Николай Берг - Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов
Демидов горланит отход. Пальба идет густо, хотя наши бьют пока одиночными, не дошло еще до очередей, но и одиночными садят часто. И не из бесшумок.
Все, пора. Теперь уже точно пора.
Грузовики начинают трогаться с места. Мы в установленном порядке шустро грузимся в свой БТР. Я все-таки зацепился коробкой с одноразовыми шприцами за броню, чуть не выронил. Все, загрузились. Движок взрыкивает, поехали.
Вообще-то БТР-80 вмещает по плану одиннадцать человек. Нас тут двенадцать, да с коробками. Правда, Демидов – тощий подросток. Зато наш новичок со странным прозвищем Енот занимает куда больше места, чем ему положено, – нога у него после перелома бедренной кости еще не в порядке, потому он и сидит на заданиях сиднем в БТР, а ходит с костылями. Но как стрелок он хорош, и напротив его амбразуры лучше зомби не болтаться.
Приобретение как раз с того боя, когда Ильяс зубы потерял. Крепко мы тогда вляпались, чудом выжили. Нарвались в незнакомом месте на засаду, потом чуть в горящей квартире не поджарились. И этого парня с перебитой ногой полночи таскали с места на место. Я думал, он недотянет до больницы. Живучий оказался. А я его потом в больнице и не узнал: вот, говорят, ваш парень из охотничьей команды. Я гляжу – худенький подросток лежит, незнакомый совсем. Нога на скелетном вытяжении, и груз такой нехилый привешен – явно больше десяти килограмм, что многовато для подростка. Хорошо не ляпнул чего, не подумав, научился уже язык удерживать при людях, а то раньше все себе наживал неприятностей.
Поздоровался, присмотрелся – нет, понял, не подросток, он уже мужик. Молодой, но мужик, просто жилистый, худощавый очень, вот за подростка и сошел, конституция на первый-то взгляд обманчивая. Нос перебит не по одному разу, да и на короткостриженой голове шрамы тоже видны. Физиономия грустная, глаза такие глубоко карие. Выразительные и тоже очень печальные. Девкам такие нравятся, вид лицу придают романтический.
Поспрашал я его о том о сем как пациента, ушел в недоумении. Кто такой, почему не знаю?
Потом только до меня доперло – он из той непонятной разведгруппы армейской, которую их же начальство и списало, подставив очень серьезно. А заодно и нас с Ильясом, дураков лопоухих. Осталось от этой группы два человека – капитан бывший Ремер да вот еще этот Енот, а остальных мы потом съездили и похоронили, закопав скрюченные горелые трупы в мерзлую землю на забытом богом пустыре.
Ночью-то да в стесненных обстоятельствах я его закопченную грязную мордочку не запомнил совершенно, а он вон какой оказался. Мне тогда главное было его живым с рук долой сдать, сработали чисто скоропомощные рефлексы, а к охоткоманде я его причислил, только чтобы не заморачивали вопросами ни при доставке через Финский залив, ни в больнице. А он тоже затихарился, прикинулся шлангом.
Правда, это он такой смиренный, печальный и легкоранимый только с виду, как мне кажется. Во всяком случае, из больницы его выперли с некоторым скандалом – две медсестрички из-за него повздорили, до драки. (Самое нелепое зрелище – женская драка, доложу я вам!) И когда наш майор представлял нам нового нашего сотоварища, мне не давало покоя, что очень он мне напоминает кого-то. Как только его сослуживец Ремер отрекомендовал его как человека с позывным «Енот», картинка и сложилась. Ну точно, именно енот! Раньше у него позывной другой был, а тут, видно, на запасной вариант перешел. И метко же сказано. Енот тоже с виду грустный такой, печальный взгляд черных больших глаз и сгоряча тянет его погладить, пожалеть – ан он за это легко может тяпнуть, зубы у него острые, характер вредный, непоседливый, всюду ему интерес есть и лазает повсеместно. Опять же легко приберет, что плохо лежит, а что хорошо лежит – легко переведет в категорию «плохо лежащего», да еще дрессировке не подвержен совершенно, чего женщины в этой милой пушистой, грустно глядящей зверюшке в упор не видят…
А когда оказалось, что у него просто болезненная чистоплотность и постирушку для него затеять – удовольствие, то тем более я убедился в точности прозвища-позывного.
Попутно выяснилось, что человек он виды видавший, и весьма удивил нас на первой же совместной вылазке вопросом: почему мы не предупреждаем друг друга о том, что патроны кончились и надо перезарядиться. Мы как-то задумались. Вот он тогда и удивил нас простым предложением в случае, когда патроны кончились, громко предупреждать окружающих каким-нибудь коротким и ясным в пальбе словом. Например – «пустой!». А как зарядил – словом «готов!».
Так на вооружение и приняли. Потом из разных деталей вылезла твердая уверенность, что повоевать ему довелось много. Во всяком случае, майор и к Ремеру, и к Еноту стал относиться с подчеркнутым уважением, чего спервоначала не было. Какое там уважение к остаткам разбитой группы, которую так слили.
К слову, прижился он в команде получше Ремера. Тот все-таки простоват, толковый офицер, вояка вполне себе годный, но вот хитрить не умеет, прямой как рельса. Енот же иного склада, вывернуться может из неприятной ситуации, да при том еще и навьюченным всяким полезным из этой ситуации выйдет.
Пришитого очередью к стенке дома морфа ни забрать, ни толком снять на видео из амбразуры десантной не получается никак – сполз вниз и обмяк, а там травища вымахала по пояс. Никто газоны в брошенном умершем городе не косит, бурьян попер за милую душу, что доставляет хлопот в работе. Не видно, кто там в бурьяне притаился. Подъехать поближе мешают массивные древние скамейки и всякие железные качели-карусели с оградками. Пешком идти – уже поднаперлось зомби с окрестностей. Сам по себе этот морф совершенно типовой и легко поддается классификации – средний, зооморфный, прыгун, потому для некробиологической лаборатории, с которой у нас очень теплые отношения, никакого интереса не представляет. Но для боевых групп каждый морф – это добавка к довольствию. Обычных зомби никто особо не считает, разве что есть такой странноватый подполковник при разведотделе Кронштадтской базы – вот он все время спрашивает у всех результаты именно по обычным зомби. Но считать кому охота. Главное, расчистить площадку для мародерки да чтоб грузчикам не мешали. А остальное неважно, слишком в пятимиллионном раньше городе зомбаков много. А считая с собаками – тем более. Морфы – это да, учитывается, а простая нежить на пучок десяток. Как самый слабый стрелок, но штатный видеооператор, лезу быстро из верхнего люка, снимаю полуголую тушу в траве и ныряю обратно.
Майор у нас в этом плане педант. Опять же строго следит за отчетностью и требует максимальной точности. Его идея: «Мы как эти тупорылые скинхеды должны снимать каждого, кого завалили. Им это было нужно, чтоб их уж точно посадили, а нам для архива. Никто не знает, что потом будет интересно. И тут все должно быть точно. Вон наши предки, когда ломали очередную немецкую самоходку, то со спокойной душой, не утруждаясь разбирательствами, записывали в счет под именем «Фердинанд», а не «Насхорн» или там «Хуммель». А сейчас набежало «есторегов», дескать, «фердей» было всего до сотни, значит, наши предки все наврали и никого не подбили. У нас должно быть все как в аптеке – свалили стенолаза, значит, стенолаз и был, пришибли прыгуна, значит, и был прыгун. И никак иначе!»
Ну, может он и прав. Я не сильно вникал в тонкости нашего снабженчества, но факт есть факт – пока кто больше для базы работает, тот и живет лучше. Лучше – это, конечно, весьма относительно, но вот наличие воды в квартире, возможности помыться в душе у себя дома, сравнительно бесперебойное снабжение газом в баллонах и уж совсем сказочное – наличие электричества, пусть и не все время, – это сейчас очень для многих роскошь. (Про действующую канализацию вообще молчу!)
Потому за эту привилегию зубами держатся. Ну и опять же горючее, боеприпасы, разное снаряжение и, что особенно важно, помощь в ремонте оружия и техники – это все через разведотдел. Вроде нам выдается и какая-то жратва по тем самым карточкам, но пока получается, что мы обеспечиваем себя на выездах сами, а всякие положенные крупы-консервы складируются в расположении на черный день. Там сейчас еще наши люди есть – как охрана и как мобильная группа на случай вызова. Честно говоря, район у нас паршивый в плане безопасности, сильно недочищенный, но по нему проходят коммуникации к другим районам, так что мы и как этакий гарнизон там расположены. Вчера как раз те, кто на базе находился, прикрывали бригаду сантехников. Задолбали они уже со своим экскаватором. Роют постоянно, как клад ищут. Дескать, коммуникации старые, изношенные – вот и проблемы. Остается только ругать Советский Союз: хреново построили, двадцать лет прошло – уже сыплется… Делали бы на века, как египетские пирамиды, что ли…
Кстати, штабники, столь громко и часто ругаемые во всех почти произведениях о войне (причем это интернациональное и вневременное, что особенно забавно), дело свое делают – даже я это вижу. Как-то так получается, что куча задач и проблем все же решается, и тут без координационного центра никак бы не вышло ничего путного. Причем задачи разношерстные и разноплановые – вполне можно было бы рехнуться. Вот мы, например, везем практически полнонаборную лабораторию с комплектом для анализов по венболезням. Конкуренты поперли Блондинку отлавливать. Знакомцы из водолазов тянут какой-то кабель от Рамбова. Опять же группы таскают все что ни попадя из города. Но при том вроде бы все это по штабным разнарядкам. Даже рыболовный флот есть. Я раньше не задумывался о том, насколько сложный организм – современный город. Пожалуй, впервые это мне в голову стукнуло, когда в начале Беды пришлось снимать во время разведдозора с КАД окраины Питера.
