Михаил Белозеров - Черные ангелы
— Красота для венца, а ум для конца. Не иначе, не уступила кому-то. Переспал бы с такой?
— Нет уж… — Пионов понимал все буквально. — Дим, лучше спать со своей.
— Она же сбежала… — безжалостно заметил Акиндин.
— Ну и что?.. — пожал плечами Пионов, — все равно лучше.
— Как знаешь, дорогуша… — сказал Акиндин, и я заметил, что эта фраза не понравилась Пионову, но он промолчал. — Так ты, говоришь, вышел на стук? — спросил Акиндин у меня и подмигнул Пионову. Я понял, что мое дело дрянь — просто так они меня не отпустят. — Только не говори, что ты ее подцепил в баре.
Третьей была решительного вида кареглазая женщина с короткой стрижкой. Они называли ее Люсей. С обеих сторон рта у нее пролегали глубокие складки, а ногти на руках у нее были обкромсаны, словно топором. К тому же она покрасила их бордовым лаком никак не меньше недели назад.
— Господи! До сих пор не могу привыкнуть к виду крови…
Если бы ты курила поменьше, подумал я, тебе бы цена была побольше. Но от нее разило табаком, как от армейской казармы.
— Мы с тобой очень похожи, дорогуша, — заявил Акиндин, разглядывая ее ноги и зад.
Она сделал шаг в сторону и, брезгливо одернув юбку, заявила:
— Дима, успокойся, я не про тебя…
Глаза у нее при этом стали такими, словно она действительно готова была пустить кровь Акиндину.
— Я и не надеюсь, дорогуша… — многозначительно заметил Акиндин, и взгляд у него сделался масленым, как у барышника, оценивающего товар.
Потом она молча закурила, с любопытством разглядывая меня. В номер вошли эксперты и еще какие-то люди с испитыми лицами. Я устал возиться с наручниками.
— Тебе помочь? — ехидно спросил Пионов и присел рядом. Он возвышался надо мной, как термитник над пигмеем, а его огромный живот елозил по полу. — Ты что поменял привычки?
Он походил на жирного борова. Его длинные сальные волосы были усыпаны перхотью, а воняло от него прогорклым запахом, как от старого козла. И я был почти уверен, что местный климат угробит его еще до того, как он уйдет на пенсию.
— Ничего не менял, — сказал я. — Это не моя работа.
— А чья? — спросил он как будто сонно.
Я слышал о нем множество историй. Два года назад он утопил в Обводном канале какого-то бедолагу, вся вина которого заключалась в том, что он был замешан в махинациях со страховкой: поджигал машины и дома, а их владельцы делились с ним деньгами. В тот день у Быка было плохое настроение, а в бедолаге — не больше сорока пяти килограммов веса вместе с сандалиями. Дело обставили так: 'представитель власти не превысил меры необходимой самообороны'.
— Послушайте, — сказал я, — вы можете проверить у бармена. Мы сидели в 'Юране'. Я даже имени ее не знаю. Она напилась. Мне пришлось отвезти ее в гостиницу…
Но они уже пили мое пиво. Расхаживали по вестибюлю и рассуждали:
— Проверь, она была изнасилована?
Или:
— Как он ее ударил?
Или:
— Пятерка против твоей десятки, что она наркоманка.
— Похоже, это сделал этот человек.
И смотрели на меня, как на зверя.
— Рубль за то, что мы найдем нож в мусорном баке или в унитазе. Ха-ха-ха…
— Запиши для истории!
— Не забуду!..
— На твой сраный рубль даже не напьешься…
— Как хочешь…
Портье из-за стойки подал голос:
— Это он! Я сам видел…
— Что ты видел? — подскочил Акиндин.
Глаза его ретиво блестели стальным цветом, а поры на нездоровом лице источали жар.
— Он носился по коридору с этой кроватью…
— Фу-у-у… — выдохнул Акиндин. — А, может, это ты, Теодор Кашинский? Вернулся к старым делишкам?
Портье испуганно замолчал, и я вспомнил. Этот человек рассылал на Марсе бомбы, убил много людей, отсидел приличный срок, а потом был сослан на Землю. По моему мнению, у нас слишком либеральные законы, потому что такие люди не имеют права на жизнь. Но дело в том, что он был последним архаичным террористом, и его приберегли как фетиш.
Потом вышел эксперт и сказал:
— Судя по углу раны, действовал левша. Наркотиков не употребляла… Просто пьяна… Следов изнасилования нет.
— Ты снял отпечатки с бутылок?
— Да, снял, — ответил эксперт. — Но ножа нет.
— Может, спросить у подозреваемого?
Тогда Пионов снова взялся за меня.
— Дыхни! Что вы пили?
— Я же сказал. Я — пиво, она — абсент.
— У нее был стресс? — спросил Акиндин.
— Понятия не имею, — ответил я. — Она не исповедовалась.
— Однако, — сказал Акиндин, — всякая вина виновата, — и с вопросительным видом уставился на Пионова, словно его начальник, руководствуясь подобными выводами, должен был повернуть следствие в нужное русло.
Потом я понял, что Пионов давно привык к глупым шуткам Акиндина, потому что они оба учились в одном университете и даже стажировались в одной полицейской академии. Но об этом я узнал гораздо позже, когда Акиндин нашел меня и предложил стать хлыстом — небескорыстно, конечно. Теперь же я безуспешно пытался справиться с наручниками.
— Человек постучал в дверь, а когда я открыл, он ударил меня по голове, — сказал я им, и они рассмеялись, словно услышали глупость.
Потом передо мной присела Люся и внимательно посмотрела на мое лицо.
— Он был в перчатках… — сказал я ей и проклял свою привычку пить по вечерам пиво. Лаврова сегодня была бы как нельзя кстати, пусть с ней и надо было заниматься любовью по первому требованию. Зато мы прекрасно ладили. Господи, ну почему я не пошел домой?! Почему?!
— Позовите врача, — сказала Люся, не оборачиваясь.
Пришел врач, посмотрел на меня, бесцеремонно покрутил мою голову и сказал:
— Удар тупым предметом, скорее всего свинчаткой, — потом добавил. — Обычное оружие ночных грабителей, если не хотят убить сразу.
— Да? — удивилась Люся задумчиво. — Но кого грабить? — Она с холодком взглянула на меня: — Как он выглядел?
— Среднего роста. Во всем черном…
Они почему-то переглянулись.
— Он вам известен? — спросил я. — Он вам известен!
— Ну что, начал за здравие, а кончил за упокой? — подскочив, осведомился Акиндин. — На каторгу захотел, дорогуша?!
Он ошибался. Каторги на Земле давно не было. Вся Земля была каторгой. Но, кажется, Люся с Пионовым что-то сообразили, потому что она быстро сказала:
— Поехали в участок.
* * *На стол передо мной швырнули пачку сигарет.
— Не курю, — сказал я.
— Как хочешь, — ответил Пионов и включил лампу, свет которой ударил мне в лицо. — Но правду ты нам все равно скажешь!
— Она пила абсент… — начал я снова, загораживаясь от света, — и трепалась о каких-то инопланетянах.
Что я еще мог сказать? Они мне не верили. Они сидели напротив за массивным столом — все трое, включая Акиндина, хотя он еще ничего не понимал в нашей земной жизни.
— Видать, ты мало выпил, — заметил Пионов, — потому что врешь нескладно.
Взгляд его выражал профессиональное равнодушие. Привычка всю жизнь иметь дело с преступниками никому не идет на пользу. Он был даже циничнее нашего брата репортера.
— Не больше, чем вы, когда придушили Луку, — сказал я и вскочил, чтобы уклониться. Он ударил меня в грудь, и я был благодарен, что не в лицо, потому что только отлетел к стенке. При его силе он вполне мог оглушить меня. Я даже не упал, но почувствовал, какой чугунный у него кулак.
— Говори, да не заговаривайся… — равнодушно заметил Пионов, мотнув головой, как бык.
И я, подняв стул, сел на место. Акиндин подошел и приковал мою левую руку к ножке стола. А Люся сделала вид, что ничего не случилось.
— Вы думаете, что я ее убил, врезал себе по голове, а потом пристегнул себя в койке? — насмешливо спросил я, дергая рукой в наручнике. — А почему бы мне просто не выпрыгнуть в окно?
Но, похоже, они и не к такому привыкли.
— Нет, мы думаем, что ты сумасшедший садомазохист, — открыл карты Пионов.
— Тогда отправьте меня в сумасшедший дом, — заявил я, — где я напишу заявление тамошнему прокурору.
— На каждого мудреца довольно простоты, — важно заметил Акиндин, но к нему никто не прислушался, а Пионов перебил:
— Что она тебе говорила в баре?
— Обыкновенный треп…
Но это их не удовлетворило. Они хотели услышать еще что-то, но сами плохо представляли, что именно.
— Просвети нас, — попросил Пионов.
Мышцы на руках у него были такой же толщины, как мое бедро.
— Понятия не имею, сказала о каком-то вторжении. Я решил, что она перебрала.
— Правильно сделал, дорогуша, — согласился Акиндин. — Не буди лихо, пока оно тихо.
Люся криво усмехнулась. Я подумал, что она просто терпит помощника Пионова, как надоедливую муху.
— А подробностей не помните? — спросила она.
— Понимаете, когда женщина пьяна, ее не всегда слушаешь, — сказал я.
Я бы сказал ей, что от женщины ждешь совершенно другого, но она и сама это знала.
