Сьюзен Коллинз - Воспламенение
Мои губы расползаются в улыбке:
— Зеленый, а у тебя?
— Оранжевый, — отвечает он.
— Оранжевый? Как волосы Эффи? — говорю я.
— Более спокойный, — объясняет он. — Скорее как… Закат.
Закат. Я мгновенно представляю это: ободок садящегося солнца, небо, окутанное мягкими оттенками оранжевого. Красиво. Я вспоминаю печенье с тигровой лилией, и теперь, когда Пит снова разговаривает со мной, я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не выдать ему всю историю, связанную с президентом Сноу. Но я знаю, что Хеймитч не одобрил бы эту идею. Мне нужно придерживаться светской беседы.
— Знаешь, все просто в восторге от твоих картин. Мне даже неудобно, что я их не видела.
— Не страшно! У меня в поезде их целый вагон. — Он поднимается и протягивает мне руку. — Идем.
Это здорово — чувствовать, как его пальцы переплетаются с моими, не для камеры, а дружески. В дверях я вспоминаю:
— Я должна извиниться перед Эффи.
Когда мы добираемся до вагона-ресторана, остальные все еще едят, я приношу Эффи свои извинения, говорю, что я вышла за рамки дозволенного, вероятно, она считает их достаточными для компенсации нарушения этикета. Она принимает мои извинения довольно любезно. Эффи говорит, что понимает, сколько всего на меня навалилось. И ее замечания о том, как важно, чтобы все происходило по графику, длятся всего пять минут. Я действительно легко отделалась.
Когда Эффи заканчивает, Пит ведет меня сквозь несколько вагонов смотреть его картины. Не знаю, чего я ожидала. Больших версий цветочных печений, возможно. Но это нечто совершенно другое. Пит нарисовал Игры.
Некоторые картины вы бы истолковали неверно, если бы не были с ним на арене. Вода, капающая сквозь трещины в нашей пещере. Осушенный ручей. Пара рук, его собственных, вырывающих клубни. Остальные понял бы любой зритель. Золотой горн, названный Рогом Изобилия, Мирта с целым арсеналом ножей внутри ее куртки. Один из переродков, кажется, светловолосый с серыми глазами, должно быть, Диадема, так как она, рыча, подбирается к нам. И я… я повсюду. Высоко на дереве. Стирающая рубашку в ручье. Лежащая без сознания в луже крови. Один рисунок я не могу понять — возможно, так он представлял меня, когда страдал от лихорадки, — я, стоящая посреди серебристого тумана, который совершенно точно подходит к цвету моих глаз.
— Ну, что думаешь? — спрашивает он.
— Я их ненавижу! — говорю я. Я буквально чувствую запах крови, грязи, неестественного дыхания переродка. — Все, что я делаю последнее время, — это пытаюсь забыть события, произошедшие на арене. А ты вернул все это назад, к жизни! Как ты можешь помнить все это так точно?
— Я вижу это каждую ночь, — отвечает он.
Я знаю, что он имеет в виду. Кошмары, с которыми я была знакома и до Игр, теперь изводят меня всякий раз, когда я засыпаю. Но старые сны, в которых моего отца разрывает на части в шахтах, теперь бывают редко. Вместо этого я заново переживаю все, что случилось на арене. Моя ничего не стоящая попытка спасти Руту. Пит, при смерти, истекающий кровью. Распухшее тело Диадемы, расползающиеся у меня в руках. Ужасная смерть Катона и переродки. Эти сны приходят чаще всего.
— Я тоже. Это помогает? Рисовать их?
— Не знаю. Думаю, я меньше боюсь засыпать по ночам, или я убеждаю себя в этом, — говорит он. — Но в любом случае они никуда не уходят.
— Возможно, они и не уйдут. У Хеймитча не ушли. — Хейитч этого никогда не говорил, но мне кажется, это как раз и есть причина, по которой он не любит спать в темноте.
— Да, но я предпочитаю просыпать с кистью, чем с ножом в руке, — говорит он. — Значит, ты правда их ненавидишь?
— Да, но они действительно необычайны, — отвечаю я. Так и есть. Но я не хочу смотреть на них больше. — Хочешь увидеть мой талант? Цинна очень много над ним работал.
Пит смеется.
— Позже. — Поезд качнулся вперед, и вот я уже могу видеть, как двигается земля за окном. — Давай, мы уже почти в Дистрикте-11, пойдем смотреть на него.
Мы идем в последний вагон поезда. Там есть стулья и кушетки, чтобы можно было посидеть. Но самое замечательное, что в нем окна доходят до самого потолка, то есть вы как бы едете снаружи, на свежем воздухе, и можете видеть весь размах пейзажа. Огромные поля со стадами рогатого скота, дающего молоко, на них. Это так не похоже на наш со всех сторон окруженный лесами дом.
Мы начинаем немного замедляться, и я думаю, что мы можем выйти на еще одной остановке, когда перед нами возникает забор. Высокий, как минимум тридцать пять футов, со зловещими катушками колючей проволоки на вершине..[7] Это делает нашу защиту в Дистрикте-12 просто ребячеством. Мои глаза быстро осматривают основу, которая выложена огромными металлическими пластинами. Не было бы никакой возможности устроить тут подкоп, никакой возможности сбежать и охотиться. И вот я вижу смотровые вышки, размещенные на равном расстоянии друг от друга, на каждой из них по вооруженному охраннику, так неуместно смотрящихся среди полей с дикими цветами вокруг них.
— Все совсем по-другому, — произносит Пит.
Рута действительно объясняла мне, что правила в Дистрикте-11 соблюдаются очень строго. Но я не думала, что настолько.
Теперь за окном поля с зерновыми культурами, раскинувшиеся так далеко, насколько вообще может видеть глаз. Мужчины, женщины и дети в соломенных шляпах, защищающих их от солнца, распрямляются, поворачиваясь в нашу сторону. Постояв так минуту и поняв, что наш поезд проходит, они возвращаются к работе. Вдали я вижу сады, и мне интересно, там ли работала Рута, собирая фрукты с самых тонких ветвей на вершинах деревьев. Маленькие группки лачуг, по сравнению с которыми наши дома в Шлаке просто хоромы, возникают то тут, то там. Но они все пустуют. Каждые руки необходимы для сбора урожая.
Это продолжается и продолжается. Я не могу поверить в размеры Дистрикта-11.
— Как думаешь, сколько людей живет здесь? — спрашивает Пит.
Я качаю головой. В школе этот Дистрикт называли большим. Это все. Никакие реальные цифры нам не говорят. Но дети, которых мы видим на камерах, ждущие Жатвы каждый год, они не могут быть лишь частью из тех, что живут здесь. Как они делают это? Организуют предварительное вытягивание? Выбирают трибутов заранее и убеждаются, что они будут в толпе? Как на самом деле это было с Рутой, когда она поднималась на сцену и ничего, кроме ветра, не издавало ни звука, никто не предлагал пойти вместо нее?
Я начинаю уставать от бесконечности и необъятности этого места. Когда приходит Эффи и велит нам идти одеваться, я не возражаю.
Я иду в свое купе и позволяю подготовительной команде укладывать волосы и красить меня. Входит Цинна с прекрасным оранжевым платьем с узором из осенних листьев. Я думаю о том, как сильно Питу понравится этот цвет.
Эффи собирает нас с Питом вместе и в последний раз рассказывает о программе на день. В некоторых дистриктах победители идут через весь город, пока жители приветствуют их. Но в Одиннадцатом (возможно, потому что в городе нет большей части народа, а может, потому что они не хотят отпускать слишком много людей, в то время, когда идет сбор урожая) наше общественное появление ограничено площадью. Она находится перед Домом Правосудия, огромным мраморным зданием. Когда-то, вероятно, оно было красивым, но время взяло свое. Даже по телевидению можно заметить, что на рушащемся фасаде растет плющ, а крыша перекошена. Сама площадь окружена захудалыми витринами, большинство из которых заброшено. Где бы ни протекала жизнь Дистрикта-11, она была явно не здесь.
Наше общественное выступление будет организовано снаружи, на том, что Эффи называет верандой — покрытое плиткой пространство между главным входом и лестницей, рядом с которой колонны поддерживают крышу. Нас с Питом представят, мэр Одиннадцатого Дистрикта скажет в нашу честь речь, а мы ответим уже готовыми словами благодарности, предоставленными Капитолием. Если у Победителя были союзники среди трибутов из этого Дистрикта, ему позволяется добавить пару слов от себя. Мне нужно будет сказать что-нибудь о Руте и Цепе, но каждый раз, когда я пыталась дома написать что-нибудь, я заканчивала со смотрящим на меня пустым листком: для меня очень сложно говорить о них без эмоций. К счастью, Пит кое-что сочинил, и если немного подправить его материал, он подойдет для нас обоих. В конце церемонии нам подарят своего рода мемориальную доску, и затем мы сможем отправиться в Дом Праосудия, где будет подан специальный обед.
Поскольку поезд подъезжает к станции Дистрикта-11, Цинна вносит последние штрихи в мой образ: поправляет мою оранжевую ленту для волос и прицепляет золотую брошь с сойкой-пересмешницей, которую я носила на арене, к платью. Нет никого из приветствующих на платформе, только команда из восьми Миротворцев, которые отводят нас в кузов бронированного грузовика. Эффи фыркает, когда позади нас раздается лязг дверного засова.
