. На миг Сизин показалось, что татуировки на его шее и лице вот-вот потекут.
– Генерал, теперь камерарий Ребен – твой непосредственный начальник. Приказы Ребена и судей ты будешь выполнять так, словно они поступили от меня. Все ясно? Вы приложите все усилия, чтобы очистить этот город от несправедливости, – сказала Сизин.
Судя по виду Ребена, услышанное ему не очень понравилось – но, возможно, он просто страдал от жары. Он был не из тех, кто часто выходит из дома. Хашети, видимо, тоже не обрадовался, узнав, что будет работать под командованием бюрократа. Заметив, как Хашети разглядывает шелковые одежды камерария и его руки с аккуратно подстриженными ногтями, Сизин мысленно вздохнула. Люди, которые прошли через нее, неизменно уважали только себе подобных. Вот почему каждый император проводил не менее года во дворе, занимаясь фехтованием: это отчасти помогало заслужить уважение генералов и Палаты Военной мощи, а также повышало шансы выжить в ходе покушения. Сизин настояла на том, чтобы ее саму тренировали три года – по той же самой причине.
– Ты понял, Хашети? – спросила она.
Он снова упал ниц.
– Полностью, ваше высочество.
– Ребен? У тебя неуверенный вид.
– Я… – Он зашлепал губами, подбирая ответ. – Просто все это еще так… необычно. Это идет вразрез со всеми правилами. Много веков прошло с тех пор, когда солдаты в последний раз патрулировали улицы. Уверен, император Ф…
Сизин пронзила его острым и холодным взглядом.
– Император, мой отец, – мудрый человек. Он лучше всех понимает, что сейчас необычное время, которое требует необычных решений. Неужели ты, камерарий Ребен, думаешь, что мир всегда останется неизменным? Неужели ты настолько наивен? Перемены – это выживание; то, что не меняется, гибнет. Возможно, ты мне не веришь. Я бы предложила тебе спросить у империй, которые были до Арка, но, увы, они уже превратились в прах. – Сизин подождала, чтобы ее слова проникли в него словно острие кинжала. – В своих бумагах отметь, что эти воины – офицеры Палаты, и пусть твой Хелес воспользуется ими по назначению.
– Моя Хелес, ваше высочество. Дознаватель Хелес – женщина. – Увидев скучающий взгляд будущей императрицы, Ребен добавил: – И да, я немедленно этим займусь.
Он и Хашети поклонились, а Сизин устремилась прочь, оставив их среди светящихся шеренг.
Итейн не отставал от нее, держа над ней зонтик. За большим отрядом гвардейцев стояли облаченные в шелк призраки в масках; они держали на своих плечах носилки, сделанные из красного дерева и украшенные серебром. Когда носилки начали поднимать, Итейн взгромоздился на их край, отдав зонтик другому слуге.
Сизин не сказала ему ни слова – ни в раскаленных переулках Верхних доков, ни на проспектах-Спицах – самых старых улицах Аракса, засаженных пальмами и под завязку набитых глазеющими на достопримечательности туристами. В нишах стояли музыканты, игравшие на свирелях и дудках. Горячий воздух был наполнен ароматами пряностей; острый перец обжигал горло, шелковая мягкость корицы и кумина щекотала нос. Запахи вылетали из таверн, поднимались над вертелами, на которых жарилось щедро политое маслом мясо. Рядом с вертелами торговцы продавали шарфы, которые развевались на ветру и вцеплялись в прохожих. Время от времени один из наиболее смелых шарфов касался углей и исчезал, превратившись в облачко дыма. После этого двое торговцев начинали спорить на малопонятном аракийском наречии. Туповатые туристы, слишком привыкшие к тихой и спокойной жизни у себя на родине, радостно хлопали, не в силах отличить обычный разговор от ссоры. Половина из них уже приобрела розовый оттенок, обгорев на солнце. Вторая половина скорее всего не доживет до утра.
Сизин наблюдала за всем этим, придерживая пальцем кольчужную занавеску. Все что угодно, лишь бы выдержать молчание Итейна. Она хотела покарать его за то, что он проболтался Темсе про Базальта, однако ей почему-то казалось, что наказан не он, а она.
Все дело было в его взгляде: он смотрел на нее пристально и умоляюще, словно собака. Она постоянно ловила на себе этот взгляд, доведенный до совершенства в течение многих десятилетий. Сизин приказала ему молчать и не обращала на него внимания, и все же Итейн отплатил ей с помощью этого взгляда. Этот взгляд приводил ее в ярость; Сизин знала, какую игру он ведет, и от этого злилась еще больше. За сто двадцать лет, которые прошли после его смерти, Итейн прекрасно понимал, как нужно обращаться с хозяевами и реагировать на наказания: в зависимости от ситуации он мог быть либо чрезмерно жизнерадостным, либо невыносимо унылым. Именно поэтому он был самым свободным из всех рабов-призраков, которых она знала.
«Терпеливая» – не то слово, которое можно было обычно увидеть рядом с ее именем, хоть в тексте, хоть в разговоре, однако сегодня «терпение» стало новым девизом Сизин. Молчание – оружие, которым сложно действовать с непривычки, однако Сизин твердо вознамерилась одержать победу.
Она молчала час, а может и больше, когда Итейн вдруг громко откашлялся, заставив ее вздрогнуть. Даже такое крошечное движение доказывало, что она признает его существование. В ответ на этот подлый трюк Сизин отвернулась и высунула голову из-за занавески. По крайней мере, она может утонуть в шуме улиц.
Они въехали в более богатые районы; здесь здания тянулись выше, словно прославляя Небесную Иглу. Туристов и торговцев сменили торы и тал, владельцы предприятий, банкиры, ветераны, бывшие генералы и адмиралы, знаменитые музыканты и художники.
Каждый из них, как и Сизин, находился в кольце телохранителей. Одежда и макияж не позволяли точно определить статус человека, но о его богатстве можно было судить по внешнему виду его телохранителей. Человек, у которого появились деньги, прежде всего обзаводился либо телохранителем, либо сейфом. Те, кто этого не делал, быстро выясняли, почему охрана пользуется такой популярностью, – но чаще всего они понимали это слишком поздно. Слабых и глупых Город Множества Душ пожирал.
Хотя носилки Сизин не были украшены королевскими символами или гербами, бирюзовые плюмажи и роскошные позолоченные доспехи гвардейцев привлекали всеобщее внимание. И как только одному зеваке хватило ума поклониться, остальные последовали его примеру, и носилки стали похожи на корабль, за кормой которого возникает волна. Именно поэтому Сизин поехала в Иглу по улицам, а не по проложенным над ними дорогам, как это сделал бы любой представитель королевской семьи. Любовь народа для нее была важнее опасности.
