Николай Буянов - Медиум
Таши-Галла двигался тягуче и свободно, и Чонгу приходило на ум, что учитель дурачит их всех, скрывая свой возраст. Может быть, он нарочно раскрасил лицо темно-коричневой краской, чтобы искусственные морщины пересекали лоб и щеки…
– Запомни: в расслабленном теле рождается волна, подобно морской. Сила возникает в ступнях: это росток. Колени и живот – гибкий ствол дерева…
По телу учителя будто прошла рябь. Казалось, воздух вокруг заколыхался… То ли от невиданной летней жары, то ли от огромной невидимой глазу энергии. Чонг пытается повторить движение.
Удар! Адски болит ладонь… А деревянная мишень стоит, даже не шелохнувшись.
– Я не могу, учитель.
– Ты наносишь удар рукой. А тело твое неподвижно, как старый трухлявый пень. Бить должна та волна, которая рождается в ногах. Ладонь только показывает направление… Смотри!)
Чонг, видимо, забылся на несколько мгновений, измученный борьбой. А в себя пришел оттого, что ощутил: барсенок перестал дышать.
– Не смей! – закричал он. – Не смей! Не смей!!!
Бьет не ладонь, она лишь указывает направление…
Толкают все существо, вся энергия, рожденная в ступнях ног, умноженная десятикратно в бедрах и животе, стократно – в плечах, тысячекратно – в кончиках пальцев… Чонг зажмурил глаза, представляя себя мягким и тягучим, будто густое белое облако. Не смей, велел он барсенку. Разве Будде угодно, чтобы ты умер? Зачем же тогда он позволил дураку Джелгуну закрыть вход в келью?
И Чонг вдруг понял, что пытался втолковать ему старый мастер. Тело словно взорвалось невиданной силой. Камень покачнулся… Видимо, зверю это движение причинило дополнительную боль, и он еле слышно застонал. Чонгу этот стон показался прекраснейшей музыкой, заполнившей сердце.
– Держись! – приказал он.
– Откат назад. Низ живота тяжел и горяч, словно… Словно он проглотил раскаленный шар! Еще ни разу за все время занятий ему не удавалось войти в это состояние. А тут…
Он не сразу понял, что тяжеленная глыба отвалилась в сторону. Ему было не до того, чтобы радоваться успеху. Барсенок едва дышал, высунув посиневший язык.
– Я в тебе не ошибся.
Чонг оглянулся. Таши-Галла стоял за спиной.
– Он будет жить, учитель?
Мастер наклонился над зверем и быстрым движением ощупал его задние лапы.
– Учитель…
– Он обречен, – тихо сказал он.
Забыв приличия, Чонг отчаянно вцепился в руку мастера.
– Помогите! Помогите ему! – заорал он, и его крик эхом отозвался в скалах. – Вы же знаете секрет! Таши-Галла медленно покачал головой. – Молодой организм иногда творит чудеса. Нам остается только надеяться, И молиться Веемилостивому.
Глава 3
БЛАГОДАРНОСТЬ ЗА ЖИЗНЬ
Барс выжил.
Он ещё не совсем оправился даже спустя полгода и лежал на подстилке из пахучих трав, которую Чонг приспособил для него. Задние лапы покоились в специальных жестких повязках, покрытых для прочности обожженной глиной. Отвар из лунного корня, которым Чонг поил своего пациента, одновременно восстанавливал силы и действовал как снотворное. А как иначе объяснишь несмышленышу, почему нельзя раньше времени немножко побегать, скинув тугие повязки, и вволю поиграть с новым другом на лужайке?
– Я назову тебя Спарша, – тихонько проговорил Чонг…
Барс зевнул, посмотрел на человека мутноватым – глазом и снова погрузился в сон.
Часто пещеру, где Чонг держал зверя, посещал Таши-Галла. Барс поначалу угрожающе скалился, но, на-верное, учитель умел разговаривать на языке животных и птиц. Он мягко и успокаивающе сказал что-то, погладил Спаршу за ушами и присел рядом с Чонгом, который ворошил угли в жаровне короткой палочкой.
– А ты изменился, – проговорил учитель, и Чонг уловил нотку грусти в его голосе.
– В тот день, когда вы сказали мне, что Спарша не выживет, я нагрубил вам, Учитель. Я вел себя недостойно.
– Пустое, – махнул тот рукой и как бы между прочим спросил: – Джелгун тебя не обижает?
– Не знаю… У меня нет времени, чтобы обращать на это внимание. Я… Я стал меньше заниматься, учитель. Я реже тренируюсь в искусстве «Облачной ладони», реже размышляю над священными текстами. Мне кажется, я сделал шаг назад.
– Ты чувствуешь неудовлетворенность?
– В том-то и дело, что не чувствую! – с отчаянием сказал Чонг. – Меня как будто устраивает такое положение вещей! Я боюсь.
Он помолчал.
– Во мне будто живут два разных человека. Один нашептывает, что я. никогда не смогу отказаться от земной юдоли, что жизнь этого зверя для меня дороже, чем божественное просветление, и, значит, я не могу быть монахом, служителем Будды…
– А что же говорит другой? – с улыбкой спросил Таши-Галла.
– Другой вообще ничего не говорит, – хмуро ответил Чонг. – Он только ходит по горам в поисках лекарственных трав… Меняет повязки… Ищет еду для Спарши. Успокаивает, когда тому больно. И он, мне кажется, побеждает того, первого.
Таши-Галла наклонился над пламенем и подбросил в жаровню несколько сухих веток.
– Просветление, божественное видение – это не цель существования, мой мальчик. Это, скорее, средство, чтобы помочь на своем пути всем страждущим… Вот этому зверю, например.
– Для чего? – спросил Чонг.
– Ты разве не знаешь?
– Я чувствую сердцем. А мне бы хотелось ещё и осознать разумом.
– Тогда… Я бы сказал: чтобы противостоять силе тьмы. Противопоставить силу созидания – разрушению и смерти. Гм… Может быть, это звучит высоко парно, но главное, к чему стремится каждое существо, наделенное душой, – это обретение покоя и равновесия. А путь к этому зависит большей частью от того, как каждый из нас, живущих, представляет себе этот покой. Покой, – Таши-Галла сделал ударение на последнем слове, – но не пустота. Духовная пустота – та же болезнь.
Он посмотрел на спящего барса.
– Ты спас ему жизнь. И теперь ради него ты жертвуешь тем, во что ты верил (или тебе так казалось). Не жалей. Жертвуя чем-то, всегда что-то приобретаешь. А то, что ты приобрел, стоит десяти лет самых усиленных занятий и медитаций на вершине скалы. Вот так, мой мальчик…
Чонг сидел на земле, не замечая, что вечерний холод тонкими щупальцами проникает в пещеру, и смотрел на языки пламени, пляшущие в жаровне.
– Я изучаю боевые искусства и медитирую, стараясь обрести покой в душе, – задумчиво проговорил он. – Но, взяв на себя заботу о другом существе, я отказываюсь от скорейшего достижения божественного просветления… Однако взамен я приобретаю любовь этого существа, и она дарит мне душевный покой, к. которому я стремился и от которого отказался… Воистину мир – это змея, кусающая себя за хвост.
Перевал лежал впереди. Чонг от холода запахнул одежду поплотнее и подумал, что некоторые способности учителя так и останутся для него загадкой. Таши-Галла пускался в путь от Леха до Лхассы, одетый лишь в меховую накидку без рукавов. Путь этот пролегал через три перевала к северу от великих озер – Нангуе, Кьяри и Тенгри. Каждый из этих перевалов с ранней осени и до следующего лета закрывали сплошные облака, хлеставшие снегом и ветром.
– Вам не холодно, учитель? – спрашивал Чонг, тело которого била крупная дрожь.
– Холодно? – рассеянно говорил Таши-Галла. – Не знаю, я не заметил.
Сегодня лха, дух перевала, был неспокоен. Пронизывающий ветер завывал среди голых камней, соседние пики скрывались от глаз в серой изменчивой пелене. Чонг и не думал сердиться на духа. Он был не тот несмышленыш, который ревел когдато в три ручья над камнем, который глупый Джелгун приволок ко входу в келью. Ведь если разобраться, то именно он, Джелгун, в ту самую ночь помог Чонгу разобраться в самом себе. Да продлит Всемилостивый его дни!
На черном плоском валуне, вытянувшись во всю длину, лежал Спарша. За два года он превратился в громадного зверя с мощными мускулами под густой шерстью (вот уж кому наплевать на непогоду!) и белыми клыками, похожими на стальные ножи.
– Привет, киска, – сказал Чонг. – Давно меня ждешь?
Барс что-то добродушно проворчал в ответ, мягко потянулся, разминая застывшие лапы, и потрусил рядом, словно большая послушная собака. Они были неуловимо похожи – зверь и человек: оба поджарые, мускулистые и спокойно-уверенные. Спарша всегда встречал Чонга в одном и том же месте. Он будто знал, когда именно человек появится на тропе, и ждал, застыв на камне, похожий на изваяние Будды – неподвижный, с умными желтыми глазами над высокими скулами.
С одной из ближних вершин совсем недавно сошла лавина. Чонг оглядел снежный склон, знакомый так, что казался родной кельей (сколько раз скатывался отсюда со Спаршей наперегонки!), и не узнал его. Чахлые деревца будто какой-то исполинский зверь слизнул языком, одни камни, и даже целые скальные нагромождения, оказались погребенными под громадными снежными массами, другие, наоборот, вынырнули там, где их раньше не было. Тропу засыпало. Спарша спокойно свернул вверх – что ему с такими лапами! Чонг, помогая себе палкой, двинулся вниз по склону, проваливаясь по пояс. Через несколько шагов его нога нащупала что-то твердое. Он наклонился и слегка разгреб снег…
