Александр Мазин - Время перемен
Он был прав. Сейчас я ел, не чувствуя вкуса пищи.
– Я удовлетворил твое любопытство? – осведомился Хокусай.
– Отчасти.
– Ты понимаешь, Артём, что ты – единственный, кто видел Объект воочию и способен об этом рассказать?
– Понимаю,– кивнул я.– Остается только выяснить, что именно я должен рассказать сверх того, что все уже слышали. Боюсь, мне придется согласиться на гипноз…
– Придется,– кивнул Хокусай.– И не только на гипноз. Я сожалею, майор, но ты сам понимаешь…
Я понимал. Но все равно перспектива не радовала.
Меня выпотрошили и высушили, как воблу. Всё выжатое из меня слили команде «умников» под командованием самого доктора Карло Праччимо, лучшего в «Алладине» специалиста по решению нерешаемых задач.
Но ни гипноз, ни прочие техники сканирования моей памяти не принесли значимых результатов. Не считая головной боли и легкой раскоординированности у исследуемого, то есть у меня, и глубокого разочарования – у моих психопрозекторов.
Впрочем, они не могли даже предположить, что я намерен скрывать нечто, имеющее отношение к «трехглазому пессимисту», как неформально окрестили Объект умники. Но я это сделал. Скрыл. Я умею. Любой разведчик это умеет: скрыть ту информацию, которую не следует разглашать ни под гипнозом, ни под… иными воздействиями. Возможно, это было не вполне лояльно с моей стороны по отношению к «Алладину», но перед гипнозом я заблокировал не только личные воспоминания, но и кое-что еще. Конечно, любой блок можно «взломать», но это дело долгое, сложное и чреватое выходом из строя дорогостоящего механизма, коим является человеческий мозг.
Зачем я это сделал? Честно говоря, я и сам не знал. Интуиция, предчувствие, желание сохранить нетронутыми кое-какие еще не оформившиеся догадки… Не знаю. Но я это сделал. Я не поделился с ними своей догадкой-гипотезой. О том, что Он умер, потому что увидел меня.
За те три недели, что я проторчал на нашей базе в Океании, дело «трехглазого пессимиста» раскручивали с бешеной силой. Силы и средства, выделенные на него, были сравнимы с теми, какие в свое время были привлечены, чтобы раскрутить взаимосвязь между генными геронтологическими проектами и проявлениями феномена спонтанной деструкции. Дело раскручивалось… Но буксовало. Я подал рапорт с просьбой присоединить меня к группе Праччимо уже не в качестве «подопытного», а как полноправного сотрудника. В ответ на это меня выставили вон.
– Ты полевик, а не аналитик,– пресек Хокусай мою попытку принять участие в мозговом штурме.– Ты в официальном отпуске три года не был, так?
– Не был,– согласился я.– Но в отпуске я не нуждаюсь, господин специальный координатор. Если вы полагаете неэффективным использовать меня в аналитической работе, прошу задействовать меня в полевых операциях, господин специальный координатор!
Я обиделся. Я ведь в «Алладин» из Российской разведки пришел. И там тоже не при дверях с лазером стоял, а штабс-капитанские погоны носил на плечах. А у нас в России, в Департаменте внешней разведки, штабс-капитаны с оружием наперевес не бегают, даже в Управлении контроля внештатных ситуаций. Те, у кого извилины есть, ими и трудятся. И когда в «Алладине» по результатам тестов меня определили в «полевики», был весьма удивлен. Позже, правда, выяснилось, что в «поле» меня не за тупость сослали, а совсем наоборот. Потому что сочли перспективным для руководящей, то бишь координаторской работы. А путь в Координаторы лежал только через «поле» – таково было неписаное, но строгое правило. И я этому рад, потому что «полевик» «Алладина» – это лучшая из профессий. То есть это такая работа, после которой всё прочее в мире кажется пресным и бесцветным.
Короче, ни малейшего желания идти в отпуск у меня не было.
– Я в рабочей форме, господин специальный координатор! – металлическим голосом отчеканил я в лучших традициях Императорской военной школы.– Готов выполнить любое задание по «полевому» профилю!
Хокусай хмыкнул.
– Есть мнение,– сообщил он,– тебя от полевой работы временно отстранить. Желаешь знать почему?
Я желал.
– Потому что ты у нас нынче единственный и неповторимый, как английская королева. И велено твоим драгоценным организмом не рисковать.
– А чем я рискую здесь, на базе? – осведомился я.– Из меня что, плохой аналитик?
Хокусай сощурил свои и без того сощуренные глазки и произнес ледяным тоном:
– Я не допущу перевода в аналитики полевого офицера твоего уровня без достаточно веской причины. Даже временно. Ты сам должен знать, майор: мышление аналитика и боевого командира отличаются принципиально.
Я это знал. В «поле» сплошь и рядом интуиция идет впереди разума. Потому что времени на размышление нет. Да, я это знал, но полагал, что мое подсознание не обидится, если я немного поработаю головой.
Но говорить я этого не стал. Начальство свою точку зрения высказало, а приказы не обсуждаются.
– Ты еще успеешь покоординаторствовать, Грива,– сказал специальный координатор Хокусай с еле уловимой грустью, и я немедленно вспомнил, что мой начальник был полевиком без малого семь лет. Пока на последней операции ему не отмахнули лазером обе ноги. Собственно, это было не так страшно. Лазер – не граната, отрезает чисто, даже кровь почти не идет. Так что ноги моему командиру пришили обратно с полным восстановлением функций, но…
Умники из отдела психологии решили, что временная потеря конечностей нанесла серьезную травму психике офицера и для полевых операций Хокусай уже не пригоден. Только для руководства этими самыми операциями. В строгом соответствии с патологическим правилом: «Кто может делать, делает; кто не может – учит, как делать; кто не может ни делать, ни учить, учит, как учить».
Так и стал подполковник Хокусай координатором Хокусаем. Склонен думать, что он не слишком радовался повышению.
Не больше, чем я, когда получил наконец возможность обмыть свои майорские эполеты. И отбыть в отпуск.
Одно утешение: в Санкт-Петербурге стоял славный месяц июнь, а дома я действительно не был давно. Три года.
Глава шестая
ДЫМ ОТЕЧЕСТВА
Да, все верно, дома я не был уже года три. Со времени референдума по поводу переноса столицы из Москвы в Санкт-Петербург. Бредовая идея, порожденная московскими финансистами, надеявшимися вывести из-под удара «ифрита» свои вотчины. Кто-то из прикормленных академиков родил «свежую» мысль, что «феномен спонтанной деструкции» чаще проявляется в официальных столицах, чем в провинциальных городках. Разумеется, я голосовал против переноса. Царский двор и так располагается у нас, в Петергофе, равно как и резиденция патриарха, переместившаяся в Александро-Невскую лавру одновременно с восстановлением монархии.
Зато федеральному правительству, думским законодателям, олигархам и лично господину премьер-министру в Москве самое место. Вместе с прорвой представителей субъектов федерации, товарищей министров, помощников депутатов и прочей шушеры.
Санкт-Петербург дружно голосовал против. Что интересно, против проголосовала и Москва. Вопрос закрыли.
«Северный беркут», гражданское стратосферное «крыло» последней модели за неполных три часа принесшее меня из Токио, плавно опустилось на обожженный пламенем бетон Пулково-3. Д’ ома!
Пограничник, глянув на данные моей карточки, взял под козырек и осведомился, есть ли у меня багаж, подлежащий специальной охране. Багажа у меня не было вообще, и пограничник, сама любезность (как приятно снова оказаться на Родине!) заказал для меня вертушку из служебного резерва. Движущаяся дорожка неторопливо пронесла меня сквозь анфиладу огромных, почти пустых залов ожидания к шеренге прозрачных капсул-лифтов, один из которых вознес меня на крышу аэропорта. Там с помощью ключа-маячка я отыскал свою вертушку, уселся и скомандовал: «В город. Маршрут позже».
Вертушка плавно, как и подобает гражданской машине, набрала высоту. Проплыли внизу серебристые решетки погодных стабилизаторов.
– Быстрее!
Нырок через мерцающие вуали рекламных гало, стремительный полет над лесным массивом экологической зоны – и прямо перед нами двухсотметровое объемное полотнище: «Санкт-Петербург».
Я дал команду сбросить скорость, врубил гида, начертил пальцем желаемый маршрут на схемокарте и принялся вертеть головой, высматривая перемены.
По счастью, «ифрит» в моем городе пока (постучим то твердому!) не чудил: все дворцы стояли на месте. Гид сообщил: предельную высоту полета опять увеличили. В черте – до восьмидесяти метров. Без визора пешеходы и маленькие городские электромобильчики казались чуть больше насекомых. Вроде бы электромобильчиков стало меньше. А геотермальных вышек в Финском заливе – больше. Последнее – наверняка. Свойство всякой техногенной цивилизации – неуклонный рост потребления энергии.
