Артем Каменистый - Рождение победителя
Мне это ни о чем не говорило, но заинтересовало (все, что касается стражей, дико интересно). Поэтому спросил прямо, не опасаясь, что епископ удивится такому невежеству — с ним всегда можно сослаться на перенесенную амнезию:
— Буонис? Страж? Не помню такого…
— Эх… крепко же вас приложило, раз такое позабыли. Великий человек был. А по легенде и сейчас где-то есть, только от мира удалился и не показывается. Хотя не верю в такое — даже стражи столько не живут. Век назад именно он остановил погань на реке. Граница его рук дело и линию морской обороны тоже он держал. Пока Буониса не было, битву за битвой люди проигрывали. В Ортаре уже было молитвы отходные начали по стране заказывать, и тут первая победа. Затем вторая. А следом и вовсе остановили и отбросили к воде. Причем силами малыми. Сэр Буонис и тогда уже дряхлым был, а к концу войны и вовсе в развалину превратился. Так говорят. Кенгуд ему место почетное при дворе назначил, да только не захотел он в Ортаре оставаться. Уехал к морю, в Межгорье. Местные на радостях дом ему там поставили. А он, хоть и одряхлел, но еще не раз показывал демам, как из одного человека два делаются, а то и четыре. Ну и погань отвадил. Сами видите — граница тут, по сути, без охраны, но почти не шалят твари. Запуганы чем-то крепко.
— Говоришь, старик этот стража помнит?
— Если не врет, то да. По виду не врет — очень дряхлый. Мог и застать. Странно, что зиму пережил. Тут молодым трудно, а уж таким… Говорит, что его отец прислуживал сэру стражу в молодости.
В следующий миг я очень сильно удивил собеседника:
— Люди ваши устали, но выделите двух, из тех, кто покрепче. Завтра они покажут дорогу к той пещере, где межгорцы прячутся. Мне надо самому на них взглянуть.
— Вы хотите съездить к побережью? — изумился епископ.
— Не хочу, но придется.
— Дан! Вы что?! Дорога трудная, и на телеге лишь половину пути пройти можно. А дальше верхом. По такой погоде и здоровому нелегко, а уж вам…
— Я понимаю. Но придется ехать.
— Но зачем?
— У меня там дела. Важные.
— Какие?
— Я страж. У меня хватает секретов. И дел.
— Да какие могут быть дела в вашем состоянии! Если уж очень надо, так весны дождитесь. Глядишь, и лучше станет!
Вот что сказать? Я ведь чувствую, что лучше мне не станет. Хуже. Только хуже. Каждый день я теряю очередную частичку жизни. Во мне запущен какой-то непонятный деструктивный процесс. Рано или поздно он меня неизбежно доконает. Но даже если это будет поздно, уверен — весной я уже не смогу и минуты в седле провести. Нельзя терять время. Если ехать, то сейчас.
Зачем? Не знаю… Я вообще мало что знаю. В том числе и про стражей. Но где-то на побережье доживает свой век старик, который про стражей знает больше меня. Слуга — это серьезно. Человек, который видел своего господина в подштанниках. Причем Буонис к тому моменту был дряхл. Вот как я сейчас. Но при этом выписывал люлей и демам и нечисти. Причем так щедро, что и те и другие дорогу в Межгорье позабыли.
Это меня очень заинтересовало…
Может старик помнит, какими способами страж поддерживал себя в рабочем состоянии? Наверняка Буонис не был самозванцем вроде меня и знал, что надо делать в столь плачевных случаях. Раз не удастся встретиться с ним, то надо хотя бы со слугой пообщаться. И чем быстрее, тем лучше. Весной слишком поздно.
Глава 3 Маразм крепчает
По непроверенным слухам некоторые европейцы и американцы до сих пор свято верят, что если в России неосторожно выглянуть за дверь, то можно стать частью суточного рациона бурого медведя. Косолапый — это, дескать, русский аналог вездесущих крыс и воробьев. Чувствует себя как дома везде, в том числе и в мегаполисах, а плодится со скоростью китайцев. Отличается нехорошими повадками, а именно — любит кушать людей, подкарауливая их везде, где можно и нельзя: на заднем дворе магазина торгующего балалайками и матрешками; за углом тюрьмы для политических заключенных; в зарослях голубых елей возле мавзолея Ленина.
И еще про водку не забывают вспоминать. Вот это совсем уж лицемерно — считать, что «пьяный» и «русский» слова-синонимы. Я однажды был в Лондоне и случайно забрел в район, куда не возят моих соотечественников-туристов. Боятся, видимо, что дикие азиатские алкоголики умрут от зависти, увидев европейских коллег. Было чему «завидовать» — народ там валялся на улицах в количествах не поддающихся исчислению. Передвигаться приходилось как по минному полю: один неосторожный шаг, и подошва в блевотине или отходах жизнедеятельности двуногих млекопитающих.
И ведь не бомжи-бродяги в глухих переулках: респектабельно одетые граждане и гражданки на фоне сияющих витрин упивались до выпадения в осадок на тротуары, вымощенные дорогим камнем. Задушевности не заметил даже на уровне «ты меня уважаешь?». Монотонно хлебают что-нибудь предельно дешевенькое. Практически не закусывая. Будто стадо свиней, запущенное в осеннюю дубраву.
На родине я если и встречал подобное, то лишь в упоминаниях о событиях времен Степана Разина или в случаях индивидуального одичания. Возможно, плохо искал, и где-то такие массовые явления имеют место быть, но сильно сомневаюсь, что их можно наблюдать в приличных районах.
Таксист мне потом поведал об историческом событии — Великой Лондонской пьянке. Некие тщеславные пивовары соорудили рекордной величины чан. Но что-то не рассчитали, и он развалился. Выплеснувшееся содержимое разрушило соседние емкости и на прилегающую территорию хлынуло пенное цунами. Несколько зданий и сооружений было сметено волной, при этом не обошлось без человеческих жертв. Стихия бушевала недолго, но, увы — это было лишь начало.
Со всего города в район бедствия набежал народ. И вовсе не для того, чтобы спасать пострадавших — люди пришли за халявой. Хлебали из болота, которое образовалось после разлива. Смесь всех сортов пива, в том числе недобродившего и бракованного, с грязью, мусором, блевотиной, растекшимся содержимым переполненных уборных и сточных канав. Ссорясь за лучшие места, захлебываясь в алкогольных омутах, расталкивая тела утонувших, размахивая кулаками и горланя развеселые песни. Этих страждущих граждан цивилизованной страны набежало столько, что их скопления затруднили работу спасателей.
Но на этом праздник не закончился. Пострадавших (а их количество увеличивалось с каждой минутой), начали развозить по больницам. Тамошние пациенты, почуяв притягательные ароматы, начали требовать аналогичного к себе отношения. Все как один почему-то решили, что кого-то здесь угощают пивом, а им почему-то ничего не достается. Видимо от нестерпимой жажды возмутившиеся люди стремительно растеряли душевное равновесие и выразили свой протест посредством погромов. Несмотря на то, что здоровых среди них, скорее всего, не было, бунт больных привел к жертвам и разрушениям. Из-за него пострадало больше людей и имущества, чем собственно из-за самой катастрофы.
