Владимир Михайлов - Решение номер три (Сборник)
Внешне всё было тихо и спокойно. Но вот съезд открылся. Начались выступления. Мне заранее удалось выговорить бумагу, необходимую для нескольких сверхплановых номеров: в дни съезда я хотел выпускать газету каждый день, а не раз в неделю; это удалось. Мы публиковали почти не сокращённые стенограммы самых интересных, принципиальных выступлений; партийная «Циня» давала краткие изложения, часто искажая их до противоположного. Люди сравнивали. Редактор «Цини» в ЦК кричал: «Это беспартийная газета!» Инструктор ЦК стал вычитывать гранки с первой строчки до последней, черкал и сокращал. Но всё равно контраст был вопиющим.
Накануне последнего дня съезда, когда должны были избрать правление Союза, мы – «мозговой центр» оппозиции – собрались дома у одной из наиболее известных писательниц и окончательно решили, как будем делать и что. Я понимал, что в любом случае поступаю плохо. Как-никак, в газету меня послал именно ЦК, я был – должен был быть – как бы их человеком. А раз так – значит, должен был предупредить (читай – донести). Иначе я их предам. Но если я сообщу им, что назавтра их ожидает разгром, – то предам людей, которые мне доверились, и ни один из них потом с полным правом не подаст мне руки. Что было мне ближе: партийное руководство – или талантливые писатели? Надо сказать, что после райкома я сильно изменился, и в том, как разрешу эту дилемму, всерьёз не сомневался ни на секунду. Я был всей душой за перемены.
На выборах ЦК был разбит наголову. Ни один человек, намечавшийся в секретари, не был избран в состав правления. В новый его состав вошёл и я. Многие из тех, кто пришёл сейчас к руководству Союзом, в начале моей работы критиковали меня – в том числе и новый первый секретарь. На первом же – организационном – заседании правления я сказал, что теперь могу уйти из газеты – если они того хотят. Мне ответили: работай и не болтай глупостей.
На следующий же день я был вызван к секретарю ЦК. Он спросил: как я оцениваю результаты выборов? Я сказал: писателям не понравилось, что предполагавшиеся секретари, ещё не избранные, уже повели себя как хозяева. Мне ответили: это чепуха, всё дело в буржуазном национализме. (Национализм, конечно, был; но он был везде, и в том же ЦК, как это показали потом события начала 90-х годов. Мне это чувство всегда казалось естественным.) Секретарь спросил: как, по-моему, воспримут писатели, если выборы отменить, объявить недействительными и назначить новые? Я честно сказал, что воспримут плохо и вряд ли проголосуют иначе. Тогда он предложил мне написать и опубликовать в газете соответствующую статью – с разоблачением буржуазных националистов. И закончил многозначительным предупреждением:
– По этой статье будем судить о вашей работе.
Я вышел от него, прекрасно зная, что такой статьи ни писать, ни публиковать не стану. Постоял в коридоре, раздумывая – какой бы сделать финт ушами. Придумал. И тут же пошел к заведующему курировавшим нас сектором печати – то был хороший мужик, из флотских политработников. Я рассказал ему о состоявшемся только что разговоре и сказал:
– Понимаешь, публиковать такую статью я не имею права: газета по положению не может критиковать издающую её структуру, а съезд писателей для нас как раз таковым и является. Ты уж как-нибудь доведи до сведения…
Он согласился с моим аргументом и пообещал доложить. Больше вопрос о статье не возникал.
Но было ясно, что в газете хозяйничать мне осталось недолго. Инструктор ЦК – тот самый, что редактировал съездовские номера, – говорил мне:
– Товарищ Михайлов, мы каждый ваш новый номер берём в руки со страхом: чего ещё такого вы там себе напозволяли?..
А я и впрямь позволял, понимая, что если даже сейчас стану вести себя тише воды и ниже травы – это уже ничего не изменит. Да и не хотел позволить сломать меня.
К концу 1966 года мне удалось добиться увеличения объёма газеты вдвое, с соответствующим изменением в штате редакции. Я знал, что на обновлённой газете меня не оставят: на съезде партии Латвии в отчётном докладе ЦК меня резко критиковали, и это было верным признаком.
На одном из заседаний правления, где присутствовал и пресловутый инструктор ЦК, его спросили прямо:
– Ходят слухи, что Михайлова хотят снять. Это так?
– Мне об этом ничего не известно, – ответил он.
Но тут вмешался новый первый секретарь Союза:
– Да, мне в ЦК сказали, что Михайлов больше работать не может.
После этого мне пришлось пережить, наверное, одни из лучших минут в моей жизни. Писатели, в том числе самые авторитетные, сказали:
– Мы хотим работать с этим редактором.
Однако в ЦК решение было уже принято.
Когда я пришёл в издательство за моей трудовой книжкой, директор сказал:
– Придётся тебе записать: «Как не справившегося с работой» – так в постановлении бюро ЦК.
Я ответил:
– Тираж растёт, газета вышла на окупаемость – по-твоему, это значит, что я не справился?
Он развёл руками:
– Ну, а что же написать?
– Напиши – «В связи с реорганизацией газеты».
Он так и сделал. И даже выплатил мне двухнедельное пособие.
Однако я был, как-никак, лицом номенклатурным. А это означало, что, уволив, мне должны предоставить другую работу.
И мне её предложили: место собственного корреспондента «Литературной газеты» по Латвии.
Я отказался. Место меня не привлекало: платили там полставки, а собкор ЛГ в курортной республике в сезон отпусков являлся чем-то вроде посыльного у приезжавших на Взморье литературных генералов. Я сказал, что хочу заняться исключительно литературной работой. Благо я был уже членом Союза писателей – значит, имел законное право нигде не состоять в штате.
Меня уговаривали ровно столько, сколько требовали приличия, а потом отпустили, как говорится, душу на покаяние.
Видимо, я далеко ушёл уже от тех страхов, с какими начинал работать в журнале «Дадзис»: страхов остаться без должности и зарплаты. Теперь я полагал, что выкручусь.
5. Мезозой
На вольных хлебах мне удалось продержаться года полтора. Помогло то, что мне неожиданно заказали киносценарий. В освоении космоса мы всё ещё были «впереди планеты всей», и, видимо, было решено к пропаганде наших успехов подключить и фантастику. Заказ был московским. Под него я получил аванс, очень неплохой по тем временам. И взялся за дело. Кроме сценария, успел написать и небольшую повесть «Исток»; о ней и сейчас думаю без угрызений совести. Повесть вошла в сборник того же названия, изданный в Риге в 1972 году. Сценарий был принят худсоветом Рижской киностудии, на которой предполагалось и снять фильм.
Дожидаясь этого, я наконец отважился сделать то, о чём подумывал уже давно: начал писать большой роман, который потом получил название «Дверь с той стороны». Я легко вошёл в работу и о предполагаемом фильме перестал и думать.
Дела на киностудии тем временем шли своим чередом. Позвонили в Москву, чтобы договориться – когда везти сценарий для утверждения. На студии уже создали съёмочную группу, и директор её размышлял о том, где, как и что нужно достать, чтобы можно было получить нужные фантастические эффекты при съёмках. Но из Москвы неожиданно ответили:
– Сценарий рассматривать не будем. Не привозите.
Мы растерялись. Главный редактор республиканского Комитета по кино позвонил и потребовал, чтобы сценарий всё-таки рассмотрели. Оттуда ответили зловеще:
– Вы хотите? Ладно, приезжайте, мы вам устроим обсуждение…
И устроили. Собрали динозавров сценарного цеха – Нагорного, Блеймана, ещё троих-четверых. И учинили разгром. В фантастике никто из них ничего не смыслил; зато все хорошо знали, что значит «установка». Нам оставалось только спастись бегством.
Сейчас я им за этот разгром благодарен. Сценарий был плохим, и будь картина снятой, потом пришлось бы её стыдиться. Но отвергли его вовсе не потому. А потому, что в космосе мы потерпели ощутимое поражение: на Луне первыми (и пока единственными) высадились всё-таки американцы. И наверху сразу решили, что всю пропаганду надо сворачивать. Но поскольку такие вещи называть своими именами не принято, нам ответили так, как ответили: не привозите, не надо. Мы же на студии не потрудились расшифровать сделанное нам предупреждение.
Тем охотнее я уходил в придуманный мною мир корабля «Кит». Название имело два смысла: наименование созвездия – и ассоциация с библейским китом, проглотившим Иону.
Мне хотелось исследовать литературным путём вопрос: каким должен быть минимальный объём человечества, чтобы оно выжило, лишившись не только всякой связи со всеми остальными людьми на свете, но и – главное – всякой надежды когда-нибудь эту связь обрести. Проблема достаточно абстрактная, не вытекающая из той жизни, которой все мы жили. Несмотря на это, книга – вышла она в 1974 году – была замечена любителями фантастики; вероятнее всего – потому, что фантастических романов тогда издавали мало, да и писали их у нас немного.
