Василий Гавриленко - Тёплая птица
Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва глянув на пилота, заорала:
-Выметайся.
Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны концентрат. Он был одет в чудные штаны из какой-то мягкой материи - спереди на них расплылось темное пятно. Марина подталкивала его в шею. Что она задумала?
Наконец, толстяк покинул машину.
-Лечь, – коротко бросил я: он тут же опустился на смоляное покрытие крыши, бормоча:
-Не стреляй, не надо.
Над головой застрекотало. Я поднял голову: вертолет с синим брюхом завис над нами. Автоматная очередь - как клацанье хищных зубов. На спине толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших расплывшимся пятном. Банка с концентратом, которую он выпустил из руки, покатилась по крыше.
Я спрятался за широким боком вертолета. Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине. Тело толстяка вздрагивало, точно оживая.
-Андрей, залезай.
Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня Последнего Поезда.
-Что смотришь? Скорее.
Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь машины.
-Что ты задумала?
-Тихо, – бросила Марина, усаживаясь на место пилота.
-Ты умеешь?
Она не ответила, отыскивая что-то глазами на приборной панели. Наконец, нажав пару кнопок и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина повернулась ко мне. Сказала:
-Держись.
Мне понравилось, как она это сказала.
Над головой загудело. Ожили лопасти - машина задрожала, передав свою дрожь мне. Неужели полетим?
Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов. Стрелки суетятся, стреляют в воздух.
Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие–то десять-пятнадцать минут. Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять-пятнадцать минут.
Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики Калуги сливались внизу в чистый лист.
Я ухватился за поручень. Страшно… и весело.
Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата.
Марина, вцепившись в рычаг управления, смотрела перед собой. Когда начиналась пальба, ругалась сквозь зубы.
Было заметно, что ей нелегко управлять этой махиной. От напряжения на шее вздулась синяя жилка. Я по мере сил старался утихомирить стрелка.
Когда синебрюхий вертолет зашел сбоку и стрелок оказался, как на ладони, мой автомат чихнул и замер. Пока я – зубами, до боли, - развязывал рюкзак, менял обойму (патронов в нем осталось с гулькин нос), в выпуклом окне показался лес и – сердце мое радостно забилось – разрезающая его светлой нитью железная дорога.
Преследователи подбирались все ближе, понимая, что мы уходим. Стрелок палил без передышки, пытаясь попасть в Марину.
Пилот, должно быть, такой же толстяк в желтой фуражке, как оставшийся на крыше Калужской городской администрации, качнул машину в нашу сторону; два вертолета едва не столкнулись. Стрелок заорал на него, и преследователи исчезли в беременных снегом облаках.
-Отстали, - выдохнул я.
-Угу.
Рано радовался. Синебрюхая вертушка выткалась из облака, блестя винтом на солнце. Я отчетливо увидел стрелка – кажется, даже разглядел черные волоски в горбатом носу.
-Подымай,- крикнул стрелок, разбазарив обойму.
Я выстрелил, целясь в затемненное пространство внутри вертушки, - туда, где, по моим прикидкам, должен находиться пилот. Находился он там и по прикидкам судьбы. Короткий крик известил, что я не промахнулся.
-Молодец, – не обернувшись, похвалила Марина.
Я высунулся наружу. Холодный ветер схватил за горло. Вертолет стрелков будто висел над железнодорожной насыпью. Лопасти, главная и хвостовая, вращались с неуменьшающейся скоростью. Но вот он опустил нос, словно козленок, желающий бодаться, резко ушел в сторону и рухнул в стороне от полотна дороги, где вырос багрово-желтый столб, мгновенно затянутый черным дымом.
-Вот теперь оторвались, - сплюнул я.
-Наконец-то.
Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки.
Почему-то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и истязают своих жертв...
Я посмотрел на спину Марины.
«Бабу живьем берите. Позабавимся!».
Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам удалось оторваться.
Над люком - красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда отсюда можно выйти? Разве только на облако…
По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки.
В дальнем углу что-то чернело. Я втиснулся в узкую щель и выудил обложку от книги. «Библия» - истертые золотистые буквы. Что-то знакомое в этом странном названии. Кажется, это как-то связано с Галей, с утром на светлой террасе…
Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую бумагу. Буквы хлынули мне в глаза.
«и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.
И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои.
И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих».[2]
Так вот значит, как это было! Я представил (или вспомнил?): багровый шар, поглотивший солнце, красные полосы на небе, словно росчерки гигантского пера. Дрожь под ногами или в ногах и, - особенно ярко, – медленно падающий, дрожащий от ветра осенний лист. Осенний лист в разгар лета…
Вертолет начал снижаться.
Из-за леса показался разрушенный городок – кучи битого кирпича, воронки, полные зеленой жидкости. Посреди городка - башня, похожая на гигантский стебель борщевика.
-Андрей?- хрипло сказала Марина.
-А?
-Я не могу посадить его.
В голосе звенело отчаянье.
Несмотря на усилия Марины, скорость машины не падала, и даже мне стало ясно, что если попытаться сесть, нас размажет по земле. Ровная поверхность – это смерть, но…
-Поворачивай к лесу.
Марине потянула обмотанную синей лентой рукоятку. Вертолет взял влево. Лопасти, казалось, застыли на месте, но я знал, что они бешено вращаются.
Машина понеслась над макушками елей, поднимая белые вихри.
-Ты можешь хоть немного сбросить скорость? – заорал я.
Снежная пыль проникала в кабину, колола лицо, попадала в рот.
-Попробую, - глухо отозвалась Марина.
-Ну?
-Я уже сбросила.
Совсем ничего не почувствовал.
-Сделай наклон и вылезай.
Марина кивнула, надавила на рукоятку. Скоро вертолет запашет носом…
Она покинула место пилота и, скрючившись рядом со мной, встала напротив шевелящейся снежной стены – бледная и решительная.
Многолетние кроны затрещали. Сила, сопротивляться которой было невозможно, выдернула меня из машины и швырнула на деревья. Я полетел вниз, пытаясь зацепиться за ветки, обдирая сучьями руки. Вслед устремился хвост с вращающимся винтом. Но я падал быстрее.
Земля ударила меня.
-Андрей, - сквозь муть я увидел Марину. Сел, встряхнул головой. В ушах гудело – я потрогал мочку, на пальцах осталась кровь.
-Как ты? – спросил, не узнав свой голос.
-В порядке. А ты?
Я отвернулся и сплюнул кровью на сугроб. Зачерпнул две горсточки сухого снега - одну растопил во рту и выплюнул, другой растер лицо. Как будто полегчало… Пришло понимание того, как дико, отчаянно нам повезло. Мы внизу, на земле, и мы живы.
Марина что-то долго говорила, но я лишь уловил:
-Ты можешь опереться на мое плечо, не думай – я сильная…
Да, Марина, ты сильная.
Я сидел, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на Марину, которая ходила взад-вперед, что-то возбужденно объясняла, доказывала. Она уже протоптала передо мной тропинку.
Шум в ушах и голове стал болью в висках.
-Спасибо, - пробормотал я, сам не зная, зачем.
Марина встрепенулась:
-Тебе лучше, Андрей?
-Да, все нормально. Все-таки я двужильный, - сказал я и поднялся. Кровь бросилась в голову, в глазах потемнело. Марина подскочила, не дав мне упасть, подставила плечо.
