Владимир Аренев - Хижина дядюшки Сэма
Усталости как не бывало! В груди разгорается всё сильнее яростный пламень, в памяти будто кто-то прокручивает события последних месяцев: тяжелые переходы, отношение к тебе, как к вещи, обещание Шалуна в случае чего «угостить розгаликами». Беспросветность, которую не переломить.
И теперь маленький мерзавец напыщенно шагает по ступеням трибун вниз, за тем, что «по праву принадлежит ему»! Ага, как же, сейчас!
— Я вам всем… все-ем!.. я покажу!..
Чемоданчик уже в твоих руках, в твоих руках — власть над этими сосунками, зверенышами, демонятами в человеческом обличье! Непослушными пальцами отжимаешь защелки, откидываешь крышку…
«Что за?!..»
Под ней лежит какой-то кусок шерсти, ты сперва думаешь, что Шаманка засунула сюда живую кошку или кролика, потом понимаешь: всего лишь игрушка. Плюшевый, так его, медвежонок! Раздраженно отшвыриваешь в сторону, и — вот она, гладкая панель с несколькими переключателями, всё просто, всё, Господи, так просто, чтобы даже самый глупый из возможных президентов смог в случае чего совершить необходимые манипуляции.
Выдвигаешь складной прут антенны.
Синхронно проворачиваешь по часовой стрелке две ручки, жмешь на кнопки в центре их. Бегло сверяешься со скупыми инструкциями, написанными здесь же, на панели.
Легким щелчком ногтя откидываешь вверх прозрачный колпак над красной кнопкой размером с пятицентовик («In God we trust», о да!).
Этот мир, этот безумный мир давно пора как следует вычистить, Миль! Извини, старина, но твои Змеевы уловки не помогли — придется вмешаться мне. Если поблизости есть какая-нибудь освинцованная криованна типа «Ковчег», тебе лучше купить себе место в ней. Привет, карапузики! Свидимся на Араратовых склонах — в лучшей, так ее, жизни!
Жмешь.
Пауза.
Конечно, а чего ты ожидал? За столько лет всё давным-давно пришло в негодность, ты мог бы догадаться…
По ту сторону пролома в трибунах рука с факелом, что торчит из воды, вздрагивает. «Пламя» откидывается вбок, как крышка сундука, — и обрушивается в воды залива, подняв громадную волну.
Тишина.
Ожидание.
«Сейчас!..»
Ты улыбаешься, но, кажется, не понимаешь этого.
Сейчас!
«…розгалики, говоришь?»
Ты переводишь взгляд на Шалуна…
Шаманка— Включает, госпожа.
— А что Гарри?
— Бежит и кричит что-то угрожающее. Кажется, сквернословит. Жмет на пульт, но ничего не получается.
«Еще бы, — подумала Шаманка. — Еще бы, он ведь сам снял с Безума браслеты перед боем: подстраховывался».
— А теперь?
Впрочем, «куколка» могла и не отвечать: сегодня Шаманка будто обрела давным-давно утраченный дар видеть. И для этого ей не нужны были глаза.
«Включаешь и запускаешь ракеты, веря, что таким образом взломаешь кокон, — мысленно она обращалась к тому рабу с надтреснутым голосом, к рабу со смешным именем Безум, к человеку, которому надлежало стать той самой пусковой кнопкой в ее планах. — Ты думаешь, что взломав кокон, перечеркнув всё развившееся в нем, тем самым вложишь в руки Господа белый, новый лист. Ошибаешься. Этот лист уже никогда не будет девственно белым. А коконы… всего лишь нужно вернуть их в прежнее состояние. Бабочками им не стать — еще рано, и в этом ошибка Миля и его единомышленников. Нужно, чтобы куколки сперва опять превратились в гусениц».
Маленький мальчик бежал по арене, прямо по спекшимся лужам крови и бензина.
Бежал.
Ее последняя, нелепая надежда. Чудом было уже то, что одна из «куколок» отыскала в архивах его фотографию и нашла фотографии его родителей — а этому предшествовали долгие, казалось, безрезультатные поиски. И Шаманка могла лишь направлять их, но не принимать участие. «Куколки» делали портреты каждого из множества приходивших в Ньярк — и потом искали в электронных базах данных, среди миллиардов детских фотографий похожие лица. Кое-кто из них находил там самих себя, Шаманке было известно об этих случаях, но всегда ее «куколки» воспринимали такие находки как совпадения. А подталкивать их к нужным выводам она не могла: проще было манипулировать кем-нибудь из бродячих племен, чем рисковать «куколками».
Гарри оказался случайным козырем, по недосмотру Судьбы попавшим в ее руки. Или — хотелось думать ей — с благословения Судьбы.
Она долго решалась. И наконец поставила на сегодняшний день всё.
Нажала на свою кнопку…
«Теперь поглядим на результат.
Я знаю, Миль, что мир, каким он может стать после сегодняшнего дня, вряд ли окажется благорасположен ко мне и моим „куколкам“. К тебе и прочим рабам — тоже. Мир, Миль, это палимпсест, а не школьная доска (вопреки представлениям Безума). Тем больше я уважаю его: он знает, что вряд ли останется жив, и все-таки жмет на кнопку.
Я тоже жму — но я еще надеюсь…»
Она вздрогнула, когда «куколка» прямо в ухо зашептала ей своими теплыми губками о том, что случилось с рукой Рогатой Богини.
Чемоданчик проверяли, он ни разу до этого не срабатывал.
Он был абсолютно безвреден!
Ей почему-то вспомнился отец: «Никогда не играй с пистолетом, даже если он не заряжен. Никогда!»
«Дура, какая же я!..»
— Госпожа! — вскрикнула, не сдержавшись, «куколка». И добавила, забывшись: — Вы бы только видели!..
БезумПустота, зияющая из факела ожиданием скорой гибели, заставляет тебя отвести глаза. Мгновения растянулись в века, словно во всем мире отменили само понятие времени.
Чтобы не вглядываться до одури в эту черноту, смотришь на Гарри. Звереныш еще не сообразил, нет, ему только предстоит понять.
…что это он там делает?!
Выкрикивая свои смешные угрозы, он бежал к тебе, чтобы отнять чемоданчик, символ своей абсолютной власти, — и вдруг остановился. Он тупо глядит на что-то у себя под ногами, потом наклоняется и поднимает с песка плюшевый комок. Ты завороженно таращишься на нелепую фигурку: ритуальная борода съехала на бок, выражение лица растерянное; он держит медвежонка перед собой на вытянутых руках, как змею или кусливую собачку.
А потом робко улыбается и гладит его по пыльной голове.
Чтобы только не смотреть на то, что кажется тебе невозможным, ты суетливо переводишь взгляд на трибуны. Бесстрастные лица невинных убийц искажены: кто-то по-детски завистливо таращится на Гарри, кто-то вдруг начинает всхлипывать…
А ты…
Ты вдруг натыкаешься взглядом на черное дуло факельного основания в руке, торчащей из воды, — и падаешь на колени. В левое впивается камень, боль входит в тело раскаленной проволокой — плевать! Ты никогда не был набожным, но теперь, здесь, на этой проклятой, благословенной арене ты молишься истовее, чем тысяча монахов-затворников, ты готов на что угодно, лишь бы отменить нажатие кнопки.
«Пожалуйста! — заклинаешь ты Бога, Судьбу, приведенные тобою в движение механизмы. — Пожалуйста! Не надо! Пожалуйста!»
Ты так и замираешь в своей молитве — мотылек, пришпиленный булавкой осознания на разделочной доске свершенного.
Волна, вызванная падением каменного «пламени», наконец-то добирается до берега и ударяет в него, распадаясь на мириады соленых капель.
…последним из всех, кто находится сейчас на стадионе, ты понимаешь, что ракеты не вылетят — и причины, по которым это случилось, для тебя уже не важны. Ты шепчешь: «Благодарю Тебя, Господи!» — и улыбаешься безумной улыбкой счастливого отца, услышавшего, что у него родилась двойня.
Ты еще не знаешь, что месяц спустя на месте очередного выпавшего молочного зуба у Гарри вырастет первый постоянный. Что примерно тогда же в Ваштоне, в Белдоме всея Земли, Президент Гарри объявит об окончательной отмене рабства.
Всё это потом.
Потом.
…а завтра тебя, разумеется, ждут розгалики.
Киев, июнь 2002 — март 2003
Примечания
1
От англ. light — свет.
