Евгений Гаркушев - Бунт при Бетельгейзе
— Отлично! — воскликнула девушка. — Ты их уже нашел! Я сейчас отведу тебя к секретарю…
— Нет! — воскликнул Цитрус. — Только не это!
— Почему?
— В рядах организации скрывается предатель. Мне нельзя общаться ни с кем из руководства. Нельзя знакомиться со всеми. Сдадут копам — и крышка. Кастрируют и расстреляют. Хорошо, что я встретил тебя. Поможешь мне найти убежище?
— Конечно! — Глаза девушки восторженно загорелись. Как же, настоящее дело…
— Ты не можешь быть предателем, — зачастил Цитрус. — Я тебе верю. И во всём положусь на тебя! Ведь ты мне поможешь, милая? Как тебя, кстати, зовут, красавица?
— Марина.
— Какое приятное имя! Была у меня одна Марина… То есть я не это, конечно, хотел сказать. А я — Эдвард. И мне нужно что-то сделать с рукой. Страшная боль.
Он продемонстрировал девушке замотанную бинтами конечность. Что и говорить, выглядела она неважно. Изогнута под неестественным углом, бинты пропитались кровью, а сверху — приличный слой грязи… Поэтому бинт не видно издалека. Будь он белым, заметным, копы давно вытащили бы Эдварда из толпы.
— Тебе повезло — я учусь в медучилище. На первом курсе, — объявила Марина. — Умею делать перевязки…
— А больше ты ничего не умеешь делать? Массаж, например? — не сдержался Эдвард. Недаром же его звали Болтуном!
— Нет, массаж мы еще не проходили…
— Искусственное дыхание рот в рот?
— Это да. Если ты упадешь — я не оплошаю. Но крепись! Мы постоим еще часик-другой — и сможем уйти вместе со всеми. Нас никто не заметит. Я помогу тебе.
Цитрус посмотрел на небо. Стоять вместе с сумасшедшими мусонами еще два часа… Хорошо хоть солнце перестало палить. Вечер, да и тучи сгущаются. А девчонка так и прыгала вокруг, прижималась к здоровому боку. Хоть что-то приятное в этой мерзкой ситуации.
— Эдвард, а расскажи, как было на Цирцении? Тебя ранили? Из лучевой винтовки? Как ты выбрался?
— Угнал катер военных, — отозвался Цитрус. — Отстреливался. Положил много легавых. Только я не хочу сейчас об этом вспоминать. Рука очень болит. У тебя нет какого-нибудь обезболивающего? Хотя бы цитрамона? Или но-шпы?
— Есть отличное обезболивающее! — радостно отозвалась девушка. — Я всегда с собой ношу. Дать?
— Да! — заорал Эдвард. — Что же ты раньше молчала, подруга, черт побери? Я так страдаю! А ты только жмешься ко мне!
Девушка обиженно захлопала глазками, но вслух сказать ничего не посмела. Достала из сумочки лекарство.
Схватив пластиковый контейнер с оранжевыми капсулами, Цитрус проглотил сразу четыре штуки. Через пять минут боль отступила. Правда, соображать стало тяжелее.
— Спасибо тебе! Ты спасла меня, — выдавил Эдвард.
— Я понимаю, как тебе тяжело, — опустила уголки губ Марина. — Ты суровый мужчина…
— Да. Жизнь заставляет, — вздохнул Эдик. — Привык к партизанской войне. Бываю груб. Прости меня.
— Что ты! Это мой долг! — целуя Эдварда в грязную щеку, заявила Марина. — Будем делать вид, что мы влюбленные. К парам полицейские цепляются не так сильно, как к отдельным людям.
— Хорошо, — вздохнул Эдвард, обхватывая девушку здоровой рукой немного ниже талии. От четырех таблеток сознание плыло, словно в наркотическом дурмане. Интересно, что это было за обезболивающее? Надо бы запомнить название и прикупить при случае…
С неба начали падать крупные тяжелые капли. Пара минут — и дождь полил как из ведра. Мусоны стояли твердо, держа над головой плакаты с портретом своего лидера. Полицейские попрятались под тентами летних кафе, зашли в подъезды и в магазины. Марина достала из сумочки зонт — правда, двоим под ним явно было мало места, даже если стоять обнявшись.
— Дождь организовали специально, — сообщила девушка. — Чтобы не дать нам провести митинг.
— Как — специально? — удивился Эдвард.
— Послали самолет с реагентами, который заставил тучи разразиться дождем именно на площади. На праздники тучи разгоняют, а во время наших митингов, наоборот, сгоняют. Продажные синоптики! Продажная мэрия! Все вокруг продажные!
— Точно, — кивнул Цитрус. — И копы продажные, и прокуратура, и даже женщины! То есть некоторые, хотел я сказать… Может, свалим отсюда? Ты меня приютишь?
— Конечно. А идти… Да, идти лучше сейчас. Побежали!
Сняв туфли на высоком каблуке, девушка зашлепала по лужам, обняв Эдварда за плечи. Тот трусил, стараясь не высовываться из-под зонта. Со стороны они представляли собой идиллическую картину. Молодые влюбленные голубки, которым надоел митинг.
— Ты живешь одна? — поинтересовался Эдик.
— Нет, что ты… Мне не по карману снимать квартиру одной. Я живу с подругой. И с ее другом.
— Опа! — хмыкнул Цитрус. — Прямо вот так втроем и живете?
— Ну да. Что же в этом такого?
— Да нет, ничего… Они тоже мусоны?
— Нет, они — анархисты.
— И как настоящий мусон, то есть мусонка, может делить постель с анархистами?
Девушка открыла глаза так широко, как, казалось, уже нельзя.
— Что ты, Эдвард, какая постель? У нас даже комнаты разные. Только кухня общая. И ванная.
— Ах, вот как. Это лучше. Нужно соблюдать конспирацию. И дистанцию. С представителями других партий, естественно. Своим-то всё можно. Мусонке переночевать у мусона — всё равно что выпить стакан воды…
Жила Марина в небольшом восемнадцатиэтажном доме с десятью подъездами, на седьмом этаже. Дверь в квартиру — стальная, с маленьким «глазком». Девушка открыла ее своим ключом-карточкой, поманила Эдварда за собой. Откуда-то из дальней комнаты доносились громкие страстные стоны.
— Что это? — насторожился Цитрус.
— Соседи. Не думали, что я приду так рано, — покраснела девушка. — Обычно митинги длятся до самой ночи.
— Смущать такое невинное создание! — хмыкнул Эдвард. — Ничего, мы им отомстим сегодня ночью. Правда, детка?
— Что ты имеешь в виду? — захлопала глазами Марина.
— Я имею в виду, что рука у меня будет болеть… И ябуду страшно скрипеть зубами. Может быть, даже выть. Не боишься?
— Нет! — смело заявила девушка.
— Вот и умница. А сейчас пойдем к тебе. Займемся раной!
В комнатке Марины царила по-настоящему спартанская обстановка. Узенькая кровать, маленькая тумбочка, маленький шкафчик, совсем маленький столик — и большая плазменная панель монитора над ним.
— Включить «новости»?
— Как хочешь, — вздохнул Эдвард. — Ты говорила, что сможешь перебинтовать руку? Давай займемся этим быстрее. И вообще, препарат у тебя отличный — но не можешь ли ты вколоть мне еще какое-нибудь обезболивающее?
— Сейчас посмотрим.
Девушка сняла грязные бинты, наложила на руку обезболивающий и дезинфицирующий гель, невесть откуда взявшиеся ровные палки — не иначе, юная медсестра только и мечтала о том, чтобы оказать помощь первому попавшемуся больному с переломом — и замотала руку быстрозатвердевающим бинтом.
— Клево, — выдохнул Эдик. — Совсем не болит. Дай-ка я поблагодарю тебя, солнышко!
Он перегнулся через столик и поцеловал Марину в губы. Девушка не сопротивлялась, но и на поцелуй не ответила. Поди, разбери, что этим мусонам нужно! Стоны за стеной послышались с новой силой.
— И как ты здесь живешь? — хмыкнул Эдвард.
— Они думают, что меня нет, — вновь потупилась хозяйка.
— Вообще? Что ты здесь не живешь? Настолько не видят ничего вокруг?
— Да нет же, что меня нет дома сейчас. Я должна была прийти позже.
— Понятно. А оружие у тебя имеется?
— Два брикета пластиковой взрывчатки. По два килограмма тротилового эквивалента каждый. Мне доверили хранить часть арсенала.
— Эх, я бы предпочел лучемет или хотя бы парализатор.
— Еще есть электрошокер. Но он совсем маленький и не очень мощный.
— Ладно, потом продемонстрируешь…
Эдвард подумал немного и плюхнулся на кровать, поманил девушку:
— Иди сюда, отдохнем немного. Нам предстоит тяжелая ночь.
— Ты разве не будешь отдыхать?
— Нет, конечно! Отдышусь и двину на космодром. Баранбау — всего лишь перевалочная станция. Я заметаю следы… А вообще, мой путь лежит на Амальгаму-12. Там дедушка оставил мне в наследство бубличную фабрику…
Эдвард осекся, поняв, что болтает лишнее. Еще немного — и он сам поверит в эту бубличную фабрику и в дедушку-бубличника. С другой стороны, и девчонке не летает запудрить мозги. Пусть все будут уверены, что он летит на Амальгаму. В том числе и мусоны. Интересно, а что сказали бы мусоны, узнав, что сын прокурора Баранбау торгует запрещенными капканами? Вот уж скандал бы поднялся так скандал! На всю Галактику! Да только раздувать его сейчас не слишком разумно. Если бы не Иванов и Швеллер, и не Роза Кухарка — дело другое…
— Может, ты хочешь искупаться? — спросила Марина.
— От меня разит, да? — поинтересовался Цитрус. — Сильно?
— Ну, не так, чтобы очень… Но кое-какой запах имеется. Видно, тебе тяжко пришлось в пути.
— Пришлось ехать в мусоровозе, — кивнул Эдик. — С толпой грязных, как черти, борцов сопротивления. Пойдем, покажешь мне ванную. И заодно потрешь спинку. Да и всё остальное тоже. Я же не смогу мыться одной рукой? А ты медсестра, надо привыкать.
