Андрей Буторин - Играй и умри
– Ковать твою медь! – раздалось вдруг сзади. – Вот и я хотел бы знать, кто ты такой. И чего ты скачешь и орешь, словно резаный?
Теонг почувствовал, как стала вдруг влажной кожа лица и бешено заколотилось в груди сердце. Одно сердце, только одно, но такое активное! Так и кажется, что вот-вот вырвется из груди. А ведь нужно еще повернуться и посмотреть, кто там говорит странно знакомым голосом… Но сделать это почему-то так страшно, словно увиденное окончательно перевернет мир.
– Эй, ты! – вновь окликнул его незнакомец. – Чего замер, в штаны наложил? Не трону я тебя, не боись. Ты из этих, что ль, из ученых?.. Эй, может, повернешься все же, когда с тобой разговаривают, солить твою плешь!
Теонг осторожно повернулся. И от облегчения шумно выдохнул. Немного привыкшие к полумраку глаза сумели разглядеть давешнего чужака, вероятного пришельца с Ронаса. И только теперь Теонгу пришло в голову, что и сам он стал похож на это карикатурное подобие тохасианина. Но сейчас он все-таки почувствовал неожиданную радость, встретив в обрушившемся на него абсурдном кошмаре хоть что-то знакомое. Точнее, кого-то. От творившегося в душе и сознании сумбура Теонг даже не сразу осознал, что понимает речь чужака, хотя смысл некоторых фраз и показался ему полной нелепицей.
– Нет-нет! – обрадованно выкрикнул тохасианин. – Я не ученый! Это мой папа ученый.
– Эпический опус! – рассердился почему-то пришелец. – Мне по колчедану, кто твои папа с мамой. И дед с бабкой тоже. Ты мне лучше скажи, ты здесь заморыша парализованного не видел? Такое чудо в перьях. Руки-ноги как палки, и по шесть пальцев на каждой. А еще у него два обрубка из спины торчат, будто крылья обрезанные.
Теонг снова почувствовал, как повлажнело лицо. Со лба даже скатилась холодная капля. Он закинул за спину руку и принялся шарить между лопаток. Рудиментов больше не было. Совсем. Зато он понял наконец, что уже не голый. Кто-то не только поменял ему тело, но и одел его.
Тохасианин зашелся вдруг в истерическом хохоте.
– Чу… чу… чудо в перьях?.. – стал выкрикивать он, давясь неудержимыми спазмами. – Ха-ха!.. Два… ха-ха!.. обруб… ка?.. Ха-ха-ха!.. Так это же… это же… ха-ха-ха!.. Это же я об… ха-ха!.. об… рубок и есть!.. Ха-ха-ха!.. Замо… ха-ха!.. заморыш…
Теонга скрючило, он согнулся пополам и, не удержавшись на ногах, упал на холодный пол туннеля. Там он дергался еще минут пять, приговаривая между затихающими всхлипами: «Это я… это я… это я…» А когда, продолжая еще вздрагивать, наконец затих, увидел над собой склонившееся лицо чужака.
– Угомонился, припадочный? – произнес тот. – Йодистый калий! Ну ты и псих. Видать, над тобой тоже опыты ставили.
– Нет, – собрав остатки вновь покинувших его сил, с трудом приподнялся и сел Теонг. – Надо мной не ставили опытов. Я лежал в анабиозе, в такой специальной капсуле. А потом… а потом… Потом я не знаю, что со мной случилось.
– С тобой, похоже, белочка случилась. Небось, спирт не по назначению в своей капсуле расходовал. А от него ого-го какой анабиоз бывает, солить твою плешь! Но я не о тебе сейчас речь веду, а о чудаке одном. Вот над ним точно опыты ставили, к дедке не ходи. Уж ты бы понял, о ком я, если бы видел… Ладно, отдыхай, а я его искать пошел.
– Не уходи! – испугался Теонг. – Не надо его искать. Это я – тот… чудак. Только мне кто-то тело поменял… Ты говорил про ученых… Где они? Может, это их рук дело? Ну да, конечно! Кто же еще мог такое сотворить?
Мысль, что какие-то ученые могли учудить с ним нечто подобное, звучала, конечно, весьма дико, но хоть как-то объясняла случившееся. Это было куда лучше, чем думать, что он сошел с ума. Ощутив новый прилив сил, тохасианин вскочил на ноги и закрутил головой:
– Где они? Где? Веди меня к ним! Пусть они вернут мое тело назад.
– Ну вот что, болезный, – положил ему на плечо руку чужак. – Ты гвозди́да не заколачивайся. Какой еще ты? Какое тело? Эпический опус! Вот сколько я видел, что от пьянки бывает, но чтобы такое!..
– Я не знаю, что такое пьянка, – нервно помотал головой Теонг. – Если ты имеешь в виду анабиоз, то он здесь ни при чем. Я очнулся в капсуле точно таким, как и был, когда ложился в нее. И когда тебя у подъемника встретил, был таким же. Ты же сам сказал… чудо в перьях. Да, на голове у меня были перья, и пальцев было по шесть, а не по пять, как сейчас, и рудиментарные остатки крыльев на спине имелись…
– Погоди, не тарахти, – поморщился пришелец. – Когда это ты меня встретил? У какого подъемника?
– У того, на котором я поднялся из анабиозной камеры. Там меня еще чуть не разорвала клешнями мерзкая многоножка. А ты ее убил из… вот этой штуки, – показал Теонг на незнакомое оружие в руках у чужака. – Ты меня спас, спасибо.
– Валять твою кладь! Ну ни хрена же себе, – поскреб в затылке пришелец. – Ладно, допустим. А дальше?
– А дальше ты потащил меня по туннелю. Я говорил тебе, что нужно идти к выходу, а ты, как урсбрун, пошел в другую сторону. И теперь…
– Ну-ка защелкни жвала! – нахмурился чужак. – Как ты меня сейчас обозвал? Усрун?.. А в дыню ты давно не получал, глистопердыш?
– Я не обзывал! – начал оправдываться Теонг. – Я не давал тебе обидные прозвища! Я не говорил такого слова – «усрун»! Я только сравнил тебя с урсбруном, он же упрямый очень и все наоборот делает. Но ведь урсбрун, по сути, такой милый – с мягким подбрюшьем, с потешным акретером. С ним все дети любят играть. Или ты… Ты не знаешь, ты не отсюда… Да, теперь я точно понял: ты с Ронаса. Признайся честно, это так?
– Нет, ты не похож на алконавта, – вздохнул пришелец. – Синяки хоть и хрень городят, но понятную хрень. По-русски, во всяком случае. А ты что-то курлычешь такое, будто среди бабуинов рос. Не, ковать твою медь, ты, конечно, может, и синь беспробудная, но точно не русская синь.
– Ты вот тоже изъясняешься совсем непонятно… Вроде бы и тохасианский язык, а половина слов совсем непонятна. Примерно так ты говорил раньше. Только вообще без тохасианских слов… Почему, кстати?
– Стоп! – поднял руку чужак. – Какой, ты сказал, язык?..
– Тохасианский. Мы же на Тохасе.
Но странный собеседник будто не слышал, что сказал ему Теонг, и принялся вдруг бормотать под нос нечто совсем непонятное, примерно такое же, что и раньше. Смешное лицо его приняло недоуменный и даже будто испуганный вид.
– Это не русский… – прошептал он. – Я сейчас говорю не по-русски…
– Ну, да, не по-ронасски, – «поправил» его Теонг. – Мы же не на Ронасе. А на этом языке говорят у нас, на То…
Тохасианин вдруг запнулся на полуслове. Заговорив о языке, он невольно прислушался к своей речи и внезапно понял, что слова, вылетающие из его преобразившегося рта, вовсе не тохасианские. Точнее, не все тохасианские. «Урсбрун», «акретер» были родными словами, а вот все остальные…
– Что застыл? – усмехнулся чужак. – Тоже понял, что не на своем лопочешь? Ничего, солить твою плешь, не греми костями. Я уже дотумкал, где собака порылась. Это все Зона. Она и не такие загибы выруливает. Но сейчас как раз по делу, ковать твою медь. Смотри. Ты не свистел, когда сказал, что ты и есть то чудо в перьях. Теперь я вижу, что и похож чуток – тоже, вон, белобрысый и тощий. Нос острый, глаза круглые… Так вот! Умники, ученые эти, поймали иностранца. Ну, то есть, вояки поймали и передали ученым. Может, шпиона какого отработанного, а может, просто своего жалко было… Короче, валять твою кладь, взяли они тебя и поставили опыт. Перекроили знатно, хотели, небось, крылатого солдата сделать, да не вышло у них ничего, парализованный урод с обрубками получился. Ну и умом от этого чуток тронулся, прости уж за правду. В расход пускать пожалели, глистосеры яйцеголовые, выкинули. Йодистый калий! Решили, что Зона все равно доконает. И ведь чуть было не доконала. А тут я! Тебе на радость, себе на беду. Вот на кой маракой я тебя на себе поволок? Угодили прямиком… куда?..
– Куда?
– В неизвестную аномалию! Никогда о такой не слышал. Но, ковать твою медь, аномалия оказалась полезной. А может, Зона нас просто пожалела. Или выпендриться захотела. Зона, йодистый калий, она ведь разумная тварь, это ты мне как сталкеру с опытом поверь. Так вот, она, родимая, на тебя без слез смотреть не могла, видимо, ну и снова тебя человеком сделала, как раньше был. А потом, чтобы мы как глухой с немым не тарабанили, она нас одному языку научила, в бошки его наши заторкала. Только он ущербный малехо, не все слова в нем есть. А потому то, чего не хватает, мы все равно по-своему лопочем. Я по-русски, ты по-бабуински. Вот такой эпический опус. Усек?
– «Усек» – это как раз не переводится? – спросил Теонг. – Это значит «понял»? Правильно?
– Точняк, солить твою плешь! – осклабился чужак.
– Так вот, я не думаю, что твоя теория верна. В ней имеются зерна разумного, но ошибочна основа рассуждений. Самое главное – я сейчас не такой, каким был раньше. И надо мной не ставили опытов. И мы сейчас не на Ронасе… или как ты назвал свое место – Зона? Это, наверное, такое место на твоей планете? Так вот, мы не в Зоне. Мы на моей планете, на Тохасе. Внутри горы, где мой отец построил анабиозную установку для меня.
